Сокращения

Обновление: 05.10.2023

Страница Википедии Кондратьев занимался историей русской поэзии (А. Толстой, Щербина). Учился в 8-й Санктпетербургской гимназии, где директором был И. Анненский. В своей автобиографии 1906 г. А. Кондратьев писал: "Любовью к античному миру я обязан Иннокентию Фёдоровичу Анненскому, переводившему на русский язык Еврипидовские трагедии и потом нам их читавшему. Одна из переведённых им трагедий была даже разыграна гимназистами" (Отдел рукописей ИРЛИ, ф. 273, оп. 2, ? 11, л. 1). КО, прим.185 к статье "О современном лиризме", с. 640. ... письмо Кондратьева к В. Я. Брюсову от 28 марта 1906 г. (видимо, ответ на вопрос об авторе 'Тихих песен'): '"Никто" мой бывший директор и учитель, заставивший меня полюбить эллинскую красоту' (ГБЛ, ф. 386, карт. 90, ед. хр, 5)*. 30 сентября 1906 г. Анненский присутствовал на чтении Кондратьевым его 'мифологического романа' 'Сатиресса' (М., 'Гриф', 1907) <см. ниже>; на чтении был также А. Блок (см. письмо Кондратьева к Блоку от 28 сентября 1906 г. - Лит. наследство, т. 92, кн. 1, 1980, с. 558; А. Кондратьев. Из воспоминаний о Ф. К. Сологубе. - Меч, Варшава, 1934, ? 30, с. 3). Анненскому принадлежит рецензия на 'Сатирессу' (Перевал, 1907, ? 4, с. 62-63). Высылая Анненскому один из сигнальных экземпляров своей книги 'Белый козел. Мифологические рассказы' (СПб., 1908), Кондратьев писал ему 31 января 1908 г.: 'Почтительно Вас прошу принять от меня экземпляр моей еще не вышедшей в свет книги <...> Этих экземпляров у меня только два. Один - для меня; другой по праву принадлежит Вам. Ибо если я кому-либо обязан любовью своей к античному миру, то исключительно Вам' (ЦГАЛИ, ф. 6, оп. 1. ед. хр. 334). См. также: Письма А. А. Кондратьева к Блоку. Предисловие, публикация и комментарии Р. Д. Тименчика. Лит. наследство, т. 92, кн. 1, с. 552-562. * Этой фразе в письме предшествует: "Литературные Приложения Слова мне знакомы. Я за ними слежу, а раньше даже получал эту газету". Из примечания к ней в публикации письма: "В утраченном письме Брюсова, судя по ответу, содержалось приглашение участвовать в издании 'Понедельники' (литературные приложения к газете 'Слово'), возглавлявшемся П. П. Перцовым (в самой газете Кондратьев печатался и ранее). Брюсов активно публиковался там в феврале - мае 1906 г. (2 июля 1906 г. на ? 19 издание прекратилось) и неоднократно рекомендовал Перцову привлекать различных авторов. <...> Кондратьев опубликовал там прозаический фрагмент 'Фамирид: (Древнегреческий миф)' (Понедельники газеты 'Слово'. 1906. ? 13, 15 мая. С. 2), посвященный И. Ф. Анненскому." - Богомолов Н. А., Соболев А. Л. Письма А. А. Кондратьева к В. Я. Брюсову // Литературный факт. 2018. ? 10. С. 46.

<1897 г.> Письма II, вкл.

В той же публикации примечание к самой фразе:
"Вероятно, Брюсов упоминал в письме факт активного участия И. Ф. Анненского в этом же издании: его восемь стихотворений, одно стихотворение в прозе и одна статья печатались там тоже с февраля по май 1906 г. А. Червяков связывает близкое сотрудничество Анненского в 'Понедельниках' с благожелательным тоном его рецензии на книгу Перцова 'Венеция' (СПб. 1905); см.: Анненский И. Ф. УКР III. С. 163. Предварительный очерк отношений Кондратьева и Анненского см.: Анненский И. Ф. Письма I. С. 181-182 <см. ниже>. Письма Кондратьева к Анненскому напечатаны: Сарычева К. В. Письма к учителю: к истории отношений И. Анненского и А. Кондратьева // Литературный факт. 2017. ? 4. С. 53-67." PDF

ПК, прим. 100 к публикации: А. В. Лавров, Р. Д. Тименчик. Рассказ М. А. Волошина об И. Ф. Анненском, с. 124.

Александр Алексеевич Кондратьев (1876-1966) - поэт и прозаик, ученик Иннокентия Анненского, автор произведений на мифологические темы. После Октябрьской революции - в эмиграции. Первую книгу - 'Стихи' (СПб., 1905) - выпустил под инициалами: А. К. В 1906-1919 гг. был в переписке с Брюсовым. В личной библиотеке Брюсова имеется ряд книг Кондратьева с дарственными надписями автора: 'Белый козел. Мифологические рассказы'. СПб., 1908; 'Стихи. Книга вторая (Черная Венера)'. СПб., 1909; 'Улыбка Атеры. Вторая книга рассказов'. СПб., 1911; 'Граф А. К. Толстой. Материалы для истории жизни и творчества'. СПб., 1912; 'Елена. Драматический эпизод из эпохи Троянской войны'. Пг., 1917. Брюсов опубликовал рецензии на первый и второй сборники стихов Кондратьева ('Весы', 1905, ? 7; РМ, 1909, ? 5) и высоко оценил его рассказ 'Голова Медузы': 'Вещь тонкая, но немного экзотическая' ('Литературный архив', вып. 5. М.-Л., 1960. стр. 317).

