Сокращения

Открытие: 18.03.2007

Обновление: 05.03.2024

В. С. Баевский

Вадим Соломонович Баевский (1929-2013) - литературовед, основатель смоленской филологической школы, доктор филологических наук, профессор Смоленского государственного педагогического университета.

Страница Википедии

Иннокентий Анненский. фрагмент книги

Николай Гумилев - мастер стиха. фрагменты статьи

Из наблюдений над поэтикой Иннокентия Анненского.

Иннокентий Анненский

фрагмент книги (Глава II "Девятисотые годы", из  6)

Источник текста: Баевский В. С. История русской литературы XX века. 2-е издание, перераб. и доп. М., Языки славянской культуры, 2003. С. 36, 43-48. (1-е издание: М.:, Языки русской культуры, 1999).
Текст 6-го параграфа книги по большей части повторен в статье "Из наблюдений над поэтикой Иннокентия Анненского" (2006).

36

К поэтическому поколению Брюсова принадлежали и другие декаденты - Константин Бальмонт, Фёдор Сологуб, Иннокентий Анненский, Зинаида Гиппиус. Войдя в литературу в конце XIX века, они пережили творческий расцвет в двух первых десятилетиях века двадцатого.

43

 6. Иннокентий Анненский

К поколению декадентов и по возрасту, и по основным особенностям творчества принадлежал и Иннокентий Фёдорович Анненский (1856-1909)*. Именно он с предельной силой и полнотой выразил художественное мировоззрение модернизма, оказал значительное, во многих отношениях решающее влияние на поэзию XX в.

* В 1999 году уже более 10-ти лет был известен истинный год рождения Анненского (не по надгробию).

Это был человек замкнутый, самоуглублённый, заключённый в броню холодной петербургской корректности*. Он служил по ведомству народного просвещения, одно время был директором Царскосельской гимназии, где учились несколько будущих поэтов, в том числе Николай Гумилёв.

* Это односторонняя характеристика, не согласующаяся со свидетельствами современников Анненского. "Одно время" далее - это почти 10 лет.

44

Анненский был знатоком и поклонником античности, он перевёл все трагедии великого древнегреческого драматурга Эврипида и сам написал на темы греческой мифологии четыре трагедии, но так, что, по его словам, в них 'отразилась душа современного человека'. Для восприятия Эврипида и собственных трагедий Анненского нужна всеобъемлющая культура, которой обладают лишь немногие. Он и в жизни был декадентом*. Однажды в гостиной Ходасевич спросил:

- Простите, Иннокентий Фёдорович, я, кажется, занял ваше место?
- Пожалуйста, пожалуйста, моё место - на кладбище, - услышал он в ответ**.

* Известно иронично-скептическое отношение к декадентству самого Анненского.
** См. в собрании статью В. Ф. Ходасевича "Об Анненском". Трудно сказать, встречался ли он с Анненским вообще. И далее - трудно назвать рассуждение автора, с которым я мог бы согласиться.

Анненский словно бы нарочно отгораживался от случайного читателя; последняя его трагедия напечатана тиражом в 100 экземпляров. Он много и великолепно переводил утончённых французских авторов конца XIX в., которых называли проклятыми поэтами, которые тоже нужны и интересны были лишь знатокам. И от всех скрывал, что пишет оригинальные лирические стихи.

Анненский впервые выступил с ними в печати в возрасте 48 лет - случай небывалый для первоклассного поэта. В 1904 г. он издал 'Тихие песни' (с приложением своих переводов из французской поэзии). И теперь он не признался в своем авторстве, скрылся за псевдонимом. Вместо фамилии автора на книге было напечатано: 'Ник. Т-о' (читается 'никто'). Так (только по-древнегречески) назвался хитроумный Одиссей в пещере Полифема. Имя автора 'Тихих песен' осталось неизвестно даже в самом тесном литературном кругу Петербурга. В это время в литературу входил студент Блок. В рецензии он чуть-чуть свысока, как неопытного дебютанта, похвалил Ник. Т-о и тут  же попенял ему на 'безвкусие некоторых строк и декадентские излишества'.

А в недрах этой внешне спокойной, обращённой в глубь себя личности бушевал могучий поэтический темперамент. Без этого не может быть поэта. В 1909 г. для продвижения в публику новых художественных понятий, в частности новой поэзии, был создан журнал 'Аполлон'. Анненский подготовил для него цикл стихотворений. Редактор напечатал их не сразу, а откладывал от номера к номеру: случай обычный в журнальной практике. Анненский настаивал, нервничая, стихотворения не появлялись. И Анненский скоропостижно скончался - на ходу, у подъезда Царскосельского вокзала в Петербурге, в конце короткого зимнего дня.

Анненский создал новый язык поэзии, вскоре им заговорили все выдающиеся поэты серебряного века. Пушкин и другие поэты-классики, особенно Баратынский - более, чем кто-либо Баратынский, Гамлет-Баратынский, по слову Пушкина, - эмоции и чувства передавали последовательно, анализировали их с помощью рассудка. Анненский более решительно, чем его современники, порвал с этой традицией, отверг поэтику последователь-

45

ного повествования об эмоциях и переживаниях, заменил её иррациональной поэтикой ассоциаций.

