Открытие: 14.11.2014
Обновление: 05.08.2023
А. В.
Подворная
Начало и конец русской
классической 'Осени'
(по лирике
XIX - нач. ХХ в.)
|
Источник текста: Встречи и диалоги в смысловом поле культуры: Материалы Всероссийской научной конференции, посвященной 70-летию докт. филолог. наук, профессора А. А. Асояна. Омск, февраль 2011 г. - Омск: Изд-во Омского государственного педагогического университета, 2011. С. 79-86.
Алла Владимировна Подворная -
кандидат филологических
наук, доцент кафедры
литературы и культурологии Омского
государственного педагогического университета.
http://www.omgpu.ru/person/podvornaya_av В собрании также открыты:
-
автореферат
диссертации автора на соискание учёной степени кандидата филологических
наук
"Особенности
поэтической онтологии И. Анненского".
(2003)
PDF
Предоставлено в собрание автором.
|
79
В русской поэзии осенние мотивы впервые обретают заметное место в лирике Г. Державина. В стихотворениях 'Осень во время осады Очакова' (1788), 'Осень' (1804) это время года, как заметил В. Вацуро, представлено в русле европейской традиции описательной дидактической поэзии XVIII века [Вацуро 2002, с. 40]. Державинская осень - радостное время природного изобилия, сбора щедрого урожая. Отсюда и комплекс ее положительных примет - осень 'добрая', зрит 'с улыбкой', 'цветет пестротой', 'взор дивит', дарует 'счастья покал'. Образ осени у Державина персонифицирован, что, вероятно, генетически восходит к аллегорическому изображению античной богини плодородия Церере (Деметре). Но сами осенние мотивы в приведенных текстах ещё не самостоятельны, поскольку осеннее изобилие и щедрость являются в 'Осени' Державина аллегорией благости Творца.
80
В это же время в русскую лирику входит и 'унылый' осенний пейзаж. Его создатель - Н. Карамзин. Обращаясь к этому времени года в стихотворении 'Осень', поэт отбирает приметы уже поздней осени: 'осенние ветры / в мрачной дубраве', 'седые туманы', опустевшие поле и сад. Осень Карамзина - это затихание звука и стирание красок, 'бледное', безрадостное, унылое время. Завершается стихотворение размышлением о несоответствии между циклическим ритмом природы и жизнью человека: если в природе 'всё обновится весною', то смертный 'вянет навек'. Это противопоставление войдет в число общих мест русской поэзии XIX века, вплоть до К. Случевского, писавшего 'нет людям обновленья, / И жизнь идет, как нить с веретена'.
Дальнейшее развитие карамзинская 'осень' получает в 'Элегии' Андрея Тургенева, которая начинается пейзажной зарисовкой 'угрюмой осени', полной уныния и мрака:
Угрюмой
Осени мертвящая рука
Уныние и мрак повсюду разливает;
Холодный, бурный ветр поля опустошает,
И грозно пенится ревущая река.
Где тени мирные доселе простирались,
Беспечной радости где песни раздавались, -
Поблекшие леса в безмолвии стоят,
Туманы стелются над долом, над холмами.
Именно в творчестве Андрея Тургенева осенние мотивы, наделенные мортальной семантикой, становятся элементами жанрового языка элегии. По замечанию В.Э. Вацуро, последующая элегическая поэзия будет отправляться именно от этого текста и превратит образ 'мертвящей руки осени' в элегическое клише [Вацуро 2002, с. 40].
Эволюцию образа осени в русской поэзии во многом определила лирика Пушкина. Пушкинская осень многолика, 'наряду с 'пышным природы увяданьем' есть в его лирике и 'серые', 'бедные' пейзажи. Но особое место среди пушкинских осенних текстов принадлежит, несомненно, отрывку 'Осень' ('Октябрь уж наступил:'), явившемуся, по словам Ю.Н. Чумакова, 'одним из итогов стилевой эволюции Пушкина и в то же время программой дальнейшего пути русской поэзии более чем на сто лет вперед' [Чумаков 1999, c.333]. Пушкин открыл для русского читателя 'прощальную красу' осени, 'её умирающую и умиротворяющую прелесть' [Эпштейн 1990, с.214], и этот мотив затем повторится у многих поэтов, к примеру, у Жемчужникова, Майкова, Случевского.
