Обновление: 10.03.2024

О. А. Лекманов

Иннокентий Анненский
Анненский и Андерсен о Снежной королеве, холоде и тепле
'Стихов шкатулок' (к теме "Маяковский и Анненский") / Футуризм Фрагмент главы в "Энциклопедии для детей" (2003)
Книга  об  акмеизме. Фрагменты
Красное и золотое. О книге М. Зенкевича "Дикая порира". Фрагменты
'То,  что верно  об одном поэте, верно обо всех'. О стихотворении Мандельштама 'С веселым ржанием пасутся табуны...' Фрагмент
Мандельштам и символизм. Статья из не вышедшего словаря. Фрагмент
Осип Мандельштам: жизнь  поэта. (2004) Фрагменты монографии
Пояснения для читателя [совм. с М. Котовой, О. Репиной, А. Сергеевой-Клятис, С. Синельниковым]
'Черная весна' как текст и подтекст. PDF // Материалы 2015. Предоставляется по индивидуальному запросу.

Олег Андершанович Лекманов - доктор филологических наук, до 2022 года ведущий научный сотрудник ИМЛИ РАН (Москва), профессор факультета филологии ВШЭ.
С конца 2022 г. преподает в Национальном университете Узбекистана имени Мирзо Улугбека (Ташкент).

На юбилейных Анненских Чтениях 2005 г. было заявлено, но не состоялось, его выступление "Сопоставление стихотворений "Нищ и светел" Вячеслава Иванова и "Сиреневая мгла" Иннокентия Анненского". Ещё до Чтений я получил приветствие от Лекманова своему собранию, а также впервые узнал от него о выпусках "Материалов и исследований" А. И. Червякова.

Страница Википедии

Анненский упоминается также в книге:
Котова М. А., Лекманов О. А. В лабиринтах романа-загадки: комментарий к роману В. П. Катаева "Алмазный мой венец". М., "Аграф", 2004 (серия "Символы времени").

Иннокентий Анненский

Источник текста и звука: Олег Лекманов. Ключи к Серебряному веку. Из курса лекций для проекта Magisteria. 2017.
https://magisteria.ru/silver-age/innokentij-annenskij
19.04.2019: текст не копируется; продолжительность аудио 36.55; для прослушивания надо регистрироваться.

"Иннокентий Анненский" - четвёртая лекция. Её разделы:

Анненского до сих пор читают.
Сравнение с Блоком.
Ахматова об Анненском.
Биография.
Формула творчества.
Книга стихов как особая категория поэзии модернизма.
"Кипарисовый ларец".
Психологизм и влияние французских символистов.
Анализ стихотворения "Черная весна" ("Тает").
Стихотворение "Вербная неделя".
Сравнение стихотворение "Вербная неделя" и "Черная весна".
Цикл бесконечных умираний в "Трилистнике весеннем".
Прямой путь покойника.
"Упоминательная клавиатура" Анненского: Ф. И. Тютчев.
"Упоминательная клавиатура" Анненского: Н. В. Гоголь.
"Упоминательная клавиатура" Анненского: Л. Н. Толстой и Н. А. Некрасов.
Перекличка с постсимволистами: Б. Л. Пастернак.
Перекличка с постсимволистами: М. И. Цветаева.

Текст кажется в целом слишком облегченным и поверхностным. Но, конечно, с интересными наблюдениями стихотворений и стихов. Поэтому не понятно: для кого такие лекции, на какую аудиторию рассчитаны? То ли для всех попавшихся непытливых посетителей, то ли для учащихся непрофильного 1-го курса.

Анненский и Андерсен о Снежной королеве, холоде и тепле

Источник текста: О. А. Лекманов. Книга об акмеизме и другие работы. Томск, "Водолей", 2000, с. 234-237.
Впервые опубликовано в: "Литература", еженедельное приложение к газете "1 Сентября". ? 43, 2000, с. 15 (рубрика "Я иду на урок литературы"). А также см: "Русская речь", 2001, ? 2, с. 18-20.

234

Только детские книги читать...
Осип Мандельштам

Он взобрался в сани и сел у её ног, а Колдунья накинула на него полу плаща и хорошенько подоткнула мех со всех сторон.
- Не хочешь ли выпить чего-нибудь горяченького? - спросила она.
- Да, пожалуйста, ваше величество, - сказал Эдмунд. Зубы у него стучали от страха и холода.
Клайв С. Льюис

В 1910 году московское издательство 'Скорпион' выпустило в свет посмертную книгу Иннокентия Фёдоровича Анненского 'Кипарисовый ларец', которую открывал 'Трилистник сумеречный'. В свою очередь, этот трилистник начинался со стихотворения 'Сиреневая мгла':

Наша улица снегами залегла,
По снегам бежит сиреневая мгла.
Мимоходом только глянула в окно,
И я понял, что люблю её давно.
Я молил её, сиреневую мглу:
'Погости-побудь со мной в моём углу,
Не мою тоску ты давнюю развей,
Поделись со мной, желанная, своей!'
Но лишь издали услышал я в ответ:
'Если любишь, так и сам отыщешь след.
Где над омутом синеет тонкий лёд,
Там часочек погощу я, кончив лёт,

235

А у печки-то никто нас не видал...
Только те мои, кто волен да удал'.

Любой ребёнок может без труда указать на основной литературный источник этого стихотворения - хрестоматийно известную сказку Г.-Х. Андерсена 'Снежная королева'. Приведём большую цитату из 'Снежной королевы', выделяя курсивом фрагменты, перекликающиеся с 'Сиреневой мглой':

'Вечером <...> он вскарабкался на стул у окна и поглядел в маленький, оттаявший на оконном стекле кружочек. За окном порхали снежинки; одна из них, побольше <...> начала расти, расти, пока наконец не превратилась в женщину <...> она была так прелестна, так нежна, вся из ослепительно белого льда и всё же живая! Глаза её сверкали как звёзды, но в них не было ни теплоты, ни кротости. Она кивнула мальчику и поманила его рукой. Мальчик испугался и спрыгнул со стула; мимо окна промелькнуло что-то похожее на белую птицу'¹.

Напомним, что страх, который первоначально охватывает Кая при виде Снежной королевы, впоследствии сменяется безграничным восхищением и любовью:

'Кай взглянул на неё; она была так прекрасна! Более нежного, прелестного лица он не мог себе и представить. Теперь она не показалась ему ледяною, как в тот раз, когда она сидела за окном и кивала ему головой; теперь она казалась ему совершенством' (с. 302).

Разумеется, Андерсен намеренно упоминает, что в глазах у Снежной королевы 'не было ни теплоты, ни кротости'. Противостояние тепла и холода пронизывает всю сказку датского писателя, начиная с её пролога:

'Некоторым людям осколки попадали прямо в сердце, и это было хуже всего: сердце превращалось в кусок льда' (с. 296).

