![]() |
|||
Начало \ Написано \ А. Е. Аникин, "Фамира-кифаред" И. Анненского... | |||
Открытие: 25.12.2006 |
Обновление: 10.12.2017 |
||
А. Е.
Аникин
Источник текста:
Russian Literature XXXIV (1993), 425-438, Amsterdam,
North-Holland. Обновлённый текст статьи под заглавием "К анализу драмы Анненского "Фамира-кифарэд" вошёл в состав издания: Аникин А. Е. Иннокентий Анненский и его отражения: Материалы. Статьи. Москва: Языки славянской культуры, 2011. С. 252-275. 425
Когда для смертного умолкнет шумный день 426 ("шумный день", конечно, напоминает о пушкинском мотиве "улиц шумных", ср. "шум улиц" как locus "игры" поэтических символов [КО, ["О современном лиризме"], 358]). Выписанное трехстишие 'Воспоминания' могло отразиться в 'анненском' переводе 'Les aveugles' Бодлера, "первого поэта современного города" (там же; курсив Анненского - А. А.), ср. ахматовское отношение к Пушкину как воспевшему Петербург "первому поэту" ('Немного географии'). Тот стих перевода, где можно предположить отзвук 'Воспоминания', отличается от пушкинского текста иным распределением семантем шума/немоты и света/тени, но сами эти семантемы инвариантны:
А мне, когда их та ж сегодня, что вчера, (Ср. "cité" в 'Les aveugles' и "град" в 'Воспоминании'.)3 Тревожащая сердце загадка, Сомнение, "le grand Peut
Ê В статье 'Что такое поэзия?' Анненский писал о недосказанности всякого великого произведения поэзии и о том, что создания античности, на которые "тревожная душа человека XX столетия" смотрит не иначе, "как сквозь призму Гете или Леконта де Лиля",7 вызывают в ней "уже совсем другие эстетические эмоции" (КО, 205). Одну из вековых 'проблем' поэзии (ср.: "Поэт не создает образов, но он бросает веками проблемы" [КО, 205];8 курсив Ан- 427 ненского - А. А.) переводчик 'Слепых' мог усмотреть в финальной строке этого сонета: Je dis: "Que cherchent-ils au Ciel, tous ces aveugles?" "Что может дать, слепцы, вам этот свод пустой?" которая подготавливается стихами, передающими подмеченный "тоскующей душой" Бодлера (КО, 204) парадокс "ужаса жизни":9
Leurs yeux,
d'où la divine
étincelle est partie,
И странно: впадины, где искры жизни нет, Перевод подчеркивает пустоту не только в глазах "слепцов", но и в небе, что видно по соответствию "Ciel" - "свод пустой" в заключительном стихе, а также по стиху Dardant on ne sait où leurs globes ténébreux. И целят в пустоту померкшими шарами. Тема пустоты, 'деспиритуализации'10 неба является в творчестве Анненского весьма заметной, выражаясь в его лирике, в частности, в упоминаниях "пустыни выжженного неба" ('Спутнице'), небесного "мертвого простора" ('Серебряный полдень'), "синей пустыни небес" ('Закатный звон в поле'), "обманувшей отчизны"11 ('Зимнее небо'). Сходная тема была известна и стихам Ахматовой (например: "Ива на небе пустом...", ["Память о солнце в сердце слабеет..."], "Низко, низко небо пустое" ['Июль 1914']), где особенно существенно нервалианское представление о пустоте неба, наступлении Хаоса после падения, разрушения мира в образе башни: "Кто знает, как пусто небо / На месте упавшей башни" ('Из цикла "Юность"'); и, более отдаленно: "И упало каменное слово...".12 Отсылку к Нервалю допустимо предположить также для стиха из трагедии Анненского 'Меланиппа-философ': "О, туча, камнем павшая на землю!".13 Поэзия Нерваля была весьма значимой для Анненского. В статье 'Что такое поэзия?' 428 описывается "идеальный поэт" (некиим аналогом которого является Фамира-кифаред), о котором говорится, что этот "пасынок человечества" "вместе с Жераром де Нерваль [...] находил о чем по целым часам беседовать с луною" (КО, 202-203). У Анненского есть, вместе с тем, несколько текстов, которые, возвращая прежде всего именно к переводу 'Слепых', рисуют картину, где слепые / пустые глаза человека или окна "незрячего" строения (ср. известное уподобление окон дома глазам) оказываются устремленными в пустоту неба, в свою очередь, "смотрящего" в эти глаза. Приведем примеры: "...чистое и пустынное, смотрит на нас небо, и взгляд на него белесоватый, как у слепого"14 (стихотворение в прозе 'Andante', ср. у Ахматовой - с нервалианским подтекстом:15 "Пустых небес прозрачное стекло, / Большой тюрьмы белесое строенье"):
[...]
