Открытие: 20.12.2024

Обновление: 

Е. А. Панова 
Загадка Звезды
('Среди миров...' И. Анненского)

Источник текста: Русский язык в школе. 2010. ? 8. С. 51-57.

Елена Алексеевна Панова - кандидат филологических наук, доцент МПГУ.

51

В статье анализируется одно из самых известных стихотворений И. Анненского, центральный образ которого представляет собой семантическую загадку и с трудом поддается однозначной интерпретации.

Ключевые слова: семантическая загадка; линейное развертывание смысла; символ; мотив; парадокс; обманутое ожидание; модальность неопределенности; оппозиции.

Стихотворение 'Среди миров' (1909*), входящее в сборник 'Кипарисовый ларец' (раздел 'Размётанные листы'), едва ли не самое известное из произведений И. Анненского:

Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя...
Не потому, чтоб я Её любил,
А потому, что я томлюсь с другими.

И если мне сомненье тяжело,
Я у Неё одной ищу ответа,
Не потому, что от Неё светло,
А потому, что с Ней не надо света.

* Имеется в виду автограф ИМЛИ РАН, подписанный "Царское Село, 3 апреля 1909 года". Но автограф в ИРЛИ (ПД) датирован 1901 г.

Популярность оно приобрело во многом благодаря А. Вертинскому (а позже А. Суханову), который положил эти стихи на музыку* (правда, несколько 'поправив' текст и тем самым упростив и исказив его смысл). В результате в общественном сознании стихотворение Анненского часто воспринимается через призму романса, и большинство читателей понимают его как образец любовной лирики, как 'стихи о любви'. Действительно, поэт говорит здесь о глубочайшем чувстве, хотя и уходит от слова любовь (Не потому, чтоб я Ее любил...), как будто нарочито подчеркивая, что но не признание в любви. Но к кому (или, может быть, к чему) обращено это чувство, какой круг представлений стоит за символом Звезды? Не спешим ли мы, подставляя вместо Звезды - возлюбленную.

* См. страницу собрания.

Следует заметить, что смысловое строение большинства стихотворений Анненского достаточно сложно, его поэзии 'свойствен тип лирического сюжета с закодированной предметной ситуацией' [Гитин 1996: 29]. Поэт, как правило, заставляет читателя разгадывать множество семантических загадок, давая каждому возможность собственною понимания. В статье 'О современном лиризме' Анненский писал: 'Мне вовсе не надо обязательности одного и общего понимания. Напротив, я считаю достоинством лирической пьесы, если ее можно понять двумя или более способами или, недопоняв, лишь почувствовать ее и потом доделывать мысленно самому. Тем-то и отличается поэтическое словосочетание от обыденного, что за ним чувствуется мистическая жизнь слов, давняя и многообразная...' [Анненский 1979: 333-334].

Лаконизм стихотворения 'Среди миров', его афористичность и повышенная симметричность композиции создают ил-

52

люзию прозрачности и понятности смысла. Но эта простота обманчива. Смысл здесь мерцающий, многослойный, не дающий возможности связать слова и образы с какой-то одной предметной областью и однозначно установить их денотативную соотнесенность. Примечательно, что П. Вайль в своей книге 'Стихи про меня' назвал главку, посвященную этому стихотворению, 'Не понять'. В частности, он пишет: 'Сколько лет повторяю строчки Анненского, но так и не знаю, кто эта звезда. Бог? Женщина? <...> Возникает острое ощущение - даже не непонимания, а полной и безнадежной невозможности понять' [Вайль 2007: 18, 22].