И вплоть до её финала:

'...горячие <...> слёзы упали ему на грудь, проникли в сердце, растопили его ледяную кору и расплавили осколок' (с. 323).

Особенно выразительным противостояние теплоты и холода предстаёт в следующем эпизоде 'Снежной королевы':

'...окна зачастую покрывались ледяными узорами. Но дети нагревали на печке медные монеты и прикладывали их к замёрзшим стёклам - сейчас же оттаивало чудесное кругленькое отверстие' (с. 297-298).

Эпитет 'чудесное' употреблён здесь очень к месту. Дело в том, что всё тёплое в 'Снежной королеве' имеет самое непосредственное отношение к теме христианского чуда. А всё

236

холодное, напротив, - к теме дьявольского соблазна.

'Кай весь дрожал, хотел прочесть 'Отче наш', но в уме у него вертелась одна таблица умножения' (с. 301);

'Кай совсем посинел, почти почернел от холода, но не замечал этого, - поцелуи Снежной королевы сделали его нечувствительным к холоду, да и самоё сердце его стало куском льда' (с. 322).

Так изображается состояние главного героя сказки, попавшего под колдовскую власть Снежной королевы. И он же грозит своей будущей повелительнице в начале сказки:

'Я посажу её на тёплую печку, вот она и растает!' (с. 298).

Строками о тёплой печке завершается стихотворение Анненского 'Сиреневая мгла'. Но Анненский, в отличие от своего предшественника, вовсе не склонен противопоставлять тепло со знаком плюс холоду со знаком минус. Сознательно отказался он и от столь значимой для 'Снежной королевы' христианской символики. Подчиняясь парадоксальным законам, в соответствии с которыми выстроена книга 'Кипарисовый ларец', поэт готов предпочесть холод теплу (подобно тому как в финальном стихотворении 'Трилистника сумеречного' - 'Свечку внесли' - тьма предпочтена свету: 'Не мерещится ль вам иногда, // Когда сумерки ходят по дому, // Тут же возле иная среда, // Где живём мы совсем по-другому? // С тенью тень там так мягко слилась, // Там бывает такая минута, // Что лучами незримыми глаз // Мы уходим друг в друга как будто'):

Я молил её, сиреневую мглу:
'Погости-побудь со мной в моём углу,
Не мою тоску ты давнюю развей,
Поделись со мной, желанная, своей!'

У Андерсена сочетание мотивов холода и воды таит в себе потенциальную опасность:

'Наконец порешили, что он умер, утонул в реке, протекавшей за городом' (с. 302), -

речь идёт о Кае, пропавшем из города в один из зимних дней. У Анненского вода подо льдом тоже опасна, но эта опасность таит в себе неизъяснимую привлекательность: 'Где над омутом синеет тонкий лёд, // Там часочек погощу я, кончив лёт'. Сравним в 'Снежной королеве': '...они летели над лесами и озёрами' (с. 302). Тонкий, хрупкий, обречённый растаять и вместе с тем - такой прекрасный лёд

237

идеально вписывается в перечень хрупких, но прекрасных предметов, во множестве населяющих книгу 'Кипарисовый ларец' (воздушные шарики, бабочки, одуванчики, сирень, облака...).

В декорациях андерсеновской 'Снежной королевы' Анненский разыграл собственную, глубоко оригинальную драму. 'Иннокентий Анненский уже являл пример того, чем должен быть органический поэт: весь корабль сколочен из чужих досок, но у него своя стать'².

Примечания:

¹ Андерсен Г.-Х. Снежная королева / Пер. А. Ганзен // Андерсен Г.-Х. Сказки и истории. Л., 1977. Т. 1. С. 298; далее сказка Андерсена цитируется по этому изданию, с указанием в скобках номера страницы.
² Мандельштам О.Э. Сочинения: В 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 266.

вверх

'Стихов шкатулок' (к теме "Маяковский и Анненский")

Источник текста: О. А. Лекманов. Книга об акмеизме и другие работы. Томск, "Водолей", 2000, с. 238-240.
Впервые опубликовано в: "Русская речь", 1999, ? 4, с. 32-34.

238

Иннокентий Анненский, кажется, единственный русский поэт-символист, упомянутый в 'серьезном' стихотворении Владимира Маяковского, написанном в 1910-е годы.

Не высидел дома.
Анненский, Тютчев, Фет.
('Надоело', 1916)

Раздел 'Тема и метод Анненского' вошел в содержательные 'Заметки о Маяковском' Н. И. Харджиева¹.

Наша краткая заметка представляет собой попытку выявить скрытые отсылки к Анненскому в стихотворении Маяковского 1913 года 'Нате!', о котором речь у Харджиева не идет.

Через час отсюда в чистый переулок
вытечет по человеку ваш обрюзгший жир,
а я вам открыл столько стихов шкатулок,
я - бесценных слов мот и транжир.

Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста
где-то недокушанных, недоеденных щей;
вот вы, женщина, на вас белила густо,
вы смотрите устрицей из раковин вещей.

Все вы на бабочку поэтиного сердца,
взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош.
Толпа озвереет, будет тереться,
ощетинит ножки стоглавая вошь.

А если сегодня мне, грубому гунну,
кривляться перед вами не захочется - и вот
я захохочу и радостно плюну,
плюну в лицо нам
я - бесценных слов транжир и мот.

Давно замечено, что образ 'грубого гунна' из этого стихотворения восходит к знаменитым 'Грядущим гуннам' (1905)

239

Валерия Брюсова. Нам же сейчас хотелось бы привлечь внимание к строке Маяковского - 'а я вам открыл столько стихов шкатулок'. Типичная для поэта 'материализация образа'², в данном случае, как представляется, содержит в себе намек па заглавие знаменитой книги Анненского 'Кипарисовый ларец' (1910). Заглавие сборника, как известно, было связано с кипарисовой шкатулкой, в которой хранились тетради стихов поэта. Р. Д. Тименчик обратил наше внимание на то обстоятельство, что рифма 'шкатулку' - 'переулку' (ср. у Маяковского: 'переулок' - 'шкатулок') употреблена и в связанных с Анненским строках 'Царскосельской оды' (1961) Анны Ахматовой: 'В роковую шкатулку, / В кипарисный ларец, / А тому переулку / Наступает конец'.*

* Не ясно, откуда рифма 'шкатулку' - 'переулку'. Эти наблюдения повторены автором уже без нее в издании: Энциклопедия для детей. Т. 9: Русская литература. Ч. 2. XX век / Глав. ред. М. Д. Аксёнова. М.: Аванта+, 2003, с. 44. См. в статье "Футуризм":

Образ "стихов шкатулок", щедро открываемых для неблагодарных читателей и слушателей явно перекликается с заглавием знаменитой поэтической книги символиста Иннокентия Анненского "Кипарисовый ларец".