Наиболее востребованными у последующих поэтов оказались знаменитые пушкинские оксюмороны и образ 'чахоточной девы'. Как пишет Л. Бельская, пушкинские строки 'пышное природы увяданье' эхом отзываются в пейзажной лирике XIX века: 'замирающая пышно осень' (Фет),
81
'пышно' доцветает куст (Майков), 'пышный наряд леса' (Надсон), 'люблю я время увяданья' (Случевский) [Бельская 2010, с.11]
Знаменитый образ 'чахоточной девы' с увянувшей 'улыбкой на устах' порождает у последователей целую цепь ассоциативных образов. Одни поэты разрабатывают метафорическую линию 'осень - дева': у Вяземского осень - 'красавица' приманивает нас 'последней лаской, последними дарами'; в стихотворении О. Чюминой 'Осень - грустная царевна /:/ Смотрит вслед красавцу лету, / Смотрит кротко и безгневно'. В начале ХХ века эту линию продолжают Бальмонт и Бунин. Другой путь развития пушкинской традиции - соединение мотивов увядания и кротости, смирения, обреченности. Исчерпывает этот путь, на наш взгляд, К. Фофанов в поэтически сомнительном сравнении 'вечер осенний так кроток,/:/, как свет из больничных решеток'.
Менее унаследованной оказалась пушкинская тема осени как поры вдохновения. Здесь можно вспомнить стихотворение А. Толстого 'Когда природа вся трепещет и сияет', описывающее прогулку по лесу 'в скромный, тихий день, осеннею погодой' и завершающееся перепевом 'пушкинского' финала:
Но дале я
иду, в мечтанья погружён,
И виснут надо мной полунагие сучья,
А мысли между тем слагаются в созвучья,
Свободные слова теснятся в мерный строй.
Вероятно, сама осень начинает поэтологически осмысляться в культуре именно как 'пушкинское' время года. К примеру, осеннее пейзажное стихотворение И. Никитина озаглавлено '19 октября', отсылая к одноименному пушкинскому стихотворению, посвященному лицейскому юбилею, а заканчивается реминисценциями из 'Осени':
У осени
поздней, порою печальной,
Есть чудные краски свои,
Как есть своя прелесть в улыбке прощальной,
В последнем объятьи любви.
Но наиболее устойчивыми и распространенными в поэзии XIX века оказываются всё же вариации осенних элегических мотивов, заданных 'Элегией' Андрея Толстого. Основными будут мотивы прощания, умирания: осенью 'на бледный небосклон / Станицы хворых туч сойдутся погребально' (Е. Милькеев,1842); 'пышно-погребально / Горит над рощами закат' (А. Апухтин, 1868); 'прощальный убор листвы золотой' (В. Соловьев, 1886). К концу XIX века начинает напряженнее звучать мотив осени как роковой обреченности живого: 'День осенний, день унылый / Сеет мглою и дождем, /И разрытою могилой / Пахнет в воздухе сыром:' (К. Фофанов, 1892); '...жестокая рука / Сорвет с земли венец,
82
налитый ароматом' (А. Федоров, 1896). Элегическая лирика осени словно возвращается к своему истоку, к образу 'мертвящей руки Осени' Андрея Толстого. Наверное, это связано с острым чувством традиции, свойственным поэтам безвременья, с 'осознанно завершающим' характером их лирики [Ермилова 1977, с.161]. Такой уже немного отстраненный взгляд на русскую элегическую осень намечается в стихотворении К. Фофанова 'Аллея ночью' (1896):
Пышней, чем
в ясный час расцвета,
Аллея пурпуром одета.
И в зыбком золоте ветвей
Еще блистает праздник лета
Волшебной прелестью своей.
И ночь,
сходящую в аллею,
Сквозь эту рдяную листву,
Назвать я сумраком не смею,
Но и зарей - не назову!
Выход из традиции осуществится в творчестве другого поэта, младшего современника К. Фофанова, И. Анненского. Осенние пейзажи в его лирике многочисленны и неоднозначны. Эволюция осенней темы обнаруживается при сопоставительном анализе стихотворений 'Сентябрь', 'Конец осенней сказки' ('Тихие песни'), 'Ты опять со мной' ('Трилистник осенний' из сб. 'Кипарисовый ларец'). 'Сентябрь' Анненского ещё во многом традиционен, обращен к пушкинскому наследию:
Раззолочённые, но чахлые сады
С соблазном пурпура на медленных недугах,
И солнца поздний пыл в его коротких дугах.