Литературное наследство, том 85. Валерий Брюсов. М., "Наука", 1976, с. 228.

Анненский рецензировал одну из первых книг своего ученика (см.: Анненский И. [Рец.] // Перевал. 1907. ? 4. С. 62-63. Рец. на кн.: Александр Кондратьев. Сатиресса. Мифологический роман. Книгоиздательство 'Гриф'. Москва. 1907 г.); тот посвятил ему одно из своих произведений. При первопубликации (см.: Кондратьев Ал. Фамирид: (Древнегреческий миф) // Понедельники газеты 'Слово'. 1906. ? 13. 15 мая. С. 2) оно было снабжено посвящением 'Посвящается И. Ф. Анненскому', а впоследствии (Кондратьев Ал. Фамирид // Золотое руно. 1908. ? 1, С. 44; Кондратьев Ал. Фамирид // Кондратьев Ал. Улыбка Ашеры: Вторая книга рассказов. СПб.: Т-во Р. Голике и А. Вильборг, 1911. С. 88) посвящение приобретало следующий вид: 'Посвящаю дорогому учителю, Иннокентию Фёдоровичу Анненскому' и 'Дорогому учителю Иннокентию Фёдоровичу Анненскому'. Анненский упоминал этот труд Кондратьева в предисловии к драме 'Фамира-кифаред' (СиТ 90, с. 474).

Впоследствии Кондратьев опубликовал воспоминания об Анненском (см.: Кондратьев Ал. Иннокентий Федорович Анненский // За свободу! Варшава. 1927. ? 208. 11 сент.; Перепеч.: Кондратьев Александр. Учитель Анненский / Публ. и прим. Н. А. Богомолова // Независимая газета. 1996. ? 182. 28 сент. С. 8 <см. ниже>). Неоднократно имя Анненского упоминалось в других публикациях Кондратьева (см., например: Кондратьев А. А. [Рец.] // Волынское слово. Ровно. 1923. ? 505. Подпись: Каппа. Рец. на кн.: Шаховской Д., кн. Стихи. Париж, 1923; Кондратьев Ал. Андре Шенье русской революции // Слово. Ревель. 1926. ? 238. 15 авг. С. 6; Кондратьев Александр. Из литературных воспоминаний: М. А. Волошин // Молва. Варшава. 1932. ? 131. 11 сент.; Кондратьев А. Из воспоминаний об Ф. Сологубе // Литературная Варшава. 1934. ? 30. С. 3). См. также: Два письма А. А. Кондратьева к В. И. Иванову / Публ. Н. А. Богомолова // Новое литературное обозрение. 1994. ? 10. (Историко-литературная серия. Вып. 1: Вячеслав Иванов: Материалы и публикации / Сост. Н. В. Котрелев). С. 107-113 <см. ниже>; Лавров А. В. Автобиографии А. А. Кондратьева // POL¡TROPON: К 70-летию Владимира Николаевича Топорова / РАН; Ин-т славяноведения. М.: Индрик, 1998. С. 770, 772, 774, 781-782, 783.

В архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. Ед. хр. 334) сохранилось семь писем Кондратьева 1908-1909 гг.*, общее представление о тоне которых может дать следующий текст (л. 2), цитировавшийся в примечаниях к публикации 'Иннокентий Анненский в неизданных воспоминаниях' (ПК, с. 124 <см. выше>):

31 января 1908 г.
Дорогой Учитель, глубокоуважаемый Иннокентий Федорович!
Большое спасибо за Ваше доброе письмо ко мне с ценными историческими указаниями. Почтительно Вас прошу принять от меня экземпляр моей еще не вышедшей в свет книги. На переплете ее, как видите, не указано ни цены, ни места склада издания. Когда она выйдет в свет - мне самому не известно. Этих экземпляров у меня только два. Один - для меня; другой по праву принадлежит Вам. Ибо если я кому-либо обязан любовью своей к античному миру, то исключительно Вам.

Сердечно преданный и благодарный Вам ученик Александр Кондратьев

Стоит отметить, что письма Анненского к Кондратьеву разыскать не удалось.
Последним по времени документом в архиве Анненского (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. Ед. хр. 455. Л. 19), связанным с именем Кондратьева, является траурная телеграмма, отправленная из Петербурга 1 декабря 1909 г. его сыну: "Душевно подавлен. Скорблю вместе с вами. Кондратьев".

* См. в публикации К. В. Сарычевой (2017).

А. И. Червяков [Прим. 13 к письму 43] // Письма I, с. 181-182.

О "Фамириде" А. А. Кондратьева также написано:

Гейро, Л. С.; Платонова-Лозинская, И. В. История издания 'вакхической драмы' И. Ф. Анненского 'Фамира-кифарэд'. Проблемы текста и комментариев.
Сарычева К. В. "Фамира-кифарэд" И. Ф. Анненского и "Фамирид" А. А. Кондратьева. PDF

В начале века имя Кондратьева известно было в самых разных читательских кругах. Со славой Бальмонта или И. Северянина соперничать он, конечно, не мог, но всё же... Это 'все же' включает немалый список заслуг перед русской словесностью: увлекательный роман 'Сатиресса', сборники рассказов, исследование об А. К. Толстом, драму 'Елена', перевод 'Песен Билитис', сборники стихотворений. Всего до революции вышло восемь книг, причем 'Сатиресса' - двумя изданиями. За подписью Кондратьева стихи, рассказы, статьи постоянно появлялись в журналах 'Весы', 'Аполлон', 'Русская мысль', 'Перевал', 'Сатирикон', 'Огонек', 'Лукоморье' и др. Добавим к этому перечню еще и альманахи - например, 'Гриф' и 'Белые ночи'.