плесень стены
[...] заслоняющей воспаленные
глаза старого пьяницы, которого греки так деликатно назвали Ураном (Небом) [...]
груда строений - дворцы, лачуги, церкви и
тюрьмы [...]
темницы,
свежевыбеленные известью, мрачные и
слепые, вперившие свои странно расширенные зрачки
в умирающее небо - призраки, испуганные другим призраком. Заслуживают внимания также "незрячие" и "тоскливо-белые" стены и "безнадежность распахнутых окон" в Тоске мимолетности'. Приведем также возможную реминисценцию 'Черной весны' Анненского в глубоко насыщенном интонациями его поэзии стихотворении Ахматовой "Не в лесу мы, довольно аукать...":16
Да тупо
черная весна
И
глядит мне в глаза сухие (Ср. у Пастернака в 'Начальной поре': "Пока грохочущая слякоть / Весною черною горит".)18 Весьма характерно, что составляющее кульминацию 'вакхической драмы' самоослепление Фамиры происходит в сцене под названием 'Белесоватая'. В сцене 'Голубой эмали' Нимфа рассказывает кифареду, в котором жаждет обрести сына, о том, как она родила ребенка и бросила его - по воле Зевса (ср. отношение 429 "Аполлон-Креуса-Ксуф-Ион [Аполлонид]" в 'Ионе' Еврипида и 'Аполлониде' Л. де Лиль), чья улыбка перейдет людям "в века".19 Нимфа провидит времена, когда неба опустеет, а боги, оставшись лишь в "серых камнях" изваяний, будут "спать" "на гробницах" людей
[...]
с прижатыми руками В pendant словам Нимфы Гермес говорит в 'Лаодамии' о том, что "Когда веков минует тьма", он станет "мраморным и позабытым богом", но сможет иногда "отряхнуть" сон со своих "померкших глаз" и "вдохновить поэта" "красотой задумчивой забвенья...". Сюда примыкает мотив античных статуй в лирике Анненского: "белеющая Психея" ('Трактир жизни'), "Эрот бескрылый" ('Там')20 и, особенно, "Расе" - царскосельское "изваянье", которое, как и посвященное ему стихотворение Учителя, сыграло заметную роль в судьбе Ахматовой.21 Изваяния на гробницах символизируют уход человека из светлого, видимого мира в мир тьмы-смерти и связывают оба этих мира22 ("серость" могильных камней, соотнесенная с мертвенностью-непрозрачностью,23 имплицирует противопоставление сверканию-прозрачности камней "живых", т. е. драгоценных).24 Существенный момент преломления подобных античных воззрений у Анненского состоит именно в том, что "пустые" или "померкшие" глаза изваяний25 (ср. у Эсхила ommatwn d'en achniaiz, ['Агамемнон', 418]26 - о статуе Елены) устремлены в "пустые" же небеса - вверх, как и "померкшие шары" слепцов, сопровождаемых "немой" ночью - "сестрой молчанья вечного". Анненский, несомненно, ориентировался на античные представления о связи мрака и безмолвия со смертью, но также на представления о сходстве слепца со статуей, ср. у Каллимаха в гимне 'На омовение Палдады' об ослепленном Афиной и получившем от нее за это дар прорицания Тиресии, который в момент ослепления уподобился "colossos'y, образу смерти среди живых", будучи "без взгляда, без голоса, без движения...".27 В этом смысле 'анненская' трактовка 'Les aveugles' допускает вычленение мотива типа 'ходячая статуя', что вновь напоминает Пушкина. Пытавшийся состязаться с Евтерпой Фамира был наказан лишением музыкального дара, как и Фамирид Фракийский, миф о котором был положен в основу не дошедшего 'Фамирида' Софокла (КО, [письмо Бородиной 2.08.1906], 468). Муки творческого бессилия кифареда пере- 430 даются стихами, которые перекликаются с 'анненским' переводом 'Сплина' Бодлера:
Иль музыка под пальцами твоими?