Попытаемся все же прочитать стихотворение, следуя логике непосредственного восприятия и учитывая взаимодействие всех элементов в системе целого. Проследим сначала линейное развертывание смысла текста. Центральным образом и семантическим центром стихотворения является Звезда (кстати, А. Вертинский и назвал свой романс 'Моя звезда'). Однако Анненский вынес в заглавие другое слово - предложно-падежную форму множественного чиста слова мир. Слово мир не просто многозначно, оно относится к категориям с 'размытым содержательным наполнением' и 'выступает как приглашение к творчеству или сотворчеству', поскольку 'выполняет прежде всего роль семантической емкости, которая приемлет практически любое наполнение' [Панова 2003: 22, 23]. Таким образом, миры, вынесенные в заглавие стихотворения, могут получить разные определения: и космологическое (макрокосм), и антропологическое (микрокосм), и 'земное', и 'небесное', и 'личное', и 'социальное', и 'реальное', и 'воображаемое' - словом, жизнь (бытие) во всех проявлениях, всё, что существует во внеземном и земном пространствах. Многообразие возможного семантического наполнения этого слова не позволяет по названию сразу выделить какую-то определенную тему стихотворения (ответить на вопрос, о чем оно), заглавие включает в себя целый комплекс потенциальных мотивов, связанных со словом мир, и настраивает на широту ассоциаций и неоднозначность восприятия. Кроме того, предложно-падежная форма среди миров имеет пространственное значение, и это пространство тоже оказывается предельно неопределенным и широким.

Первая строка вроде бы проясняет смысл заглавной номинации: словосочетание в мерцании светил сужает и конкретизирует семантику миров, выдвигая на первый план их 'космологическое' значение, которое в словарях с пометкой 'книжн. поэт.' формулируется как 'отдельная часть мироздания, вселенной; планета' [Ушаков 2000]. Словосочетание в мерцании светил служит также указанием на временной план, так как рисует картину звездной ночи. Таким образом, в начальной строке обозначены пространственно-временные координаты лирической ситуации. При этом здесь намечены и два важных мотива: мотив света и мотив, который можно назвать натурфилософским, поскольку нарисованная величественная картина Вселенной настраивает на размышления о мироздании, о бытии, о сущности вещей.

Во второй строке появляются 'герои' стихотворения: Звезда и лирический субъект, выраженный местоимением я и глагольной формой первого лица (повторяю). При этом происходит переход от множественности к единичности (от многомирия к единомирию), что выражено и грамматически (множественное число миров и светил меняется на ед. число Звезды), и лексически (одной = 'единственной'). Слово Звезда, с одной стороны, входит в ряд миры - светила - звезда (одна и та же тематическая группа), подхватывая и поддерживая оба названных выше мотива, а с другой - сдвигает наше восприятие в иную смысловую плоскость, так как написание слова с прописной буквы является сигналом олицетворения или символического использования*. Значение слова имя пока еще колеблется здесь между двумя вариантами: 'собственное название астрономического объекта' и 'личное название человека', но уже возникает представление о женском образе (об олицетворении женского начала), и сквозь космологический план, который полностью пока не исчезает, просвечивает антропологический. Это бросает 'земной' от-

* О прописных буквах в стихотворении см. заметку составителя "Загадки _Среди миров_" в архиве "Анненской хроники" от 23.07.2019.

53

свет и на содержание первой строки, и на значение слова миры, которое опять становится неопределенным и зыбким, а картина ночи приобретает несколько условный характер: это не столько образ ночного неба (и указание на временной план), сколько опять-таки картина Вселенной (универсума). Кроме того, во второй строке появляются новые мотивы: мотив порыва, влечения лирического субъекта к Звезде (что находит выражение в молитвенном обращении к ней - повторяю имя) и мотив удаленности 'героини' от лирического субъекта (сема 'удаленность' присутствует в прямом номинативном значении слова звезда - 'небесное тело... вследствие огромной отдаленности видимое как светящаяся точка' [БАС 1950-1965]; построение высказывания в 3-м лице также представляет образ отстраненно), вносящий дополнительный оттенок ее недоступности, недостижимости.