Название сборника И.Ф. Анненского было связано с кипарисовой шкатулкой, в которой хранились тетради стихов поэта. Ту же рифму, что у Маяковского ("шкатулок" - "переулок") использовала и А.А. Ахматова в связанных с Анненским строках "Царскосельской оды" (1961):

В роковую шкатулку,
В кипарисный ларец,
А тому переулку
Наступает конец.

Сцену, изображающую Маяковского, 'открывающего' слушателям (которых он отчасти презирает) стихи Анненского, находим в мемуарах Корнея Чуковского: 'Маяковский шагал особняком, на отлете, и, не желая ни с кем разговаривать, беспрерывно декламировал сам для себя чужие стихи - Сашу Черного, Потемкина, Иннокентия Анненского, Блока, Ахматову. Декламировал сперва как бы а шутку, а потом всерьез, по-настоящему'³.

Отметим, во всяком случае, что мотиву 'бабочки поэтиного сердца' из стихотворения 'Нате!' находится соответствие в стихотворении Анненского 'Бабочка газа', где упоминается о 'сердце' лирического героя, которое, подобно бабочке, 'жарко забилось' (ср. е устойчивым словосочетанием: 'бабочка забилась'). Мещанин в калошах (ср. у Маяковского: 'взгромоздитесь, грязные, в калошах и без калош') описан в стихотворении Анненского 'У Св. Стефана':

Но крепа, и пальм, и кадил
Я портил, должно быть, декорум.
И агент бюро подходил
В калошах ко мне и с укором.

Образ вновь возникает в последних строках стихотворения: 'Но смотрят загибы калош, / С тех пор на меня, как живые'. А 'мужчина' и 'женщина' из второй строфы стихотворения Маяковского напоминают 'мужа' и 'жену' из стихотворения Анненского 'Нервы (Пластинка для граммофона)', тоже посвящённого изображению людей, укрывшихся в 'раковины вещей'.

240

Таким образом, наша заметка отчасти противоречит утверждению Н. И. Харджиева, писавшего, что "сходства между Анненским и Маяковским нельзя искать в отдельных темах и стихотворениях..."⁴ Зато вторую часть этого утверждения: "...но несомненно, что некоторые черты поэзии Анненского были близки Маяковскому в период его поэтического формирования", - наша заметка подтверждает полностью.

Примечания:

См. страницу темы "Анненский и Маяковский" в собрании.

¹ Харджиев Н. И., Тренин В. В. Поэтическая культура Маяковского. М., 1979, с. 197-200.
² Гаспаров М. Л. Владимир Маяковский // Очерки истории языка русской поэзии XX века, опыты описания идеостилей. М., 1995, с. 363.
³ Чуковский К. И. Современники. Минск, 1985, с. 329. Здесь же, на предыдущей странице описано чтение Маяковским тем же слушателям стихотворения "Нате!".
⁴ Харджиев Н. И., Тренин В. В., с. 199.

вверх

Книга об акмеизме

фрагменты

Источник текста: О. А. Лекманов. Книга об акмеизме и другие работы. Томск, "Водолей", 2000.

Примечания в книге перенесены в сноски с указанием страниц.

Глава первая. О "Цехе поэтов".

17

Цитата установки М.Л. Гаспарова:

<...> 'поэтика Гумилева, Ахматовой и Мандельштама гораздо больше опирается на Комаровского, чем на Анненского'⁵ - признанного учителя акмеистов <...>

⁵ Гаспаров M.Л. Василий Комаровский. - Русская поэзия 'серебряного века'. 1890-1917. Антология. М., 1993. С. 687.
О поэзии Комаровского 'как переходном образовании' между символизмом и акмеизмом подробнее см.: Топоров В.Н. Две главы из истории русской поэзии начала века: 1. В.А.  Комаровский - 2. В.К. Шилейко (к соотношению поэтики символизма и акмеизма)
// Russian Literature. 1979. Вып. VII-VIII. 612

29

Однако опора на традицию, наследующую позднему Пушкину и Лермонтову, может быть глубоко продуманной, как у <...> Ахматовой, строки которой, по-видимому, прямо восходят к стихотворениям Иннокентия Анненского 'Ветер' ('Но мне милей в глуши садов // Тот ветер теплый и игривый, // Что хлещет жгучею крапивой // По шапкам розовым дедов') и 'Ego' ('Но милы мне на розовом стекле // Алмазные и плачущие горы'):

Я счастлива. Но мне всего милей
Лесная и пологая дорога,
Убогий мост, скривившийся немного,
И то, что ждать осталось мало дней.

('Бессмертник сух и розов. Облака...')

34

Характерно, что достойными подробного, а иногда любовного описания в стихах участников 'Цеха' оказываются даже мухи - мотив, по всей видимости, восходящий к поэзии учителя акмеистов Анненского (ср., напри-

35

мер, в его 'Тоске': 'И мух кочующих соблазны, // Отраву в глянце затая, // Пестрят, назойливы и праздны, // Нагие грани бытия' и в 'Картинке': 'И сквозь тучи липких мух // Тяжело ступают кони'. В свою очередь, у Анненского этот мотив восходит к Апухтину*):

* Стихотворение '"Мухи как мысли" (Памяти Апухтина)'.

<далее приводятся примеры из стихотворений М.Зенкевича, В. Нарбута, П. Радимова, М. Моравской, В. Юнгера>

40

Напомним также о заглавии первой книги Осипа Мандельштама 'Камень', соотносимом, как впервые указал Н.И. Харджиев, с мандельштамовскими рассуждениями о камне-слове Тютчева.

Следует отметить, что свой филологический пафос участники 'Цеха поэтов' унаследовали в первую очередь от Иннокентия Анненского, чей 'филологизм' был подмечен еще М.А. Волошиным: 'Он был филолог, потому что любил произрастания человеческого слова <...> Иннокентий Федорович <...> сам сознавал, что для него внешний мир ничего, кроме слова, не представляет, сам трепетал

41

красотой и алмазностью, тревогой и унынием страшных, властных, загадочных - будничных слов'⁶². Второе имя, которое необходимо назвать, - это имя Вячеслава Иванова, бывшего, кстати, как и Анненский, профессиональным филологом <...>

⁶² Волошин М.А. И.Ф. Анненский - лирик // Волошин М.А. Лики творчества. Л., 1988. С. 522-523. 616

В прим. 48 к главе (с.  615):

Отметим также, что в своем диалоге с Лозинским Мандельштам прибегает к помощи Анненского (ср. строку 'Мелькающий на выцветших листах' из 'Пешехода' со следующими строками из стихотворения Анненского 'Идеал': 'Решать на выцветших страницах // Постылый ребус бытия').