Интерес к Кондратьеву подогревался и критикой. Когда в 1905 г. вышел первый сборник стихотворений Кондратьева, Брюсов сквозь незрелые строфы дебютанта разглядел в нём прирожденного поэта и провозгласил в 'Весах', что для 'Кондратьева, как поэта, есть будущее'. Лучше, же всего сказал о нём А. Блок: 'Он совершенно целен и здоров, силен индивидуальной волей, всегда в пределах гармонии, не навязывается на тайну, но таинственен и глубок. Он - страна, после него душа очищается...' Это сказано было в 1906 г., когда Кондратьев все ещё ходил в начинающих. Талант Кондратьева созревал на перекрестке лучших влияний. Вместе с тем по отношению к современным влияниям вырабатывался иммунитет. Гимназическим учителем Кондратьева был И. Анненский, и вкусы и интересы юного поэта были связаны с древними цивилизациями. Ранняя и навсегда сохранившаяся любовь Кондратьева - к матери муз Греции и к славянским древностям. В кругу этих интересов и созревал его талант прозаика и поэта.

Кондратьев окончил Петербургский университет, служил в министерстве путей сообщения, затем - в Государственной Думе, исполняя обязанности делопроизводителя до января 1918 г., когда он уехал из родного города. Осенью того же года поэт поселился в Волынской губернии, с 1920 г. отошедшей к Польше. В одном из писем Кондратьев иронически заметил, что не он уехал из России, но Россия уехала от него. В селе Дорогобуж, неподалеку от Ровно, Кондратьев прожил до конца 1939 г. Это были годы, насыщенные трудом и творчеством, увенчавшиеся публикацией романа 'На берегах Ярыни' и сборника сонетов 'Славянские боги', а также несколькими филологическими исследованиями, которые пропали в оставленной усадьбе. Роман был напечатан в 1930 г., сборник сонетов - в 1936-м. В конце 1939 г. Кондратьев, взяв с собой несколько записных книжек со стихами, ушел из разорённой усадьбы пешком в Ровно; а оттуда - на Запад. Последовали годы скитаний, потом лагерь для перемещенных лиц в Триесте, затем дом для престарелых 'Пеликан', в Швейцарии, и в конце концов 80-летний Кондратьев переехал на жительство в США. Умер он в штате Нью-Йорк. Лирика Кондратьева тесными узами связана с тремя полюбившимися ему на всю жизнь местами - Петербургом, Волынью и Грецией; его эпические стихотворения - главным образом со славянской демонологией и мифологией.

Ковчег. Поэзия первой эмиграции / Сост., авт. предисл. и коммент. В. Крейд. М., Политиздат, 1991. С. 485-486.

Кондратьев участвовал в постановке "Реса" (1896), будучи учеником VII класса 8-й гимназии в СПб., директором которой в то время был Анненский. См. письмо Анненского Сыромятникову С. Н. 7 февраля 1896 г.

Кондратьев учился в университете вместе с А. А. Блоком.

Анненский в письме А. В. Бородиной 2 августа 1906 г. упоминает Кондратьева и его "прелестную сказку" "Фамирид", когда описывает сюжет своей будущей трагедии "Фамира-кифарэд".

Анненский с осуждением упоминает кондратьевский перевод, не называя его, "Песен Билитис" Пьера Луиса в статье Античный миф в современной французской поэзии".

Анненский подарил и надписал Кондратьеву свой киевский фотопортрет 1891 г. (по сообщениям).

Анненский пишет о стихах А. Кондратьева в статье "О современном лиризме" (раздел "ОНИ") .

Письма Кондратьева к Анненскому в публикации К. В. Сарычевой (2017).

Кондратьев писал неизвестному лицу об отношениях И. Анненского и Ф. Сологуба в письме от 19 апреля 1931 г., см. в статье: ПК, с. 120, прим. 58.

Кондратьев писал о судьбе французских журналов Анненского в статье "Андре Шенье русской революции" ("Слово", Рига, 1926, 15 августа, ? 238). ПК, с. 145, прим. 301. В.  И. Анненский-Кривич в своих воспоминаниях (ПК, с. 108): "Уцелевший комплект этих журналов, ценных уже тем, что текст их был без цензорской печати <?> (отец получал из-за границы книги без цензуры), <подарен?> А. А. Кондратьеву".

Об отношениях Кондратьева и Анненского пишет в своих воспоминаниях Валентин Кривич (В. И. Анненский). Они с Кондратьевым были сослуживцами в Министерстве путей сообщения, принимали активное участие в кружке "Вечера памяти Случевского", где Кондратьев был секретарём (Литературная тетрадь Валентина Кривича. СПб.: Серебряный век, 2011. С. 221). Это нашло отражение в шуточном стихотворении Кривича "Пятница имени Случевского в квартире имени Авенариуса" (Там же, 141).