Ассоциации - это связи, которые непроизвольно возникают в психике между несколькими представлениями, образами, мыслями. И вот Анненский пишет так, словно он не размышляя следует за своими непроизвольными ассоциациями, занося на бумагу случайные чувства и мысли в случайном порядке.

Сопоставим стихотворение Анненского 'Стансы ночи' со стихотворением Пушкина 'Я помню чудное мгновенье...'. Пушкин передаёт переживание многих и разнообразных чувств, их изменчивость, колебания. Но рассказ о движении чувств Пушкин строит последовательно, он строго контролирует движение чувств разумом. Сперва он утверждает; потом отрицает; наконец, отрицает то, что отрицал, т. е. возвращается к изначальному утверждению, которое и торжествует. Все три части строго соразмерны, содержат по восемь стихов; все три части приблизительно одинаково выстроены.

Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолётное виденье,
Как гений чистой красоты.

В томленьях грусти безнадежной,
В тревогах шумной суеты
Звучал мне долго голос нежный,
И снились милые черты.

Эти восемь стихов обладают своей внутренней логикой: в первом стихе формулируется сообщение, в следующих оно подробно развивается. По такой же схеме выстроены две другие части стихотворения Пушкина.

Теперь обратимся к стихотворению Анненского 'Стансы ночи' (стансы - это относительно самостоятельные строфы).

Меж теней погасли солнца пятна
На песке в загрезившем саду.
Всё в тебе так сладко-непонятно,
Но твоё запомнил я: 'Приду'.

Не счесть стихотворений, которые рассказывают о том, что она назначила ему свидание. Мы ждём: пришла она или не пришла?

Чёрный дым, но ты воздушней дыма,
Ты нежней пушинок у листа.

46

Пока мы видим, что ответ откладывается. По какой-то случайной ассоциации, читателю непонятной, поэт вспоминает чёрный дым. Читаем дальше.

Я не знаю кем, но ты любима,
Я не знаю, чья ты, но мечта.

Эти стихи уводят совсем в сторону. В начале она обещала прийти на свидание, а теперь неизвестно, оказывается, кто её любит, кто о ней мечтает.

За тобой в пустынные покои
Не сойдут алмазные огни <...>

Можно понять, что они встретились вечером в саду (первое четверостишье) и она обещала позже прийти к нему в дом. Теперь он даже не уверен, кто её по-настоящему любит, он опасается, что она не придёт: потому и покои пустынны, и алмазные огни не сойдут. Сам образ алмазных огней вызван какими-то субъективными ассоциациями; возможно, воображение поэта украсило ими женщину, а может быть, она действительно носила бриллианты.

Для тебя душистые левкои
Здесь ковром раскинулись одни.

Снова неожиданный скачок ассоциаций. Ковёр левкоев... Значит, он ждёт её всё-таки не в покоях, а в саду? Действительность раздваивается, становится зыбкой, неопределённой. Кто её любит, где назначено свидание, пришла она или не пришла - ничего неизвестно.

Эту ночь я помню в давней грёзе,
Но не я томился и желал: <...>

Если ждал её не я, почему я так запомнил эту ночь? У Пушкина всё ясно: я помню чудное мгновенье, потому что я её увидел, и она меня пленила, и я ее полюбил. У Анненского не ясно ничего. Концовка стихотворения так ничего и не проясняет:

Сквозь фонарь, забытый на берёзе,
Талый воск и плакал и пылал.

Может быть, свеча тает и пылает, как сердце возлюбленного, не дождавшегося встречи?

Подобным образом на воссоздании потока ассоциаций - потока сознания, как позже стала говорить критика, - впоследствии будет построена

47

не только поэзия, но и проза А. Белого, поэзия Ахматовой, Мандельштама, Пастернака... После смерти Анненского была издана подготовленная им книга стихов 'Кипарисовый ларец'. Можно было бы строить разные догадки, откуда взялось это заглавие. Кипарис для христиан был священным деревом, быть может, дело в этом? Оказывается, у Анненского был ларец из кипариса, куда он и складывал листки со своими стихотворениями. И вот по этой субъективной ассоциации, заведомо непонятной читателям, поэт дал название своей будущей книге.

Не следует думать, что новый стиль - признак небрежности, неумения. Как раз за 'Стансами ночи' стоит большая художественная и психологическая правда. Анненский был женат на вдове, имевшей двух сыновей от первого брака, и полюбил жену старшего из них. Она ответила на его чувство, но Анненский решительного шага не сделал, совесть ему не позволила. Кроме его и её, никто ничего не знал до самой его смерти. Ей поэт и посвятил свои 'Стансы ночи', в которых намекнул на неопределённые отношения между ними, на несбывшееся счастье.

Здесь мы переходим к другой важной особенности лирики Анненского. Это - поэзия намёков. Пушкин прямо называет чувства, состояния души: вдохновенье, любовь. Анненский только намекает на переживания.