Вот  строки из стихотворения Мандельштама "Пешеход" (1912):

<...> Но я не путник тот,
Мелькающий на выцветших листах,
И подлинно во мне печаль поет;

Трудно сказать, что это "помощь Анненского".  Может быть, - совпадение слова. А можно вспомнить,  что стих - "есть никому не принадлежащая и всеми созидаемая мысль" ("Бальмонт - лирик").

Глава третья. О Гумилеве, Ахматовой и Мандельштаме.

107

Неявно намеченное, но явно значимое противопоставление Гумилева Анненскому, столь контрастирующее с расхожим представлением о первом поэте как ученике второго¹², восходит к стихотворению Ахматовой 'Он любил' (1910), которое как раз и было написано в период африканского путешествия Гумилева и почти наверняка читалось ему при встрече 25 марта 1911 года. Еще В.М. Жирмунским замечено, что четвертая строка этого стихотворения ('Не любил, когда плачут дети'), содержащего 'краткую характеристику' Гумилева, зеркально отражает строки Анненского из стихотворения 'Тоска припоминания':

...Я люблю, когда в доме есть дети
И когда по ночам они плачут.

Противопоставляя 'нелюбовь' Гумилева 'любви' Анненского, Ахматова, вольно или невольно, подчеркивала, что настойчиво декларируемое ученичество у Анненского не находит соответствия в основах мироощущения, а следовательно, и поэтики Гумилева. Как писал Георгий Адамович: 'Общего с Анненским у него всегда было мало и становилось все меньше'¹³.

Это по крайней мере отчасти, объясняет, почему даже поздняя Ахматова с ее культом Гумилева всегда настаивала на том, что гумилевская поэтика не оказала никакого влияния на становление ее творческой манеры: 'Действительно поразительно, как девочка, 10 л<ет> находившаяся в непосредственной близости от такого властного чело-

108

века и поэта, наложившего свою печать на несколько поколений молодых, ни на минуту не поддалась его влиянию, и, наоборот, он от внимательного наблюдения за ее творчеством как-то изменился (имею в виду 'Чужое небо'), но это уже другая тема, кот<орая> скорее относится к зарождению акмеизма'¹⁴.

Можно не сомневаться, однако, что в свое время Гумилев немало поспособствовал пробуждению у Анны Горенко интереса к поэзии Анненского. Согласно П.Н. Лукницкому, корректуру 'Кипарисового ларца' она получила именно из рук Гумилева¹⁵.

История с 'Кипарисовым ларцом' как в миниатюре отразила типичную для творческих взаимоотношений двух поэтов особенность: Ахматова пошла дальше Гумилева по указанному Гумилевым пути. То, что им лишь манифестировалось (ученичество у Анненского), стало плотью и кровью ее стихов¹⁶.

<...>

¹² О далеко не однозначном отношении Анненского к Гумилеву см. прежде всего: Тименчик Р.Д. Анненский и Гумилев // Вопросы
литературы. 1987. ? 2; Тименчик Р.Д. Заметки об акмеизме. III // Russian Literature. 1977. Vol. 4. Об Анненском и акмеистах см. также специальную монографию: Tucker J.G. Innokentij Annenskij and the acmeist doctrine. Columbus, 1986. 633
¹³ Адамович Г. Анненский и Гумилев // Дружба народов. 1995. ? 10. С. 191. 633
¹⁴ Записные книжки Анны Ахматовой (1958-1966). Москва; Torino, 1996. С. 272-273. Ср., впрочем, с мнением М.М. Замятниной, изложенным в письме к В. Шварсалон от 16 июня 1910 года: 'Она (Ахматова. - О.Л.) пишет стихи немного под Гумилева по неизбежности, а старается написать под Кузмина' (цит. по: Суперфин Г.Г., Тименчик Р.Д. Письма А.А. Ахматовой к В.Я. Брюсову // Записки отдела рукописей ГБЛ. Вып. 33. М., 1972. С. 274). 633-634
¹⁵ Лукницкая В. Николай Гумилев. Жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукницких. Л., 1990. С. 155.
¹⁶ О глубинных связях поэтики Анненского и Ахматовой см. прежде всего: Аникин А. Ахматова и Анненский: Заметки к теме. I-VII. Препринт. Новосибирск, 1988-1990. 634

109

А строка 'В прудах зацветших караси' из стихотворения Гумилева 'Старые усадьбы' (1913), в целом восходящего к 'Старой усадьбе' Анненского, вобрала в себя образы двух финальных строф стихотворения Ахматовой 'Цветов и неживых вещей...' (1913), где упомянуты 'прудок', 'тина', что 'на парчу похожа', 'карась // И с ним большая карасиха' (ср. в 'Старой усадьбе' Анненского: 'Тины, тины, что в прудах').

110

Отправной точкой воображаемой поэтической беседы между Мандельштамом, Гумилевым и Ахматовой стало стихотворение Гумилева 'Памяти Анненского' (1911)²¹. Вероятно, не будет большой натяжкой предположить, что Гумилев, в 1909 году откликнувшийся на кончину Анненского стихотворением 'Семирамида', посвятил памяти поэта еще одно произведение, задетый за живое 'уколом' Ахматовой. Во всяком случае одна из характеристик Гумилева в ее стихотворении 'Он любил': 'Не любил... женской истерики' - напрашивается на сопоставление с 'сочувственными' гумилевскими строками из стихотворения 'Памяти Анненского':

И женщина, как серна, боязлива,
Во тьме к прохожему спешит.

Она глядит, она поет и плачет,
И снова плачет и поет,
Не понимая, что все это значит,
Но только чувствуя - не тот.

Учитывая, что последние из процитированных строк являются автореминисценцией из стихотворения Гумилева 'Однажды вечером', обращенного к Ахматовой²², рискнем осторожно предположить, что в них описана встреча 'прохожего' (самого Гумилева, который охарактеризован женщиной как 'не тот', то есть 'не Анненский') с Ахматовой ('последней музой Царского Села'). Спустя пять лет в стихотворении 'Охватила голову и стою...' Ахматову 'Царскосельской Музой' назовет Марина Цветаева.

О пиетете, который испытывали перед Анненским Гумилев и Ахматова, уже говорилось. Мандельштам, как известно, также всегда относился к Анненскому с почтением и любовью²³. В эссе 'О природе слова' он солидаризировался с Гумилевым, назвавшим Анненского 'великим европейским поэтом'²⁴.