В архивном фонде Анненского в РГАЛИ хранится книга Кондратьева "Стихи. Книга вторая (Чёрная Венера)" (1909) с дарственной надписью автора. Там же хранится книга Кондратьева "Сатиресса" (1907) с автографом автора (?) от 19.12.1923.

2 января 2018 г.

Источник: Два письма А. А. Кондратьева к В. И. Иванову / Публ. Н. А. Богомолова // НЛО. 1994. ? 10: Историко-литературная серия; Вып. I. Вячеслав Иванов: Материалы и публикации / Сост. Н. В. Котрелев.
https://imwerden.de/pdf/novoe_literaturnoe_obozrenie_010_1994__ocr.pdf

108)

Кондратьев вспоминал историю, являющуюся явной ошибкой его памяти, о которой впоследствии он рассказывал так:

'Эти два поэта <Иванов и Анненский - Н. Б.> не очень любили друг друга.
Вяч[еслав] Ив[анов] не мог, кажется, простить Анненскому приоритет последнего. Оба занимались исследованиями культа Диониса, и мы, ученики Иннокентия Федоровича, ещё в 7-м классе гимназии знали всё, что, несколько лет спустя, Вяч[еслав] Ив[анов] читал как откровение на публичных лекциях в Париже. Я имел как-то неосторожность ему об этом сообщить'¹³.

¹³ Струве Г.П. Александр Кондратьев по неизданным письмам. - Istituto Universitario Orientale: Annali / Sezione Slava. Napoli, 1969. Vol. XII. P. 24. Публикатор письма справедливо комментирует это место: 'То, что он писал о Вячеславе Иванове и Иннокентии Анненском и о зависти первого ко второму, было, я думаю, просто неверно: классические 'студии' В.И. Иванова восходят к гораздо более раннему времени, чем думал Кондратьев, и были от Анненского совершенно независимы' (Там же. Р. 27).

111)

<Петербург. 23 сентября 1906 г. >

Многоуважаемый Вячеслав Иванович

Если не боитесь проскучать около трёх часов за слушанием моей длиннейшей 'Сатирессы', - буду счастлив видеть Вас в субботу 30 октября 1906 г. на Галерной улице д. 48 кв. 14. Жду, между прочим, Иннок. Анненского¹, книжка которого (вступление к переводу 'Вакханок') однажды Вас заинтересовала². Я всегда с большим почтением выслушивал Ваши указания и был бы весьма рад, если бы Вы и теперь мне в них не отказали. Просьба приехать к 8 ч. вечера.

Ваш Александр Кондратьев.

113)

¹ Приглашения на вечер, помимо Иванова и Анненского, получили также Сологуб (ИРЛИ, ф. 289. оп. 3, ед. хр. 342), Блок, В.А. Пяст и С.М. Городецкий, которых Кондратьев просил Блока 'тащить с собою', равно как и С.А. Соколова (С. Кречетова), находившегося, однако, в это время в Москве (см.: Литературное наследство. Т. 92. Кн. 1. С. 588).

² Речь идет о кн.: Вакханки: Трагедия Еврипида / Стихотворный перевод с соблюдением метров подлинника, в сопровождении греческого текста и три экскурса для освещения трагедии со стороны литературной, мифологической и психической, Иннокентия Анненского, директора 8-ой С.-Петербургской гимназии. СПб., 1894. Не исключено, что существовал отдельный оттиск первых ста страниц, содержащих статьи Анненского. В этой книге Иванова особо должна была заинтересовать статья 'Дионис в легенде и культе'.
См.: Полонский В. В. Вяч. Иванов и И. Анненский: к проблеме двух "моделей античности" на рубеже веков. PDF
Вероятно, именно во время чтения Иванов познакомился с Анненским. См. в еще не введенных в научный оборот воспоминаниях Кондратьева: 'Он же (Анненский - Н. Б.) был у меня, в числе небольшой группы приглашенных, на авторском чтении моего романа 'Сатиресса' <...> У меня Иннокентий Фёдорович был всего раза два или три. Он вписал мне в альбом свое стихотворение 'Хрусталь мой волшебен трикраты', напечатанное потом в несколько измененном виде. У меня же Анненский ознакомился с Ф.К. Сологубом, Блоком, М. Кузминым, B.И. Ивановым, проф. В.И. (так! Правильно: В.М. - Н. Б.) Грибовским и некоторыми другими литераторами' (Кондратьев А. Из воспоминаний: Иннокентий Фёдорович Анненский. - За свободу! 1927,11 сентября <см. ниже>). О реакции Анненского на роман см. в тех же воспоминаниях: 'Не могу, однако, согласиться с его (Анненского - Н. Б.) утверждением, нашедшим место и в журнальном отзыве ('Перевал' <1907, ? 4 - Н. Б.> <см. ниже>), что античная древность не знала сатиресс. В соответствующем томе им самим мне рекомендованного словаря 'Darenberg et Saglio' указано несколько скульптурных произведений античного искусства, изображающих сатирессу'.

И. Анненский
Рецензия
на книгу: Александр Кондратьев. Сатиресса.
Мифологический роман. Книгоиздательство 'Гриф'. Москва. 1907 г. Стр. 99. Ц. 1 р.

Источник текста: Перевал. 1907. ? 4. С. 62-63. [679]

62

Красивая тетрадь в обложке blanc et noir, а на обложке - нимфа, пышноволосая, большая и с длинными руками. Она на странных мохнатых ногах и выходит из чащи диких роз¹.