Невластный вылиться в душистые плоды.
[Стихи Анненского здесь и далее цит.: Анненский 1990, с. 62]
Пушкинская скрытая антитеза 'пышное увяданье' в этом тексте намеренно обнажается, единство метафоры распадается в прямое противопоставление: сады 'раззолоченные, но чахлые'. Такой прием вводит изначальную антиномию двух семантических рядов, каждый их которых поддерживается своей системой образов. Первая смысловая линия - красота осенней природы реализуется в метафорах 'соблазн пурпура', 'желтый шёлк', 'красота утрат'. Вторая - тема смерти - более лексически и эмоционально насыщена: 'недуги' садов, 'поздний пыл' солнца, 'грубые следы', 'ложь свидания'. Метафорический образ 'черные, бездонные пруды' - имплицитная аллюзия на пропасть 'могильного зева' из 'Осени' Пушкина, на что указывает черновой вариант строки: 'и черные пруды как впадины могил'. Но если в пушкинском тексте этот образ 'грандиозно гиперболичен, но не страшен (:) Смерть естественно входит в круговращение времени, она составная часть жизни, а не её противоположность' [Чумаков 1999, с.341], то у Анненского тема смерти выдвигается на первый план как нечто всевластное.
83
Но все же смерть - не конечная точка этого стихотворения, поскольку в финале начинает звучать пушкинский мотив 'красоты утрат':
Но сердцу
чудится лишь красота утрат,
Лишь упоение в завороженной силе;
И тех, которые уж лотоса вкусили,
Волнует вкрадчивый осенний аромат.
Ключевым для понимания заключительного стиха оказывается латентно присутствующий мотив творчества, реализующийся в скрытых пушкинских аллюзиях. 'Осенний аромат волнует', вызывая в памяти строки о 'лирическом волненье' из финала пушкинского отрывка, а изысканная метафора 'вкусившие лотоса' - семантически равна пушкинскому 'усыплен воображеньем'. Таким образом, в финале 'Сентября' Анненского, как и в пушкинской 'Осени', задана тема творчества, но в вариации Анненского есть свой, глубоко личный аспект.
Красота осени открывается, по Анненскому, 'вкусившим лотоса', или поэтам. В семантике лотоса автор актуализирует его древнегреческую символику как цветка, заставляющего забыть прошлое и дарующего блаженство. Мотив забвения отсылает нас к целому ряду поэтологических текстов самого Анненского. Забвение в его лирике является своего рода вариантом творческого состояния. Е. Гитин проницательно отмечает, что забвение в поэтическом мире 'Тихих песен' и 'Кипарисового ларца' - это особое состояние 'неприсутствия' лирического субъекта в мире 'биографической реальности' [Гитин 1996, с. 9]. Иными словами, Анненский видит в поэзии, несущей забвение, 'смысл и утешение нашего экзистенциального несчастья' [Верхейл 1996,с. 39].
Если 'Сентябрь' Анненского - это ещё традиционное стихотворение, наследующее одновременно пушкинскую вариацию осенней темы и ее изначальный элегический вариант, то 'Конец осенней сказки' - стихотворение уже переходного типа. С одной стороны, за сложной метафоричностью этого текста ещё ощутим пейзаж поздней осени, а с другой, становится очевидной авторская игра с условными формулами осенних текстов предшественников. К концу XIX столетия в русской поэзии сложился определенный канон в изображении осени, выработалось множество стереотипов, переходивших от поэта к поэту, например, повторяющиеся эпитеты: желтые, пожелтелые, опавшие, поблекшие, мокрые, золотые листья; багряный, пестрый, обнаженный, раздетый лес; нагие деревья. Приметы осени, перепеваемые многими стихотворцами: 'блестит на солнце паутина, кисти красные рябины, прощальный убор золотой листвы, стая журавлей, клочья серых туч, туманные, ненастные вечера; музыка осеннего дождя'. Очевидно, что эти 'приметы' к концу века стали рутинными и требовалось обновление осенней темы [Бельская 2010, с.11].