Все трое встречались с Анненским на заре своего поприща и придавали этой встрече знаковый характер:

Десяток фраз, пленительных и странных,
Как бы случайно уроня,
Он вбрасывал в пространство безымянных
Мечтаний - слабого меня. -

²¹ Его разбор см., например: Basker M. Gumilev, Annensky and Tsarskoe Selo: Gumilev's 'Tsarskosel'skii Krug Idei' // A Sense of Place: Tsarskoe Selo and the Poets (Slavica, 1993). 634
²² Наблюдение Р.Д. Тименчика (см.: Тименчик Р.Д. Заметки об акмеизме. III // Russian Literature. 1977. Vol. 4. С. 180). 634
²³ Интересно, впрочем, что реминисценции из Анненского чаще встречаются в стихах позднего Мандельштама. Ср., например, в стихотворении Анненского 'О нет, не стан': 'Не влажный блеск малиновых улыбок' и в стихотворении Мандельштама 'Жизнь упала, как зарница...' (1924): 'Как дрожала губ малина', а также стихотворение Мандельштама 'Мы с тобой на кухне посидим...'
(1931), размер, строфическое деление и финал которого заставляют вспомнить о стихотворении Анненского 'Сиреневая мгла'. Другие примеры см. также в: Ронен; Левинтон Г.А., Тименчик Р.Д. Книга К.Ф. Тарановского о поэзии О.Э. Мандельштама // Russian Literature. 1978. Vol. VI. ? 2. 635
²⁴ Мандельштам О.Э. Сочинения: В 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 181. И Мандельштам и Гумилев, говоря об Анненском, цитируют наряду с другими его произведениями стихотворение 'То было на Валлен-Коски...' (Ср.: Гумилев Н. Соч.: В 3 т. М., 1990. Т. 3. С. 50; Мандельштам О.Э. Сочинения: В 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 266). 635

111

писал Гумилев в стихотворении 'Памяти Анненского'. Впечатления Мандельштама, очевидно со слов самого поэта, переданы в мемуарах его вдовы: 'Мальчиком он был у Анненского. Тот принял его очень дружественно и внимательно'²⁵. Ахматова считала необходимым отметить факт знакомства с Анненским в своих автобиографических заметках, написанных от третьего лица: 'Когда Инн<окентию> Федоров<ичу> сказали, что брат его belle-fille Наташи (Штейн) женится на старшей Горенко, он ответил: 'Я бы женился на младшей'. Этот весьма ограниченный комплимент был одной из лучших драгоценностей Ани'²⁶.

Тем большее значение приобретает мандельштамовское уподобление голоса Ахматовой голосу Анненского в стихотворении 'Вполоборота, о, печаль...' ('Ахматова'), созданном в 1914 году. Это уподобление восходит к стихотворению Гумилева 'Памяти Анненского' и, по-видимому, означает следующее: при 'педагогическом' посредничестве Гумилева поэтический голос Анненского воскрес в стихах Ахматовой:

О, в сумрак отступающие вещи,
И еле слышные духи,
И этот голос, нежный и зловещий,
Уже читающий стихи!
('Памяти Анненского')²⁷

Вполоборота, о, печаль.
На равнодушных поглядела.
Спадая с плеч, окаменела
Ложноклассическая шаль.
Зловещий голос - горький хмель -
Души расковывает недра:
Так - негодующая Федра -
Стояла некогда Рашель.
('Ахматова')

Воображаемая беседа Гумилева, Мандельштама и Ахматовой началась со столь интимной, эзотерической реплики, что даже Георгий Адамович не заметил скрытого в мандельштамовской строке 'комплимента': 'Слышал я эти стихи в чтении автора много раз, - писал он, - и в памяти моей твердо запечатлелось 'зовущий голос', а не

²⁵ Мандельштам Н.Я. Вторая книга. М., 1990. С. 72. 635
²⁶ Ахматова А.А. Десятые годы. М., 1989. С. 34. 635
²⁷ В финале стихотворения Гумилева голос Анненского преображается в голос 'последней музы 'Царского Села': 'И жалок голос одинокой музы, // Последней музы Царского Села'. 635

112

'зловещий'. Да и ничего зловещего в голосе Ахматовой не было, и не мог бы Мандельштам этого о ней сказать'²⁸. 'Зловещий голос' Анненского, воскресший в 'зловещем голосе' Ахматовой, повлек за собой появление образа Федры Еврипида-Расина в финальных строках стихотворения Мандельштама (ср. в его эссе 'О природе слова' об Анненском: '...европейцы <...> испугаются дерзости этого царственного хищника <...> сорвавшего классическую шаль с плеч Федры')²⁹. Мандельштам как бы подчеркивал, что и еврипидовская Федра, и стихи Ахматовой стали неотъемлемой частью русской поэзии благодаря Анненскому.

В стихотворении Гумилева об Анненском как переводчике Еврипида напоминают строки, описывающие бюст древнегреческого драматурга, украшавший кабинет поэта:

В них плакала какая-то обида,
Звенела медь и шла гроза,
А там, над шкафом, профиль Эврипида
Слепил горящие глаза.

Гумилевскую рифму 'обида - Эврипида' Мандельштам использовал в начальных строках одного из своих стихотворений того же, что и 'Ахматова', 1914 года:

Как овцы, жалкою толпой
Бежали старцы Еврипида.
Иду змеиною тропой,
И в сердце темная обида.

Эта строфа продолжает заданную Гумилевым тему Анненского в стихах трех поэтов, поскольку она восходит к фрагменту трагедии Еврипида 'Геракл', переведенной Анненским:

Корифей:

Ба! что это?
Иль буря новая грозит нам, старцы?
Смотрите, призраки над домом поднялись...

Один из хора:

Беги! Беги!
Ох, уносите ноги, старые, беги!

Когда в стихотворении 'Какая странная нега...' (1916) Гумилев вновь использовал рифму 'обида - Эврипида',

²⁸ Адамович Г. Мои встречи с Ахматовой. // Звезда. 1989. ? 6. С. 51. 635
²⁹ Мандельштам. С. 181. 635

113

он 'цитировал' уже не только свои давние строки, но и стихотворение Мандельштама 1914 года, продолжающее начатую Гумилевым 'воображаемую беседу'.

Так, заданная Гумилевым тема входила в подтекст стихов Мандельштама и Ахматовой, одновременно варьируясь и усложняясь.

Вместо послесловия. Концепция 'серебряного века' и акмеизма в записных книжках Анны Ахматовой

147

Иннокентий Анненский, в отличие от Блока, изображен Ахматовой <в записных книжках> рядом с символистами, но лишь затем, чтобы показать его преимущество перед ними. Поэт-предтеча - такая роль была отведена Анненскому в ахматовской концепции 'серебряного века'. Интересно, что Ахматова почти никогда не анализировала стихи Анненского, 'как таковые'. Зато она щедро цитировала строки старшего поэта, предвосхищавшие искания постсимволистов: 'Меж тем, как Бальмонт и Брюсов сами завершили ими же начатое (хотя еще долго смущали провинциальных графоманов), дело Анненского ожило со страшной силой в следующем поколении. И, если бы он так рано не умер, мог бы видеть свои ливни, хлещущие на страницах книг Б. Пастернака, свое полуразумное* Деду Лиду ладили... у Хлебникова, своего (так! - О.Л.) раешника (шарики) у Маяковского и т. д.' (282)

* полузаумное - Ахматова А. А. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 5: Биографическая проза. Pro domo sua. Рецензии. Интервью / Сост., подгот. текста, коммент., ст. Н. В. Королевой. М., Эллис Лак, 2001. С. 149.