И целый мир для нас одна темница, В том и другом тексте оказывается эксплицированной идея 'слепоты', в оригинале явно не выраженная, причем, "мшистые стены", как и "грязный свод" (ср. "свод пустой" в 'Слепых') предполагают коррелирующую со "слепотой" "беспросветность". В заключительной, 'Заревой' сцене 'вакхической драмы' Гермес возвещает ослепившему себя Фамире о том, что тот отправится в ".. .Афины, в Дельфы, в Аргос / И к славному кремлю...". "Славный кремль", оказывающийся последней точкой обозначенного Гермесом нищенского странствия - место, где Посейдон венчал Фамиру победой, и это вызывает ассоциацию со смертью Эдипа в Колоне, на родине создателя 'Царя Эдипа', 'Эдипа в Колоне' и 'Фамирида' (ср. единственную известную роль Софокла-актера - роль ослепленного Аполлоном певца).28 В финале 'Финикиянок' Еврипида Эдип говорит готовой делить с ним невзгоды Антигоне о том, что он умрет "в божественном Колоне", в котором "...Посейдону / Алтарь и храм воздвигли в старину" (перевод Анненского). Странствия Фамиры29 остаются за рамками драмы, но они видятся 'сквозь призму' перевода 'Les aveugles': слепца с "превращенной Нимфой" - матерью на плече,30 с устремленным вверх взором, ведет вскормившая его рабыня.31 Актуальность бодлеровского подтекста в данном случае подтверждается, в частности, тем, что само ослепление Фамиры включает момент фиксации его обращенного в небо взгляда в 'Пыльно-лунной' сцене, когда он, не замечая "горящих глаз" Нимфы (см. ниже), ищет "небесных лучей мелодии" Музы: "...Фамира смотрит на небо, точно стараясь что-то припомнить" (ср. в 'Ярко-лунной' сцене: "Лучей, одних лучей. / Там музыка..."). Людям "в века" переходят не только "пустые небеса" и устремленные в них "пустые глаза" изваяний, но и 'проблема' таящего в сердце "чуть 431 слышный луч от музыки" "соперника муз" - Слепца с поднятыми вверх 'ямами' вместо глаз,32 "нищего скитальца, которого назовут, из жалости и презрения, гением..."33 (ср. соотнесенность Эдипа и Фамиры с вещими слепцами - Тиресием, Гомером, Демодоком, - а также рассказ о Демокрите, который выжег себе глаза, чтобы яснее видеть невидимое). Выжигая себе глаза,34 Фамира на мгновение уподобляет их "горящим глазам" матери, которая "лила" в его сердце "яд" своей любви. Ср.:
Еще такая речь - и от прелестной дамы / Останутся
глаза - горящие две ямы [...]
Нимфа смотрит на Фамиру
горящими глазами, обмахиваясь [...]
каким-то большим бледным листом [...]
Нимфа [...]
вся ушла в глаза [...]
Как Макбет, когда на него двинулся и Бирнамский лес, Федра пережила за четверть часа Ипполитовых сарказмов свой пятый акт; только она пережила его не с мечом в руке, как Кавдорский тан, а молча, со скрещенными на груди руками и с целой бурей в сердце, для выхода которой оставались только одни горящие глаза. Но 'горение' у кифареда переходит в новую стадию, одновременно и разрушительную и очистительную, после которой уже нет места инцесту "через глаза" (напомним, например, известный в нивхской традиции запрет брату и сестре смотреть в глаза друг другу - в числе прочих запретов, предотвращающих возможность инцеста).36 "Горящие две ямы" глаз Нимфы - предвестие "ям" на лице ее сына - сначала "кровавых" а затем "глубоких, уже чернеющих". Момент перехода 'горения' в слепоту был запечатлен в посвященном памяти Анненского стихотворении Гумилева (1911 г.), проецируясь на бюст Еврипида в царскосельском кабинете Учителя, но и на его Музу с "ранами вместо глаз":
А там, над шкафом, профиль Еврипида Теряющийся в 'складках' предпоследней авторской ремарки драмы "психологический символ" (КО, ["Господин Прохарчин"], 27) - "Заря слилась с небом" - следует читать, соотнося с аналогичным 'символом' в сцене 'Голубой эмали',37 где выросший "оставленным ребенком" Фамира38 слушает "сказку" Нимфы о тайне своего рождения. 432 Говоря о "сравнявшейся с небом" заре, Фамира встает, и здесь, когда он слышит от матери, что "слился" для нее со своим отцом, Филаммоном,39 возникает "первый абрис" слепца с устремленным вверх взором:40
Заря сравнялась с небом. Вижу солнце, 'Заревую' сцену важно сопоставить с исходом 'Иона' и, особенно, 'Аполлонида'. У Л. де Лиль "предок будущих царей" сравнивается с "молодым орлом", улетающим вдаль от "Пифийской скалы":