Двойной план слова Звезда осложняется также и его символическим смыслом. Символическое использование лексемы вполне традиционно как в поэзии XIX, так и в поэзии XX в. Отметим также, что звезда относится к тому типу символов, которые 'привносятся в литературное произведение извне' с характерным для них значением, которое надо знать' [Кожевникова 1986: 14]. Одно из таких значений - 'звезда как символ любви' - как будто само напрашивается в контексте второй строки. Но уже следующие две строки заставляют усомниться в безоговорочности такого понимания. Текст развивается по принципу обманутого ожидания¹. Автор, как будто предвидя смоделированное читателем понимание ситуации, отказывается от него (не потому, чтоб я Ее любил), и дает свое объяснение (а потому, что я томлюсь с другими). При этом 'версия' любви к одной Звезде не отрицается полностью (да и вообще не

отрицается), она лишь смещается, и на первый план выдвигается мотив томления с другими. Это свидетельствует о том, что речь здесь идет о более сложном переживании и символический смысл слова звезда вовсе не сводится к символу только любовного чувства, а предполагает совмещение разных осмыслений. (Весь следующий текст и строится как рефлексия лирического субъекта, который как бы анализирует собственные сложные ощущения.)

Глаголы любить и томиться, обозначающие эмоции и относящиеся к сфере личности, ослабляют 'космическую' составляющую (которая еще сохранялась во второй строке) в значении центрального образа и, наоборот, усиливают и почти закрепляют персонификацию женского образа. Тем более что значение, в котором глагол любить употреблен в стихотворении, предполагает, что объектом этого чувства-отношения 'является лицо... (а также любой объект, которому приписываются какие-то свойства лица)' |Шмелев 2002: 170]. Однако в конце первого четверостишия отчетливо выражена и подчеркнуто акцентирована одна из основных оппозиций текста: Она = одна (Звезда) - другие. Множественное число местоимения другие возвращает нас к началу стихотворения - к мирам с их неопределенностью и широтой значения. В этом контексте вряд ли под другими можно понимать 'других людей' (и уж тем более 'других женщин'), с которыми томится лирический герой. Думается, что такая конкретизация (уместная, возможно, в романсе) оказалась бы разрушительной для стихотворения Анненского. Можно сказать, что здесь сделан 'обратный семантический ход' - от сужения и определенности значения к его расширению и неопределенности. Семантика звезды теряет конкретную предметно-логическую отнесенность и опять становится динамичной, колеблющейся между различными планами².

1 Об этом свойстве поэзии Анненского писал В. Брюсов: 'И. Анненский обладал способностью к каждому явлению, к каждому чувству подходить с неожиданной стороны. Его мысль всегда делала причудливые повороты и зигзаги. <...> У него почти никогда нельзя угадать по двум первым стихам строфы двух следующих и по началу стихотворения его конец...' (Брюсов 1987: 336].

2 Отсутствие четкой связи образа и денотата, символичность, основанную на 'запрещении' наглядности образа, ведущую 'к представлениям зыбким, ускользающим и эмоционально абстрактным'*, - эти черты поэтики Анненского отмечал Б.А. Ларин [Ларин 1923: 153, 154].

54

Мотив томления с другими, если под другими понимать миры (т.е. жизнь в разных ее проявлениях), может быть прочитан как экзистенциальный мотив мучительности обыденного существования - один из основных в лирике поэта. В этом случае Она (Звезда) оказывается явлением онтологическим, подразумевающим какие-то сущностные характеристики жизни. Как один из миров, Звезда становится 'емкостью', которая тоже может получить различное наполнение, символизируя то, в чем лирический герой ищет спасение, что противостоит несовершенству существования и дает ощущение полноценности бытия.