Красное и золотое.
О книге М. Зенкевича 'Дикая порфира'

фрагменты

Источник текста: О. А. Лекманов. Книга об акмеизме и другие работы. Томск, "Водолей", 2000.

Примечания в книге перенесены в сноски с указанием страниц.

398

Однако определяющее воздействие на Зенкевича оказали поэты-символисты, пусть это и противоречит категоричному утверждению Ахматовой, которая вопреки очевидности писала в 1960-х гг.: 'Мы - Мандельштам, Зенкевич и я, символизма и не нюхали'³⁴. Как и для многих других поэтов постсимволистского поколения (в том числе - и для Мандельштама с Ахматовой), путеводными для Зенкевича стали пять имен русских символистов: Иннокентия Анненского, Вячеслава Иванова, Александра Блока, Федора Сологуба и Валерия Брюсова <...>

Ни в коей мере не претендуя на основательность и полноту, укажем здесь только на отдельные вкрапления из произведений перечисленных поэтов, встречающиеся в стихотворениях 'Дикой порфиры'.

³⁴ Ахматова А. Десятые годы. М., 1989. С. 134.

399

От Анненского Зенкевич унаследовал представление о трагической и страшной хаотичности жизни (см. характерно 'зенкевичевские' строки из стихотворения Анненского 'Там', изображающего бордель: 'Тварь единая, живая / Там тянула к брашну жало, / Там отрава огневая / В кубки медные бежала'*) и обостренный, почти болезненный интерес к тайне смерти (см. характерно 'анненские' строки из стихотворения Зенкевича 'Марк Аврелий': 'И лоснился в предсмертном поте / На волчьей шкуре бледный лоб'). Эпиграф из Анненского был предпослан 36-му стихотворению 'Дикой порфиры' - 'Сумрак аметистов'.

* Утверждение кажется слишком прямолинейным. Стихотворение (первоначальное название - "Ужин") можно считать парным к предыдущему в книге "Тихие песни" - "Трактир жизни". В них по четыре строфы, и размеры почти совпадают. Оба о неком месте, где бессмысленно и пагубно прожигается жизнь, и его посетителях. Возможно, это салон, клуб, вечеринка, притон, включая и обозначенный Лекмановым смысл. Сам ИФА его не называет. А зачем? Это второстепенная деталь. В первом стихотворении "белеющая Психея", "фикусы торчат", во втором - "Эрот бескрылый", "искусственные азалии". Непременные составляющие принимающих интерьеров. "Отрава огневая" вторит "мути вина"... "Тварь единая" - может быть, муха? То есть на то, что это именно бордель, нет ни намека.

<...>

У Блока, так же, как у Анненского, Зенкевич учился искусству изображать страшный мир, окружающий человека.

20 октября 2021

'То,  что верно  об одном поэте, верно обо всех'.
О стихотворении Мандельштама 'С веселым ржанием пасутся табуны...'

фрагмент

532

Здесь необходимо упомянуть и об Иннокентии Федоровиче Анненском, который перевел стихотворение 'Вечерние раздумья' (и фрагмент стихотворения 'Ибо действительно я много страдал...') в 1901 году¹¹. Мандельштам

¹¹ См. эти переводы под заглавиями 'Вечером' и 'Я устал бороться, и жить и страдать...' [1]. В связи с русскими переводами из Верлена напомним о Ф.К. Сологубе, чья книга 'Поль Верлен. Стихи, избранные и переведенные Федором Сологубом' (1908), пользовалась популярностью у современников. В статье 'Девятнадцатый век' Мандельштам цитировал строки Верлена в переводе Сологуба [2]. Рецензент 'Русского богатства' писал о сологубовских переводах из Верлена: 'Есть какое-то сходство между Верленом и Сологубом: не случайно наш поэт занялся переводами из французского лирика. Та же трагическая маска исказила оба этих лица, то же одиночество окружает их характерные фигуры в литературе' [3]. В статье 'Буря и натиск' Мандельштам объединяет Анненского и Сологуба в пару, 'параллельную' Вергилию и Овидию [4].

533

цитирует перевод Анненского в своей статье 'О природе слова', собирая Овидия, Пушкина, Анненского и не названного, но подразумеваемого Верлена под знаменем  эллинизма:

'Стихи и трагедии Анненского можно сравнить с деревянными укреплениями, городищами, которые выносились далеко в степь удельными князьями для защиты от печенегов, навстречу хазарской ночи...

На темный жребий мой я больше не в обиде:
И наг, и немощен был некогда Овидий.

Неспособность Анненского служить каким-то бы ни было влияниям, быть посредником, переводчиком прямо поразительна <...> Мне кажется, когда европейцы его  узнают, <...> они испугаются дерзости этого царственного хищника, похитившего у них голубку Эвридику для русских снегов, сорвавшего классическую шаль с плеч Федры и возложившего с нежностью, как подобает русскому поэту, звериную шкуру на все еще зябнущего Овидия <...> Эллинизм это тепло очага, ощущаемое как священное, всякая собственность, приобщающая часть внешнего мира к человеку, всякая одежда, возлагаемая на плечи любимой с тем чувством священной дрожи, с каким,

Как мерзла быстрая река
И зимни вихри бушевали.
Пушистой кожей прикрывали
Они святого старика'
[5]¹²

И Пушкин, и Верлен, и переводивший Верлена Анненский сопоставляли с судьбой Овидия собственную судьбу: 'звериная шкура', наброшенная на Овидия, оказывается в финале их стихотворений накинутой на собственные плечи:

Суровый славянин, я слез не проливал,
Но понимаю их. Изгнанник самовольный,
И светом, и собой, и жизнью недовольный.
С душой задумчивой, я ныне посетил
Страну, где грустный век ты некогда влачил.
(Пушкин 'К Овидию')

¹² Интересно, что К.В. Мочульский в своих воспоминаниях соотносит образ пушкинского Овидия с самим Мандельштамом [85, 7].