Слово "satyresse" создано задолго до Родена, а на одной флорентийской фреске Дж. Сан-Джованни² можно увидеть

63

и самую сатирессу. Но древний грек не знал ещё этой разновидности, и, если слово satyrus сплеталось с именами Сократа и даже Перикла, то  позднее женское satyra относилось исключительно к... Аспазиям³.

Если вы хотите уйти хоть на время от  психологии шелковых юбок, молитвенников и мертвецкой, то загляните в книгу А. А. Кондратьева - на вас пахнёт смолою и морем. Между фантошами его зелёного гиньёля⁴ есть прямо-таки очаровательные... и так приятно побыть часок среди гамадриад и панисков⁵, которые, может быть, еще не читали даже "Смерти Ивана Ильича"⁶.

Сатиресса Аглавра родилась от тайного союза Пана и Артемиды, но мать не признаёт её, и кто бы поверил Аглавре? Сатиресса родилась такая же, как мать, жестокая, гордая и властная, но у Аглавры нет при этом ни её храмов, ни свиты, ни стрел. Её отчаяние - отцовские мохнатые ноги, её радость - флейта Пана, её жизнь - маленькая наяда, и её ужас - мы. Что до крови отца, она сказалась в Аглавре трагизмом её божественной звериности. Сатиресса пугает даже Напэ, свою любимицу, речного ребёнка. Напэ пробежала целых восемь долин, потому что ей заранее сладко отбиваться от поцелуев пастушка Антема, но губы Аглавры, которым она покорно уступает, ей только страшны, и ничего не скажет  ей флейта Пана.

Антем - обычный Дафнис, только, пожалуй, наивнее, чем под пером Амио и Поля Луи Курье был когда-то Дафнис Лонгуса⁷. В Напэ Антем любит первое смутное обещание, которое он прочёл когда-то в наготе не-Я, и это обещание зреет вместе с ним. Только современному Дафнису не дано уже вкусить дидактической удачи старых. Антема убивает Аглавра, та, которая осуждена любить только Я. В конце повести стадо кентавров, надругавшись над дочерью Пана,  убивает и её; так что влюблённый в неё сатир Гианес может взять только её холодную, смущающую сумрак белизну.

Рассказ ведётся мастерски. Пусть лодку всё время немного покачивает, но я не осужу за это гребца: в стиле Автора Сатирессы есть что-то мягкое, почти баюкающее.

Картины сменяются, там есть и пасторали, и ужасы, но лодку влечёт  такая тёплая волна... Когда я читал сцену, где Аглавра бросила свою обидчицу в море, я невольно вспомнил Афину Ботичелли: кто скажет, взглянув на томный изгиб этой девственной шеи, что от нажима железной руки корчится в муках кентавр?

Один упрёк автору... обилие эпитетов. Гомеровская арматура иногда тяжеловата, особенно для трепета гамадриад.

Г.  Кондратьев назвал свою сказку романом. Зачем это? И где тот  романист, который чему-нибудь не учил?

Но если автор Сатирессы и в самом деле писал роман, то я невольно читаю в его строках печальное пророчество.

Vierge forte, флейта Пана, это - для них...

А что же для нас?.. торжество кентавра... стáда кентавров?..

¹ Иллюстрация на обложке Я.Я Бельзена (1870-1937) - русского и латвийского художника.

² Джованни да Сан Джованни - Джованни Манноцци (Giovanni da San Giovanni - Giovanni Mannozzi) родился в 1592 году в Сан Джованни Вальдарно (Ареццо), умер во Флоренции в 1636 году. Флорентийская школа. О каком изображении речь, неизвестно. Почему упоминается О. Роден - тоже.

³ Аспазия (Аспасия) - древнегреческая гетера, возлюбленная Перикла. С учетом множественного числа и многоточия понятно, о какой профессии пишет Анненский.

⁴ Гиньоль - персонаж французского народного кукольного театра. Почему зеленый, неясно.

⁵ Гамадриады и паниски - существа древнегреческой мифологии. Первые - разновидность древесных нимф. Вторые - порождение бога Пана.

⁶ Повесть Л. Н. Толстого.

⁷ Жак Амио (1513-1593) - французский филолог и переводчик классических текстов, в том числе греческого романа 'Дафнис и Хлоя'. Поль-Луи Курье де Мерэ (фр. Paul-Louis Courier de Méré; 1772-1825) - французский эллинист, переводчик греческого романа 'Дафнис и Хлоя'. В связи с этим эту рецензию интересно сопоставить с рецензией на кн.: Дафнис и Хлоя. Древне-греческий роман Лонгуса. Перевод Д. С. Мережковского. С.-Петербург, 1896.

Иннокентий Федорович Анненский

Источник текста: Учитель Анненский / Публикация и примечания Николая Богомолова // "Независимая газета", 28 сентября 1996 г. (рубрика "Стиль жизни" с подзаголовком "Былое").
Публикация сопровождается портретами А. А. Кондратьева (см. выше) и Анненского (фото 12 на странице галереи). Опечатки исправлены мной.