Et
délaissant ton nid, loin du rocher pythique, По Анненскому, jeune aigle это не Ион, а будущая поэзия; Пифийская скала обращается в неоклассическую филологию, которая одна достойна воспитать эту поэзию, а ширь новых небес, куда летит молодой орел, кажется [...] широкой областью философского и поэтического созерцания, где он будет летать и парить, покинув родную скалу.41 Фамира, возможно, отразил мысли его шедшего "ощупью" создателя42 о русской Музе - "...ищущей дороги, слепой музе Тютчева,43 если не кликуше Достоевского" (КО, ["Генрих Гейне и мы"], 398). "Сопернику муз" предстоит, покинув своего "товарища" ("Белый камень, / Товарищ одинокий!") пройти путь к лишениям, унижению и смерти, но это одновременно и предвосхищение пути в бессмертие гения (ср. 'Смерть Софокла' Ахматовой: "А в этот час уже в бессмертье гений шел"), мучительно постигающего своим "внутренним зрением" божественную "музыку" красоты, угасшую в "пустом" небе. Изображаемая в финале 'Фамиры-кифареда' "туманная" и затем "сливающаяся" с небом заря - заря "будущей поэзии" (см. 'анненское' прочтение 'Аполлонида'), быть может, всей мировой поэзии, Тот же 'символ' Анненский использовал в адресованном Гумилеву четверостишии "Меж нами сумрак жизни длинной..."44 (и, по крайней мере, косвенно, в трагедии 'Меланиппа-философ', где говорится о "заре" будущей славы "эолидов",45 ср. Иона как предка ионийских "царей"), но в этом тексте имеется в 433 виду именно 'будущая' поэзия - идущая на смену творцу 'Тихих песен' и 'Книг отражений'. Обращенные к Петербургу строки Ахматовой
Солеею молений моих можно рассматривать как одно из указаний на свое предназначение продолжателя и, в конечном счете, завершителя традиции Учителя, с которой она связывала и многих других поэтов своего поколения.47 Памяти одного из них - Пастернака - она посвятила стихи
Словно
дочка слепого Эдипа напоминающие, в частности, 'анненское' преломление софокловских Эдипа и Фамирида, но также отсылающую к 'Эдипу в Колоне' мысль Ахматовой о разделявшемся Пушкиным "высоком веровании античности", согласно которому "могила праведника - сокровище страны и благословение богов".48
1. Высказываемые ниже соображения более подробно раскрываются
в работе: А. Е. Аникин. Ахматова и Анненский. Заметки к теме,
I-VII. Препринт. Новосибирск, 1988-1990. 434
4.
Подольская И. Анненский-критик (КО,
539); А. В. Федоров. Стиль и композиция критической прозы Иннокентия Анненского (КО,
550). 435
русской литературы можно отнести восприятие губительного воздействия весны как 'награды', ср. "дары петербургского ноября" в 'Двойнике' и "великодушное всепомоществованье петербургского климата" в 'Шинели'. 436 26. В переводе этого места Вяч. Ивановым идея 'изъяна' глаз (у статуй) не эксплицирована: Изваяний прекрасных 27. J. P. Vernant, op.cit., 74-75. Нам камень седой, ожив, 31. Существенно, что у Бодлера
нет речи о том, что "ночь" "ведет" слепцов: "Ils
traversent ainsi le noir illimité, / Се
frère du silence étemel". В 'анненском' переводе 'Les aveugles' отразилась софокловская пара: Эдип, сопровождаемый Антигоной. 437
правдой самоанализа" поэта (КО, ["Бальмонт-лирик"],
111, ["Что
такое поэзия?"], 206) в "пещере" бытия, что отсылает к известному философскому мифу Платона и к мифу об Одиссее-Никто в пещере у Полифема (в 'Одиссее' и 'Киклопе' Еврипида), реминисцируемому в 'вакхической драме' мотивами 'страшного глаза чудовища', 'молока' и др. Имя 'Никто' релевантно в связи с Фамирой и вследствие "тенеподобной" природы кифареда (коррелирующей с отразившимся в 'Учителе' Ахматовой автоописательным 'анненским' образом "тени"), соотнесенности с Ионом ("Он - никто, у него ни имени, ни отчества...", Театр Еврипида, т. I. Санкт-Петербург 1906, 533-534) и Гамлетом (ср. таящую оскорбление "мучительную неизвестность рождения" [КО,
["Проблема
Гамлета"], 171], которая во многом и составляет "проблему Гамлета"). Показательно адресованное матери Фамиры проклятие "Нет тебе имени..." (ср.
В.
Н. Топоров. Ахматова и Блок..., 99). 438
42. См. 'Прелюдию' 'Трилистника толпы': "Я
ощупью иду тогда своей дорогой". |
|||
Начало \ Написано \ А. Е. Аникин, "Фамира-кифаред" И. Анненского... | |||
|