534

Не так у Мандельштама. В его стихотворении 'С веселым ржанием пасутся табуны...' русский поэт, прибегнув к помощи своих великих предшественников-соотечественников, пытается согреть эллинистическим теплом Овидия и Верлена. 'Светлая печаль' скрасила 'темный жребий', Пушкин наслоился на Овидия, Верлен на Вийона', 'пласты времени легли друг на друга в заново вспаханном поэтическом сознании и зерна старого сюжета дали обильные всходы' [6].

Статья раннее опубликована в сборнике: Мандельштам и античность: Сборник статей / Под ред. О. А. Лекманова. Москва: ТОО "Радикс", 1995. (Записки Мандельштамовского общества; Т. 7). С. 142-153.

[1] СиТ 90. С. 260.
[2] Мандельштам О.Э. Соч.: В 2 т. М.,1990. Т. 2. С. 99.
[3] Русское богатство. 1907. ? 12. С. 175.
[4] Мандельштам О.Э. Соч.: В 2 т. М.,1990. Т. 2. С. 286-287.
[5] Мандельштам О.Э. Соч.: В 2 т. М.,1990. Т. 2. С. 180-182.
[6] Мандельштам О.Э. Соч.: В 2 т. М.,1990. Т. 2. С. 190.

Мандельштам и символизм.
Статья из не вышедшего словаря

Источник текста: О. А. Лекманов. Книга об акмеизме и другие работы. Томск, "Водолей", 2000.

578

Труднее <по сравнению с поэзией Ф. К. Сологуба> поддается выявлению не менее существенное влияние на раннего Мандельштама поэзии И.Ф. Анненского, воспринятой, как видно из позднейшего

579

эссе Мандельштама 'О природе слова', с оглядкой на творчество П. Верлена. Вероятно, именно влияние Анненского предопределило 'очеловечивание' ('О природе слова') реалий вещного мира в стихах Мандельштама ('Ткань, опьяненная собой, / Изнеженная лаской света, / Она испытывает лето, /  Как бы нетронута зимой' из стихотворения Мандельштама 1910 года) и его филологизм, способствовавший пониманию 'мировой культуры' как 'сплошной цитаты и кавычек' (из мандельштамовской характеристики поэтики Анненского). Характерно, что имена 'предшественников' Анненского и Сологуба Мандельштам называет в стихотворении 1909 года, формулируя свое творческое кредо: 'В непринужденности творящего обмена / Суровость Тютчева с ребячеством Верлена / Скажите - кто бы мог искусно сочетать, / Соединению придав свою печать?'.

Анненский, которого Мандельштам посетил летом 1909 года, 'принял его очень дружественно и внимательно' (Н.Я. Мандельштам), как и Сологуб, о чем косвенно свидетельствует финал заметки Мандельштама 1924 г. 'К юбилею Ф.К. Сологуба': 'Федор Кузьмич Сологуб - как немногие - любит все подлинно новое в русской поэзии'.

вверх

Осип Мандельштам: Жизнь поэта

фрагменты монографии

Источник текста: Олег Лекманов. Осип Мандельштам: Жизнь поэта. 3-е изд., доп. и перераб. М.: Молодая гвардия, 2009. (Жизнь замечательных людей: сер. биогр.; вып. 1154).

41

Летом 1909 года, живя с родителями на даче в Царском Селе, юный стихотворец наносит визит своего рода антиподу Вячеслава Иванова - замечательному поэту и переводчику Иннокентию Федоровичу Анненскому. 'Тот принял его очень дружественно и внимательно и посоветовал заняться переводами, чтобы получить навыки. 'К Анненскому он прикатил на велосипеде и считал это мальчишеством и хамством'.[96] Как и некоторые другие будущие акмеисты (Ахматова, Гумилев, Михаил Зенкевич), Мандельштам испытал весьма значительное влияние Анненского. От автора 'Кипарисового ларца' он, в частности, унаследовал пристрастие к эфемерным, недолговечным природным и рукотворным предметам. Мандельштамовские 'игрушечные волки', 'быстро-живущие стрекозы' и 'хрупкой раковины стены' органично вписываются в перечень мотивов, начатый одуванчиками, бабочками и воздушными шариками Анненского. 3 декабря 1911 года Мандельштам выступил на заседании Общества ревнителей художественного слова с прочувствованной речью памяти Анненского. Весьма значительным кажется то обстоятельство, что с вырванным из 'Аполлона' листком, где было напечатано стихотворение Анненского 'Петербург', Мандельштам не расставался в течение всей своей жизни*.

<текст стихотворения>

* 20 октября 2021

[96] Мандельштам Н. Вторая книга. М., 1999. С. 86. См. на странице "Анненский и Мандельштам".

42?

<...>

Наиболее часто повторяющиеся мотивы Мандельштамовских стихов 1909 года - это мотивы робости, недоверчивости, хрупкости и тишины. Вслед за Верленом и Анненским ранний Мандельштам стремился писать 'о милом и ничтожном': его 'рука' - 'нерешительная', его 'вдохновения' - 'пугливые', да и вдохновляет его - 'немногое'.

141

Некоторые <детские стихотворения Мандельштама> - приспосабливали для нужд детской поэзии нарочито инфантильную манеру Мандельштамовского учителя - Иннокентия Анненского:

- Эх, голуби-шары
На белой нитке,
Распродам я вас, шары,
Буду не в убытке!
::::::::
Топорщатся, пыжатся шары наливные -
Лиловые, красные и голубые:
(Мандельштам. 'Шары')

Покупайте, сударики, шарики!
::::::::
Шарики детски,
Красны, лиловы,
Очень дешевы!
(Анненский. 'Шарики детские')

Такие характеристики как "своего рода антипод Вячеслава Иванова" и "нарочито инфантильная манера" по отношению  к Анненскому и его стихам кажутся неудачными, поверхностными.

Пояснения для читателя
[совм. с М. Котовой, О. Репиной, А. Сергеевой-Клятис, С. Синельниковым]

Источник: Мандельштам О. Э. Египетская марка. Пояснения для читателей / Сост. О. Лекманов и др. М.: ОГИ, 2012.

? 46. [134]

В феврале он запомнил такое событие: по городу на маслобойню везли глыбу хорошего донного льда. Лед был геометрически-цельный и здоровый, не тронутый смертью и весной. Но на последних дровнях проплыла замороженная в голубом стакане ярко-зеленая хвойная ветка, словно молодая гречанка в открытом гробу. Черный сахар снега проваливался под ногами, но деревья стояли в теплых луночках оттаявшей земли.