Анненский вводит в свой текст устойчивые поэтические штампы поздней осени: паутина, туман, гроздья рябины, и обыгрывает их по-своему. У поэтов XIX века паутина обязательно 'блестела' - вспомним 'Лишь
84
паутины тонкий волос / Блестит на праздной борозде' (Тютчев), 'Там тянется, блестя на солнце паутина' (Греков). У Анненского мотив блеска метафорически обозначается как 'радуг паутина', но образ продолжает жить во времени и 'радуг паутина / Почернела, порвалась' (это в равной мере можно отнести и к осени календарной, и к поэтическому штампу осени). Следующие строки 'Конца осенней сказки' обыгрывают описание 'пышного', 'пестрого' наряда осени, опять же снижая его высокую метафорику, поскольку 'В малахиты только тина / Пышно так разубралась'. Другая примета поздней осени, ставшая поэтическим стереотипом, - 'туман' приобретает у Анненского инфернальные черты: 'пар белесоватый / и ползет, и вьется ватой'. Очевидно, что автор начинает сознательно вводить в свой текст устойчивые поэтические образы осени, тем самым стихотворение становится условно пейзажным, это уже, если так можно выразиться, текст об 'осеннем тексте' русской лирики. В таком случае название 'Конец осенней сказки' намекает на закрытие классической темы осени.
Своеобразным итогом эволюции осенней темы у Анненского стало стихотворение, вошедшее в 'Кипарисовый ларец' - 'Ты опять со мной' ('Трилистник осенний'). Здесь Анненский снова обращается к 'Осени' Пушкина, но при помощи иного поэтического приема. Текст начинает строиться с сознательным использованием 'чужого слова'. В начале 'Ты опять со мной, подруга осень,/ Но сквозь сеть нагих твоих ветвей', - прямой повтор пушкинского словосочетания из первых стихов 'Осени': 'Октябрь уж наступил - уж роща отряхает / Последние листы с нагих своих ветвей'. В первой строке своего стихотворения Анненский органично сплавляет ключевые мотивы пушкинского текста. Перечислим их.
Во-первых, олицетворение 'подруга осень' отсылает к пушкинскому образу осени - 'чахоточной девы', а глубже, к образу пушкинской музы, предстающей в его лирике девой, 'подругой' [Непомнящий 1987, с. 424].
Во-вторых, особую семантическую нагрузку несет местоимение. У Пушкина осень - 'моя пора'. В местоимении 'моя' объединяются темы осени и творчества, поскольку именно осенью 'пробуждается поэзия'. У Анненского осень 'опять со мной'. Таким образом, первая строка заявляет пушкинский вариант темы осени - поры 'пробуждения поэзии'. Тема наступления 'моей' (пушкинской) осени как творческого времени подкрепляется у Анненского наречием 'опять'.
Далее Анненский использует свой излюбленный прием, сначала он вводит в сознание читателя узнаваемую поэтическую структуру, а затем 'говорит' но, и начинает опровергать текст предшественника. Союз но стоит уже в начале второй строки и последующий текст строится как последовательное снижение пушкинской осенней метафорики:
Но сквозь
сеть нагих твоих ветвей
Никогда бледней не стыла просинь,
И снегов не помню я мертвей.
85
Я твоих
печальнее отребий
И черней твоих не видел вод.
На твоем линяло-ветхом небе
Желтых туч томит меня развод.
Заметно нагнетание мортальных мотивов, как и в 'Конце осенней сказки': синева небес - бледная, воды - черные, снега - мертвые.
Второе четверостишие Анненский насыщает аллюзиями на знаменитую VII строфу пушкинской 'Осени'. Отметим грамматический параллелизм конструкций (мест. твой + прилагательное + существительное): у Пушкина 'твоя прощальная краса'; у Анненского 'твоих печальнее отребий'. Сходство конструкции только подчеркивает антитетичность смысла. Пушкинское 'пышное природы увяданье' предстает у Анненского как 'печальные отребья'. Такой подчеркнутый антипоэтизм выражений, между прочим, заимствован Анненским у Пушкина, только обыгран иначе. Вспомним, что у Пушкина принципиально антипоэтична весна: 'грязь, вонь - весной я болен'. Этот мотив 'болезни' отзывается у Анненского в строке 'Желтых туч томит меня развод', что одновременно отсылает и к пушкинским строкам о лете ('лето красное : нас мучишь'). Таким образом, Анненский рисует осень при помощи лексики, адресованной Пушкиным к другим, непоэтическим для него временам года. Тем самым поэт отказывает осени в её особом статусе поры вдохновения.