В письме А. В. Бородиной от 15 июня 1904 г. Анненский писал: '...Вечность не представляется мне более звездным небом гармонии <...> Я потерял бога и беспокойно, почти безнадежно ищу оправдания для того, что мне кажется справедливым и прекрасным' [Анненский 1979: 457]. А это значительно расширяет круг ассоциаций, связанных с этим символом, который может быть понят как целый комплекс смыслов, включающий в себя не только 'земную любовь' к женщине, но и другие, высшие жизненные ценности: и творчество (поэзию), и надежду на счастливое 'слияние душ', на соединение Я с не-Я, на обретение своего места в мире, и (в том числе) веру³ (хотя, по собственному признанию поэта, он ее и потерял). Иначе говоря, Звезда становится знаком каких-то основополагающих жизненных начал и духовных ориентиров, а значение слова при этом от конкретно-предметного (во второй строке) сдвигается в сторону отвлеченного. Общий смысл строфы, таким образом, можно понять не только как признание лирического субъекта в любви к некой женщине, но и в более абстрактном плане: как стремление к какому-то спасительному, но недостижимому идеалу (мотив устремленности вверх и связь Звезды со светом также свидетельствует об отнесении ее к миру идеалов).

3 Во всяком случае вторая строка вызывает настойчивые ассоциации с Новым Заветом, где говорится: 'Ибо нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы нам спастись' (Деяния святых апостолов: 4,12).

Однако начало следующего четверостишия опять возвращает нас к 'женской ипостаси' Звезды. Строка Я у Нее одной молю ответа не только повторяет мотив молитвенного обращения лирического субъекта к 'героине' (повторяю имя - молю ответа), но и подразумевает отклик, ответную реакцию с ее стороны, т.е. диалог с нею. Персонифицированное значение образа выражено и графически - последовательным написанием местоимения 3-го лица женского рода с большой буквы. При этом абстрактные значения, свойственные этому символу, не исчезают полностью, а 'просвечивают' сквозь вновь обретенную 'предметность' (антропоморфность). Сомненье тяжело - это иное словесное выражение экзистенциального мотива 'томления с другими' (сомненье - 'состояние душевного разлада'; тяжелый - 'доставляющий душевные страдания, боль; тягостный для кого-н.'; томиться - 'испытывать тягостные ощущения, страдания, мучительное беспокойство', 'мучиться, испытывать тягость от чего-н.' [MAC 1981-1984]), а значит, сохраняются и связанные с ним 'путеводные' смыслы символа. При этом происходит своеобразный синтез эмоционального и рационального, так как томление - это эмоциональное состояние, которое в сфере интеллектуальной определяется как 'сомнение' (сомнение - 'неуверенность в истинности чего-н., раздумье о правильности чего-н., нетвердая, колеблющаяся вера в кого-что-н.').

Две последние строки заставляют нас вернуться не только к концу первого четверостишия (повтор синтаксической конструкции не потому ... а потому), но и к его началу, поскольку эксплицитно выражают мотив света, который был лишь намечен, но не акцентирован в первых строках стихотворения. Конструкция с отрицательно-утвердительным противопоставлением придаточных причины опять воспроизводит построение текста по принципу парадокса: 'ожидаемое' (потому, что от Нее светло) отрицается (хотя и не полностью, оно просто лишается силы основного аргумента), а на первый план выдвигается 'неожиданное' (потому; что с Ней не надо света).

55

Основные значения предикативного наречия светло и существительного свет отсылают к прямому номинативному значению слова звезда ('небесное тело, светящееся собственным светом'), а переносные и символические смыслы (их достаточно много, и не все из них зафиксированы словарями, но вот, например, некоторые из значений слова свет - 'то, что делает ясным, понятным мир; то, что делает радостной, счастливой жизнь' [MAC]; 'символ счастья, радости, истины' [Словарь языка Пушкина 1956-1961]) апеллируют к иносказательным значениям образа. При этом в последней строке у слова свет не только объединяются прямое, переносные и символические значения, но не исключено и совмещение омонимичных значений (свет² - 'мир, вселенная' [БАС]; 'окружающая действительность, бытие в его различных проявлениях' [Словарь языка Пушкина]), а это возвращает нас к заглавию и, с одной стороны, оставляет впечатление гармоничности строения целого, а с другой - дает новую загадку и новый толчок к размышлениям, что всегда свойственно парадоксу.