Ключевым подтекстом для комментируемого фрагмента, как и для мотива 'таяния' в 'Египетской марке' в целом, вероятно, послужило ст-ние Анненского 'Черная весна. Тает', где в роли орудия смерти тоже выступает весна. [135]

Покойник в открытом гробу, 'встречающийся' с умирающей зимой и рождающейся весной, изображен в 'Черной весне' Анненского, где, как и в описании О. Мандельштама, зеленое оттеняется черным и белым. [137]

Финальное предложение комментируемого фрагмента начинается с еще одной отчетливой переклички со следующими строками 'Черной весны' Анненского:

Последний снег был темно-бел,
И тяжек рыхлый путь. [138]

? 48. [140]

- Выведут тебя когда-нибудь, Парнок, - со страшным скандалом, позорно выведут - возьмут под руки и фьюить - из симфонического зала, из общества ревнителей и любителей последнего слова <...>

Под 'обществом ревнителей и любителей последнего слова' О. Мандельштам подразумевал '"Общество ревнителей художественного слова' при журнале "Аполлон', чьим участником был' О. М. (Морозов А. примечания // Мандельштам О. Шум времени. М., 2002. С. 270). [141]

? 122. [276]

Ведь и я стоял в той страшной терпеливой очереди, которая подползает к желтому окошечку театральной кассы, - сначала на морозе, потом под низкими банными потолками вестибюлей Александринки.

Ср. в черновике к 'Египетской марке': '[Ведь и я стоял с Ин<нокентием> Фед<оровичем> Анненск<им> в хвосте] [Все мы стояли]
[<Ведь и я?> стою, как тот несгибающийся старик]' (Мандельштам О. Собрание сочинений: в 4-х тт. М., 1993-1997. Т. 2. С. 572). <...> В черновике можно разобрать, что они ("мы') стоят в одной очереди с "несгибаемым стариком' - Инн. Ф. Анненским, автором известного стихотворения про "желтый пар петербургской зимы' ("Я не знаю, где вы и где мы, / Только знаю, что крепко мы слиты'). Прямая отсылка от имени Анненского ведет к его статье ("Умирающий Тургенев'), начинающейся с описания похорон Тургенева, где толпа ждет выноса тела, находясь рядом со зданием "Бойни', этим "страшным символом неизбежности и равнодушия, схваченного за горло'. Описание у Анненского переходит в объяснение ждущей автора перспективы: "Я, видите ли, тогда проводил время еще на площади и каждую минуту готов был забыть, что нахожусь хотя и в хвосте, но все же перед театральной кассой, откуда в свое время и получу билет. Но теперь, когда поредело передо иной, а зато позади толпа так и кипит, да только вернуться туда я уже не могу, - теперь, когда незаметно для самого себя я продвинулся с площади в темноватый вестибюль театра и тусклый день желто смотрит на меня уже сквозь его пыльные окна, - когда временами, через плечо соседа, я вижу даже самое окошечко кассы...'' (Морозов А. примечания // Мандельштам О. Шум времени. М., 2002. С. 275; независимо от Морозова перекличку между комментируемым фрагментом 'Египетской марки' и статьей 'Умирающий Тургенев' подметил О. Ронен (Ронен О. Идеал (О стихотворении Анненского 'Квадратные окошки') // Звезда. 2001. ? 5)). [276]

Кроме того, 25 сентября 1909 г. в Александринском театре состоялась премьера трагедии Еврипида 'Ифигения в Авлиде' в переводе Анненского (спектакль назывался 'Ифигения - жертва'). Сам переводчик ни на генеральной репетиции, ни на премьере не присутствовал. 26 сентября 1909 г. Анненский писал Н. П. Бегичевой: 'Я попал на императорскую сцену <...> Вчера ставили в моем переводе 'Ифигению' Еврипида. Я должен был быть на генеральной репетиции, но увы! по обыкновению моему уклоняться от всякого удовольствия, предпочел проваляться в постели'.
Меньше чем через два месяца Анненский умер. [277]

? 123. [277]

Ведь и театр мне страшен, как курная изба, как деревенская банька, где совершалось зверское убийство ради полушубка и валяных сапог.

'За статьей о Тургеневе у Анненского следует в его "Книге отражений' разбор "социальных драм' Писемского "Горькая судьбина' и Толстого "Власть тьмы'. Убийство в первой драме объясняется "какой-то душной сутолокой задыхающихся людей, которых заперли в темную баню. Из драмы нет просвета, как нет и выхода из жизни, которая в ней изображается'' (Морозов А. примечания // Мандельштам О. Шум времени. М., 2002. С. 275).

? 124. [279]

Ведь и держусь я одним Петербургом - концертным, желтым, зловещим, нахохленным, зимним.

См. стихотворение "Петербург".

? 145. [308]

Подъезжая с тылу к неприлично ватерпруфному зданию Мариинской оперы:

- Сыщики-барышники, барышники-сыщики,
Кому билет в ложу,
Что вы на морозе, миленькие, рыщете?
А кому в рожу. [308]

Рифму 'рыщет' - 'сыщик' - в ст-нии Анненского 'Нервы':

Не замечала ты: сегодня мимо нас
Какой-то господин проходит третий раз?'
- "Да мало ль ходит их...'
- Но этот ищет, рыщет,
И по глазам заметно, что он сыщик!..' [309]

? 172. [355]

В моем восприятии Мервиса просвечивают образы: греческого сатира, несчастного певца-кифареда, временами маска еврипидовского актера, временами голая грудь и покрытое испариной тело растерзанного каторжанина, русского ночлежника или эпилептика.

Упоминание в комментируемом фрагменте о 'певце-кифареде', по-видимому, содержит намек на трагедию Анненского 'Фамира-кифаред' (в 1913 г. будущий автор 'Египетской марки' написал рецензию на эту пьесу).

? 176. [360]

Книги тают, как ледяшки, принесенные в комнату. Все уменьшается. Всякая вещь мне кажется книгой. Где различие между книгой и вещью?

Еще см. в ст-нии Анненского 'То и это' из 'Трилистника кошмарного':

Ночь не тает. Ночь как камень.
плача тает только лед,
И струит по телу пламень
Свой причудливый полет.

Но лопочут даром, тая,
Ледышкú на голове:
Не запомнить им, считая,
Что подушек только две.

? 177. [360]

Все уменьшается. Все тает. И Гете тает. Небольшой нам отпущен срок.

? 180. [366]

Все трудней перелистывать страницы мерзлой книги, переплетенной в топоры при свете газовых фонарей.

В одном образе комментируемого фрагмента объединены ключевые мотивы трех предыдущих абзацев: книги - лед - топоры (острие - казнь). Некоторые из этих мотивов соседствуют в позднейшем ст-нии О. Мандельштама 'Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма...' (1931):

Лишь бы только любили меня эти мерзлые плахи -
Как, прицелясь на смерть, городки зашибают в саду, -
И за это всю жизнь прохожу хоть в железной рубахе
И для казни петровской в лесах топорище найду.

Ср. также в ст-нии Анненского 'То и это', цитировавшемся в комм. к фр. ? 176:

Если тошен луч фонарный
На скользоте топора.

вверх