Осеннее небо получает в тексте эпитет 'линяло-ветхое', тоже заключающий в себе поэтологическую проблематику. Его семантика проявляется в контексте стихотворения в прозе 'Сентиментальное воспоминание'. Здесь Анненский обыгрывает традицию метафорически представлять рифму условным женским персонажем. 'Рифмы' здесь - нимфы 'с линяло-розовым кушаком на белой кисее чехлов, : в предательски желтых веснушках на тонкой петербургской коже'. Основная черта облика рифм-нимф у Анненского - бледность, истощенность. Поэтологический смысл их 'болезненности' объясняется в самом 'Сентиментальном воспоминании' - это 'банальные рифмы' и 'жалкие метафоры' [Анненский 1990, c. 215]. Таким образом, эпитет 'линялый' приобретает в контексте творчества Анненского поэтологическую семантику, он маркирует тему обветшания поэзии, поэтических образов.
Заключительные строки стихотворения 'Ты опять со мной' тоже отчетливо полемичны по отношению к финалу пушкинского текста. У Пушкина - мотив самозабвения, самоуглубления: 'забываю мир', 'сладко усыплен'; у Анненского, напротив, - беспощадная трезвость видения: 'до конца всё видеть'; у Пушкина 'и просыпается поэзия во мне'; Анненский видит 'пустыми тайны слов'.
Пушкинский отрывок заканчивается образом открытого и свободного движения, переходом сна в творческий прорыв, 'пробуждением поэзии'. У Анненского смерть становится конечной точкой стихотворения,
86
пушкинского движения жизни в поэзию не происходит. Мотив застывания усиливается, поскольку поэт и сам 'цепенеет'.
Не преминул Анненский обыграть и финальное многоточие, завершающее пушкинскую 'Осень'. В заключительном четверостишии стихотворения 'Ты опять со мной' он четыре раза использует многоточие, помещая его в конце 1,2 4 стихов и в середине 3-го. Но семантическое наполнение этого графического элемента текста у него принципиально иное. Если у Пушкина многоточие маркирует 'полную свободу ответа' (Н.Л. Степанов), 'семантический взрыв' (Ю.М. Лотман), то у Анненского оно становится знаком 'застывания', 'утраты смысла', и, вместе с тем, - смерти стиха, его угасания-обрывания. Иными словами, это можно читать как указание на литературную исчерпанность образа 'осени', долгое время вдохновлявшего поэтов-классиков.
Литература
Анненский 1990 - Анненский И.Ф.
Стихотворения и трагедии. Л.: Советский писатель, 1990.
Бельская 2010 - Бельская Л.Л. Осень в русской поэзии // Русская
речь. 2010. ? 6.
Вацуро 2002 - Вацуро В.Э. Лирика пушкинской поры. 'Элегическая
школа'. СПб.: 'Наука', 2002.
Верхейл 1996 - Верхейл К. Трагизм в лирике Анненского //
Иннокентий Анненский и русская культура ХХ века. СПб., 1996.
Гитин 1996 - Гитин В. Точка зрения как эстетическая реальность //
Иннокентий Анненский и русская культура ХХ века. СПб., 1996.
Карамзин Н. М. Полн. собр. стихотворений. М.; Л., 1966.
Ермилова 1977 - Ермилова Е.В. Метафоризация мира в поэзии XX века
// Контекст - 1976. М., 1977.
Непомнящий 1987 - Непомнящий В. Поэзия и судьба. М., 1987.
Поэты 1790-1810-х годов. Библиотека поэта. Большая серия. Л.: Советский
писатель, 1971.
Поэты 1840-1850-х годов. Библиотека поэта. Большая серия. Л.: Советский
писатель, 1972.
Поэты 1880-1890-х годов. Библиотека поэта. Большая серия. Л., Советский
писатель, 1969.
К.К.Случевский. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая
серия. Л.: Советский писатель, 1962.
Фофанов К. Стихотворения и поэмы. Библиотека поэта. Большая
серия. Л.: 'Советский писатель', 1962.
87
Чумаков 1999 - Чумаков Ю.Н. Жанровая структура 'Осени' //
Чумаков Ю.Н. Стихотворная поэтика Пушкина. СПб.: Государственный
Пушкинский театральный центр в Санкт-Петербурге, 1999.
Эпштейн 1990 - Эпштейн М.Н. 'Природа, мир, тайник вселенной:':
Система пейзажных образов в русской поэзии. М.: Высш. школа, 1990.
При использовании материалов собрания просьба соблюдать
приличия
© М. А. Выграненко, 2005-2023
Mail: vygranenko@mail.ru;
naumpri@gmail.com