Итак, словарь стихотворения почти полностью состоит из традиционно-поэтических слов (звезда, светила, свет, томлюсь, любил, сомненье и т.д.), каждое из которых тянет за собой шлейф ожидаемых мотивов и образов, и как будто предопределяет некое усредненное понимание текста, основанное на стандартных презумпциях относительно устройства мира и относительно типового смысла слов. Однако эта, если можно так выразиться, банальность словаря уравновешивается неожиданно 'логическим' и даже тяжеловесным синтаксисом: в коротком стихотворении дважды повторяется достаточно громоздкая синтаксическая конструкция не потому... а потому, отчасти нарушающая ожидаемую интонационно-синтаксическую плавность, которая соответствовала бы лексическому строю текста. Но, кажется, именно благодаря такому синтаксическому строению и создается емкая многоплановость символа. Этой конструкции свойственна скрытая полемичность, когда как будто опровергается чье-то неверное (или не совсем точное) представление и дается собственное 'видение ситуации'. При этом 'спор' ведется не как отбрасывание чужого мнения, а как включение в один ряд разных точек зрения (только иначе расставлены акценты: элементарная логика отрицается во имя утверждения более сложных связей), как раскрытие многогранности 'героини', ее способности сочетать в себе разные сущности. В результате, с одной стороны, происходит 'вписывание' Звезды в общую поэтическую парадигму сходных образов, а с другой - обнаруживается индивидуальная неповторимость Анненского в разработке узнаваемого символа. Не случайно О. Мандельштам писал об Анненском: 'Весь корабль сколочен из чужих досок, но у него своя стать' [Мандельштам 1987; 175].

То же можно сказать и об основных оппозициях текста. Некоторые традиционные поэтические оппозиции представлены в стихотворении Анненского либо имплицитно, либо в 'смещенном' виде. Так, уже первая строка задает вертикальный вектор (в мерцании светил - взгляд снизу вверх), который намечает имплицитную оппозицию 'верх (небо) - низ (земля)'. Однако эта оппозиция не только остается не названной, но и оказывается как будто 'снятой', так как предлог среди (среди миров), имеющий значение 'внутри', 'в центре какого-н. пространства', 'в середине', 'в окружении кого-чего-н.', изменяет точку зрения, в результате позиция лирического субъекта теряет пространственную определенность.

Еще одна оппозиция, как будто напрашивающаяся в этом стихотворении, - это традиционная поэтическая оппозиция 'свет - тьма'. Не случайно А. Вертинский изменил заключительную строку первого четверостишия на потому, что мне темно с другими, поддавшись, видимо, провокации ожидаемого и предсказуемого смысла. Однако у Анненского мотив света, намеченный в самом начале стихотворения, в первой строфе не получает дальнейшего развития, поскольку происходит смешение изображаемого из внешнего пространства (воспринимаемого зрением, видимого) во внутренний мир лирического субъекта (в простран-

56

ство эмоций и мыслей). Слова семантического поля 'свет' появляются лишь в конце стихотворения. При этом не только остается не эксплицированным правый член оппозиции (он возникает в сознании ассоциативно-метонимически: светила, звезды - ночь - тьма), но и само это противопоставление, во-первых, нейтрализуется (мерцание светил предполагает уравновешивание двух противоположных начал, их соединение в одно целое), а во-вторых, вообще проводится по иному признаку: необходимость - отсутствие необходимости в свете для лирического субъекта. Такой сдвиг активизирует игру с антитезой и с разными значениями слова свет (по сути слово свет оказывается в оппозиции самому себе), давая читателю широкие возможности истолкования.