Александр Алексеевич Кондратьев (1876-1967) сознательно и, видимо, с некоторым вызовом стилизовал все свое творчество под произведения русских литераторов второго, третьего, а то и еще более далекого ряда. Между тем его творчеству уже посвящена целая книга выдающегося филолога Владимира Топорова, последние стихи изданы в США, а сборник прозы - в России. Сегодняшний читатель может узнать его не только по тем отрывочным сведениям, которые доходили ранее, но и из довольно многочисленных биографических статей и публикаций писем (увы, не переписки - почти весь русский архив Кондратьева погиб или, во всяком случае, не разыскан). Но еще немало произведений Кондратьева остаются практически неизвестными не только читателю, но даже исследователю-специалисту. Особенно ценны среди них мемуарные очерки.
В отличие от многих сверстников и знакомых, Кондратьев не эмигрировал, а остался жить в имении своей тещи, которое оказалось на территории Польши. Потому большинство своих стихов и очерков он и печатал в польских газетах и журналах - 'Волынское слово', 'Свобода', 'За свободу!', 'Меч', 'Молва'. Прокатившиеся волны русского и немецкого вторжения не только заставили самого уже немолодого писателя пешком уйти из дому, но и уничтожили множество печатных страниц, хранивших его строки, и добраться до них непросто.
Об Иннокентии Анненском Кондратьев охотно, хотя и отрывочно, вспоминал не раз, но более или менее подробные воспоминания собрался записать однажды. Очерк 'Иннокентий Федорович Анненский' печатается по тексту газеты 'За свободу!' (Варшава, 1927, 11 сентября, ? 208).

Статья опубликована в сборнике: Иннокентий Анненский глазами современников / К 300-летию Царского Села: [Сборник / сост., подг. текста Л. Г. Кихней, Г. Н. Шелогуровой, М. А. Выграненко; вступит. ст. Л. Г. Кихней, Г. Н. Шелогуровой; коммент. Л. Г. Кихней, Г. Н. Шелогуровой, М. А. Выграненко] - СПб.: ООО "Издательство "Росток", 2011. С. 208-213.

Не без приятного чувства я вспоминаю порой 8-ю С<анкт>-П<етер>Б<ургс-кую> гимназию, в которой я когда-то учился, ее чистенькие, уютныё классы, не забрызганные чернилами, светлые обои на стенах, не изрезанные ножами желтые лакированные парты, тропические растения и цветы, которых никому из нас не приходило в голову трогать. Как директор, так и инспектор были любившие чистоту, порядок и правдивость честные немцы. Помимо обогащения нас научными познаниями, они заботились и о физическом нашем развитии. Мы имели зимою каток, превращавшийся весной в большой плац для игр, с 'гигантскими шагами', городками и крокетом. Заботившийся кроме того, чтобы мы не переутомлялись, директор наш, Я. Г. Мор, требовал от учителей не задавать нам слишком много уроков, отнимавших время сверх установленной нормы.

Должен, однако, признаться, что мальчишки не оправдали доверия директора и показывали фантастическое число минут, потраченных на приготовление уроков.

Этого строгого, честного и столь неосновательно верившего в правдивость нашу человека, когда я был в шестом, кажется, классе, к общему нашему огорчению убрали от нас, переведя в окружные инспектора по греческому языку. На освободившееся место назначен был ректор или директор киевской коллегии Галагана Иннокентий Федорович Анненский¹.

Это был сравнительно молодой еще, худощавый, высокий брюнет с чуть-чуть спускающейся на лоб прядью деланно небрежной прически.

Он носил черные затейливые галстухи иной несколько, чем у остальных преподавателей, формы. Двигался плавно, чуть-чуть покачиваясь и напоминая важной походкой бродящего по болоту журавля или аиста. Анненский стал преподавателем греческого языка и классным наставником того самого класса, где я учился.

Сначала его отношения с классом были немного натянутые, т<ак> к<ак> среди гимназистов старшего возраста наблюдалась, кажется, некоторая оппозиция по отношению к новому директору, но мало-помалу между нами установились добрые отношения. В особенности после того, как ученики убедились, что новый преподаватель отнюдь не намерен донимать их грамматикой, переводами с русского на греческий и т. п. мало интересными и неприятными вещами.

Умышленно или нет, но Анненский не стремился научить нас тонкостям того языка, который сам как переводчик Эврипида знал в совершенстве. На уроках своих он гораздо больше старался ознакомить нас с греческим искусством, религией, мифологией, философскими системами; заставил нас написать по-русски сочинение о Сократе и особенно интересовался теми из нас, которые не ограничились при этом в качестве пособий классными учебниками. Порой от греческой литературы он переходил к современной, иногда даже к русской, и урок обращался тогда во что-то среднее между лекцией и беседой. За обнаруженные нами познания в вышеназванных областях он ставил нам четверки, как за греческий язык, и усвоил себе за правило не слишком часто беспокоить тех, кто принципиально не готовил уроков...

Уговорив владельца дома, где нанималось помещение для гимназии, надстроить этаж, большую часть которого занимал рекреационный, или актовый, зал, Анненский позаботился о том, чтобы последний снабжен был колоннами, гипсовыми статуями античных богов, а потолок ярко расписан в ионическом стиле. Вместо скамеек вдоль стен расставлены были обитые плюшем в античном вкусе диваны.

Однажды нам было объявлено, что в ближайшее воскресенье новый директор прочтет в этом зале для желающих свой перевод приписываемой Эврипиду трагедии 'Рес'. Интересуясь античной литературой, я, конечно, был в числе слушателей.

Читал Иннокентий Федорович хорошо. Вместо глотков воды, для освежения голоса он отломил раза два по крошечному кусочку какой-то пастилки. Пьеса показалась нам интересной. По окончании чтения ученики и собравшиеся послушать трагедию учителя дружно хлопали переводчику.