Неопределенность и диффузность значений обнаруживается и на других уровнях организации текста. Так, в стихотворении последовательно выдерживается грамматический временной план настоящего: все глаголы в настоящем времени (повторяю, томлюсь, молю), два безглагольных предложения (сомненье тяжело и не надо света) также имеют значение настоящего. Единственный глагол в форме прошедшего несовершенного любил не предполагает плана прошедшего, а скорее подчеркивает значение гипотетичности, выраженное в этой конструкции. Однако можно отметить семантическую неоднозначность формы настоящего времени: повторяю имя имеет, с одной стороны, семантику настоящего актуального (перформативное употребление глагола), а с другой - воспринимается как сообщение о повторяющихся действиях, приобретая обобщенное значение. Рамки настоящего актуального как будто расширяются: придаточное условное (если мне сомненье тяжело) акцентирует значение повторяемости, типичности, но заданная в начале текста неопределенность грамматического значения сохраняется до конца, создавая впечатление нечеткой локализованности описываемой ситуации на временной оси. При этом 'невозможность однозначного прочтения предиката оказывается зачастую художественно значимой' [Сидорова 2000: 324]. В частности, для стихотворения Анненского это создает возможность восприятия его как в плане лирической исповеди, так и в аспекте описания универсальных закономерностей, своего рода общей модели бытия.

То же можно сказать и о пространстве. На первый взгляд, от начала к концу стихотворения происходит смена пространственных планов: обширное пространство мироздания в целом сначала сменяется 'земным' пространством, а затем сужается до внутреннего пространства лирического субъекта. Однако принадлежность 'героини' одновременно разным мирам - внеземному (звезда как небесное тело), земному (Звезда как антропоморфный женский образ) и внутреннему миру (Звезда как символ духовных категорий, важных для лирического субъекта: любовь, творчество и т.п.) - делает границы между внешним и внутренним пространством зыбкими, лишая описываемую ситуацию пространственной локализованности, создавая эффект совмещения внеземного и земного пространств, внешнего (макрокосма) с внутренним (микрокосмом).

Парадокс и модальность неопределенности являются, таким образом, основными смыслообразующими принципами строения стихотворения. Один и тот же элемент текста может быть прочитан в | разных 'ключах' и, следовательно, передавать смыслы разных планов и вызывать разные ассоциации. Такая организация семантической структуры текста предельно затрудняет однозначную связь центрального образа с какой-либо одной областью бытия. Звезда оказывается символом каких-то сущностных характеристик мироздания, но этот образ может интерпретироваться или в достаточно отвлеченном, абстрактном плане, или в более конкретном, - многое зависит от читательской рецепции. Можно, учитывая словесные и мотивные переклички в лирике Анненского, выстроить парадигму сходных загадочных образов (Она в сонете 'Поэзия', героиня 'Сиреневой мглы' и др.) и обосновать разгадку Звезды как Поэзии (творчества), как софийного образа (в духе Платона и Владимира Соловьева) или как-то еще, но, видимо, все же придется признать принципиальную невоз-

57

можность окончательной разгадки, причем представляется, что попытка внести определенность непоправимо разрушает смысл целого, потому что в поэзии, по мнению Анненского, 'есть только относительности, только приближения...' (Анненский 1979: 338].

ЛИТЕРАТУРА

Анненский И. Книги отражений. М., 1979.

Брюсов В. Соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1967.

Вайль П. Стихи про меня. М., 2007.

Гитин В. Точка зрения как эстетическая реальность (Лексические отрицания у Анненского) PDF // Иннокентий Анненский и русская культура XX века. СПб., 1996.

Кожевникова Н. А. Словоупотребление в русской поэзии начала XX века. М., 1986.

Ларин Б. А. О 'Кипарисовом ларце' // Литературная мысль: Альманах. Вып. 2. Пг., 1923.

Мандельштам О. Слово и культура. М., 1987.

Панова Л. Г. 'Мир', 'пространство', 'время' в поэзии Осипа Мандельштама. М., 2003.

Сидорова М. Ю. Грамматика поэтического текста. М., 2000.

Словарь русского языка: В 4 т. М., 1981-1984 (MAC).

Словарь современного русского литературного языка: В 17 т. М.; Л., 1950-1965 (БАС).

Словарь языка Пушкина: В 4 т. М., 1956-1961.

Толковый словарь русского языка / Под ред. Д. Н. Ушакова: В 4 т. М., 2000.

Шмелев А. Д. Русская языковая модель мира. М., 2002.

вверх