Тут же, вероятно, возникла мысль и принято было решение поставить и разыграть эту пьесу своими гимназическими силами. Один из воспитанников старшего класса С. И. Панов (впоследствии театральный художник и талантливый график) выразил желание написать декорации. Для постановки же пьесы и обучения будущих актеров был приглашен отец одного из воспитанников гимназии, режиссер Василеостровского театра Василёв. Из складов Александринского театра дали нам старые костюмы, трико и бутафорские принадлежности. Фригийский царь Рес блистал в шлеме и латах Жанны д'Арк. Сын Иннокентия Федоровича, Валентин, изображавший богиню Палладу, приучался ходить в античных хитонах, к которым присовокупил и материнское бриллиантовое колье. Преподаватель (он же и композитор) Иванов* написал музыку для оркестра и обучил хоры. В актовом зале устроена была сцена с электрическою рампою.

* Ошибка: музыка была написана преподавателем гимназии и консерватории А. А. Петровым.

Пьеса, где доходящая до дерзости смелость ахейских вождей переплетается с мужественным соревнованием троянских героев, а к торжественным хорам людей примешиваются то коварные речи, то рыдания богинь, прошла довольно успешно.

В числе других играл и я, исполняя одну их женских ролей. Спектакль прошел дважды, и о постановке 'Реса' были сочувственные статьи и заметки во всех петербургских газетах².

В первое же воскресенье после спектакля директор пригласил всех его участников к себе, где нас ожидали конфекты и довольно внушительное количество бутылок шампанского...

Вскоре после постановки 'Реса' Иннокентий Федорович покинул нашу гимназию и переведен был в Царскосельскую. Гимназисты, получившие от него много послаблений, жалели о снисходительном директоре, особенно кружок лиц, связанных с Анненским постановкою 'Реса'.

Своего класса Иннокентий Федорович не забывал и в Царском Селе. Он пригласил всех нас на масленице к себе на блины. А когда мы закончили наши выпускные экзамены, Анненский прислал нам приветственную телеграмму...

Культурное влияние на нас нашего наставника и директора, несмотря на свою кратковременность, было настолько сильно и дало нам столько познаний, что когда, напр<имер>, лет 8 спустя появилось в журнале 'Новый Путь' читанное предварительно в Париже исследование Вячеслава Иванова 'Эллинская религия страдающего бога', то для учеников Анненского не оказалось ничего там нового³.

В бытность мою студентом мне удалось увидеть постановку другого перевода Иннокентия Федоровича - эврипидовой же трагедии 'Ифигения-жертва'. Ставилась пьеса в зале Павловой в исполнении членов одного из драматических обществ. Выделялась своею игрою артистка Императорских театров В. А. Пушкарева-Котляревская. Она играла роль Клитемнестры и так естественно сказала, говоря о Фракии: 'А, это там, где водятся кентавры', что навсегда приковала мои уважение и симпатии. Кентавры же тогда, благодаря картинам Бёклина и его подражателей, были в моде...

В первом же антракте я заметил высокую, тонкую фигуру Анненского, его деланно-небрежную прическу, черный, широкий, почти до подбородка завязанный галстух и отпускавшуюся им, в то время еще очень короткую бороду.

Я выразил Иннокентию Федоровичу свою радость по поводу хорошей игры некоторых актеров, а он - удовольствие видеть меня⁴.

Справляясь при всяком удобном случае о своем бывшем директоре, я узнал в свое время, что он отстранен был от руководительства гимназией и сделан окружным инспектором петерб<ургского> округа по древним языкам. Раза три я навещал его в Царском Селе⁵.

В 1905 г. я послал ему, тотчас же по выходе, свою первую книгу стихов и получил в ответ изданный им незадолго до того его собственный сборник 'Тихие Песни. Парнасцы и Проклятые', составленный как из оригинальных лирических произведений, так и из переводов французских поэтов.

Французскую литературу Иннокентий Федорович знал превосходно и знаниями своими охотно делился с другими. Известный критик Михайловский сведениями для своей статьи о французских поэтах обязан главным образом ему.

Как мне потом стало известно, французских декадентских поэтов Иннокентий Анненский переводил еще ранее, нежели ими заинтересовался кружок кн. Урусова.

Мы, ученики Иннокентия Федоровича, знали от одного из гимназических преподавателей, бывшего одновременно с ним в университете, что наш директор переводил, будучи студентом, индусскую лирику. Но мы не знали еще, что И. Ф. пишет оригинальные стихи, печатать которые ему отсоветовал в свое время брат его, известный в свое время общественный деятель Николай Федорович.

Перу Анненского кроме перевода всего Эврипида принадлежат несколько оригинальных трагедий на античные темы. Из них я упомяну 'Иксиона', 'Меланиппу-Философа', 'Лаодамию' (которой подражал Ф. К. Сологуб в своем 'Даре мудрых пчел') и 'Фамиру Кифареда'.

Мне приятно, что, написав (несколько раньше его) повесть 'Фамирид', я совпал со своим учителем в теме, хотя должен признаться, что пьеса Анненского (трижды, если не более, им переделываемая) представляет в значительно более оригинальном преломлении авторского 'я' написанное произведение, нежели мой основанный на сопоставлении мифологических фрагментов рассказ.

В другом рассказе моем ('В объятьях тумана'), где мне случилось вывести неизвестного нам в эллинской мифологии бога морского тумана, Иннокентий Федорович не только одобрил внешний вид этого бога, но и нарек ему имя: 'Ээрий'.

Он же был у меня, в числе небольшой группы приглашенных, на авторском чтении моего мифологического романа 'Сатиресса'. Не могу, однако, согласиться с его утверждением, нашедшем место и в журнальном отзыве ('Перевал'), что античная древность не знала сатиресс. В соответствующем томе им самим мне рекомендованного словаря 'Darenberg et Saglio' указано несколько скульптурных произведений античного искусства, изображающих сатирессу.

У меня Иннокентий Федорович был всего раза два или три. Он вписал мне в альбом свое стихотворение 'Хрусталь мой волшебен трикраты', напечатанное потом в несколько измененном виде.

У меня же Анненский познакомился с Ф. К. Сологубом, А. Блоком, М. Кузминым, В. И. Ивановым, проф. В. И. Грибовским⁶ и некоторыми другими литераторами.

Он прислал мне в свое время приглашение на состоявшееся у него первое редакционное собрание организовавшегося под его редакцией журнала 'Аполлон'⁷, и я очень жалею, что служебные занятия помешали мне принять более близкое участие в этом издании.

По мере возможности я старался, однако, бывать на заседаниях 'Общества ревнителей русской словесности' в редакции 'Аполлона', где Анненский при поддержке фактического хозяина журнала С. К. Маковского играл доминирующую роль⁸. Власть свою Иннокентий Федорович добровольно делил с В. И. Ивановым и давним своим знакомым Ф. Ф. Зелинским.

Т<аким> о<бразом>, Анненский под конец жизни достиг осуществления юношеских стремлений своих. Тяготея к поэзии и искусству, он вынуждаем был и окружающей его средой, и служебными обстоятельствами вместо стихов печатать статьи в педагогических журналах и научные рецензии.

Стихи его увидели свет лишь под старость. Первую книжку их Иннокентий Федорович выпустил в свет под псевдонимом ('Ник. Т-о.').

Достигнув завидного для многих положения в литературе, Анненский вынужден был оставить должность окружного инспектора. На обращенный к нему кем-то из высокопоставленных лиц в министерстве иронический вопрос относительно близости его к 'декадентам' Иннокентий Федорович тут же ответил немедленною подачей заранее подготовленного прошения об отставке.

Оставление должности, к счастью, не отразилось неблагоприятно на материальном положении Анненского, т. к. он занимал в то время кафедру на высших женских курсах и остался членом ученого к<омите>та при мин<истерстве> нар<одного> просв<ещения>.

Стихи его и статьи все чаще появлялись на страницах им самим выбираемых журналов. Его окружали заботившиеся об известности своего учителя ученики и почитатели.

И тут, когда, по всей вероятности, осуществились заветные желания Анненского, он внезапно ушел от улыбавшейся ему на прощание жизни. Проезжая раз мимо Царскосельского вокзала (в С<анкт->П<етер>Б<ур>ге, И. Ф. почувствовал себя дурно, велел остановиться извозчику, вышел из пролетки и, опустившись на ступеньку привокзального подъезда, скончался.

Тело его как неизвестного звания мужчины отвезено было в приемный покой при больнице, откуда лишь ночью выдано было родным.

Узнав по телеграмме сына его Валентина о смерти учителя, я купил цветов и отправился в Царское Село на панихиду.

Вторично я отправился туда уже на похороны, после которых, со стесненным сердцем, должен был торопиться на службу.

Смерть Иннокентия Федоровича была большою утратою для его учеников и руководимого им литературного кружка. А его утонченные, полные оригинальной прелести стихи имеют свое собственное независимое место на русском Парнасе.

Примечания

¹ Директором Коллегии Павла Галагана в Киеве Анненский был в 1891-1893 гг., потом, после конфликта, в октябре 1893 г. был назначен директором 8-й петербургской гимназии, где прослужил до 1896 г.

² Переведенная Анненским трагедия 'Рес' была сыграна 31 января и 2 февраля 1896 г. Сын Анненского (на два класса младше Кондратьева) играл роли Афины Паллады и Афродиты, а автор воспоминаний - Музы.

³ Мнение Кондратьева о вторичности книги Вяч. Иванова ('Новый путь', 1904, ? 1-4, 8-9) явно несправедливо и, видимо, вызвано натянутыми отношениями с Ивановым (см.: 'Новое литературное обозрение', 1994, ? 10, с. 107-113 <см. выше>).

⁴ 'Ифигения-жертва' была поставлена 16 марта 1900 г.

⁵ Директором Николаевской Царскосельской гимназии Анненский был до 1 января 1906 г., после чего, практически до самой смерти, служил инспектором Петербургского учебного округа.

⁶ Известного юриста и литератора проф. Грибовского звали Вячеславом Михайловичем.

⁷ Редактором 'Аполлона' Анненский не был, хотя и играл заметную роль в создании журнала. Первое собрание состоялось на Мойке, 24, где разместилась редакция.

⁸ Кондратьев говорит об 'Обществе ревнителей художественного слова' (путая его с 'Обществом любителей российской словесности'), главным вдохновителем и руководителем которого был отнюдь не Анненский, а Вяч. Иванов.

 Сокращения

При использовании материалов собрания просьба соблюдать приличия
© М. А. Выграненко, 2005-2023
Mail: vygranenko@mail.ru; naumpri@gmail.com