Третья важная особенность - искусство детали. В искусстве слова подробность, деталь вообще имеет огромное значение. Но деталь Анненского особенная. Она призрачна. Его искусство - искусство призрачной детали. Она ненадёжна, она есть и её нет.

Стиль Анненского можно назвать импрессионистичным (от фр. impression 'впечатление'). Он направлен на то, чтобы передать мгновенное впечатление, уловить мимолётные ассоциации, из которых и состоит, по мнению поэта, жизнь человеческого духа. Определяют его стиль и как суггестивный (от англ. to suggest 'внушать'): задача поэта - не повествовать, не описывать, а прежде всего внушать. Внушать читателю чувства, настроения, переживания. Декадентское мироощущение, ассоциативность,. призрачность деталей, импрессионистичность с законченным совершенством выражены в стихотворении 'Ego' (по-латыни 'я'):

Я - слабый сын больного поколенья,
И не пойду искать альпийских роз,
Ни ропот волн, ни рокот ранних гроз
Мне не дадут отрадного волненья.

Но милы мне на розовом стекле
Алмазные и плачущие горы,
Букеты роз увядших на столе,
И пламени вечернего узоры.

48

Когда же сном объята голова,
Читаю грёз я повесть небылую,
Сгоревших книг забытые слова
В туманном сне я трепетно целую.

Когда-то Лермонтов в "Думе" вслед за Чаадаевым бросил своему поколению упрёки в забвении гражданских доблестей, в раболепстве и равнодушии. Теперь Анненский пишет о своём поколении, его называет больным, но о его болезнях говорит совершенно иначе. Декаденту не нужны здоровые, естественные переживания, горы, волны, грозы. Весь круг впечатлений замкнут стенами комнаты, а сами впечатления мимолётны, детали призрачны: морозные узоры на стекле, которые тут же тают, игра пламени в камине, увядшие цветы... Я трепетно целую - но во сне. Целую слова - но забытые. Слова из книг - но сгоревших. Слова эти образуют повесть - но небылую, повесть грёз.

Лермонтов негодовал и обвинял - Анненский внушает.

Блок плакал над стихами Анненского*.

* Свидетельств этому нет.

Николай Гумилев - мастер стиха

фрагменты

Источник текста: Николай Гумилев. Исследования. Материалы. Библиография / Составители: М. Д. Эльзон, Н. А. Грознова. СПб., "Наука", 1994.

75

Гумилёв унаследовал высочайшую стиховую культуру французского "Парнаса", французских и русских символистов. Его непосредственные поэтические учители Анненский и Брюсов были глубокими,

76

разносторонними филологами, эрудитами, носителями литературных традиций едва ли не всех народов и эпох¹. В отношении к своему делу Гумилёв был ближе к Брюсову, чем к Анненскому.

¹ Тименчик Р. Д. Иннокентий Анненский и Николай Гумилев // Вопросы литературы. 1987. ? 2; Толмачев М. В. "...Всему, что у меня есть лучшего, я научился у Вас..." // Литературная учеба. 1987. ? 2.

79

Сравнивая этот репертуар с творчеством его <Гумилёва> современников, сразу же видим существенные отличия. Ямбы, хореи, трёхсложники и неклассические размеры, в значительной степени возникшие и распространившиеся в начале XX в. соотносятся в это время как 50 : 20 : 15 :

80

15.⁸ Разумеется, в пределах этих средних и приблизительных данных наблюдаются индивидуальные отличия. Так, для Анненского находим соотношение 41,2 : 21,7 : 26,3 : 10,8.⁹ Для Брюсова 45,0 : 20,6 : 18,6 : 15,8.¹⁰ Как видим, хорей у обоих учителей Гумилёва распространён на среднем уровне для всего периода, ямба у обоих несколько меньше. У Брюсова процент трёхсложников и неклассических метров близок к среднему. Видно, что вся система размеров эпохи складывалась под сильным влиянием Брюсова; отсюда близость данных по метрике Брюсова и всего периода. У Анненского существенно больше трёхсложников и меньше неклассических метров: он ещё связан с традицией второй половины XIX в. и только прокладывает пути новой поэтике.

У Гумилёва соотношение между ямбами, хореями, трёхсложными метрами и неклассической метрикой равно, по нашим подсчётам, 33,3 : 20,8 : 25,1 : 20,8. Хореические размеры на уровне средних данных по периоду, на уровне данных по стихосложению Анненского и Брюсова. Трёхсложник распространены приблизительно как у Анненского и, следовательно, значительно превосходят уровень их у Брюсова и средний для всего периода. Наконец, новые неклассические метры распространены больше, чем в среднем у Анненского и у Брюсова. Это достигается за счёт ямбов <...>.

⁸ Гаспаров М. Л. Очерк истории русского стиха. М.: 1984, с. 208.
⁹ Лотман Ю. М. Метрический репертуар И. Анненского // Труды по русской и славянской филологии. Тарту, 1975, XXIV, c. 138.
¹⁰ Руднев П. А. Метрический репертуар В. Брюсова // Брюсовские чтения 1971 года. Ереван, 1973, с. 327.

92

Необходимо отметить явление более сложное и более тонкое. <...> Совпадают начало и конец рифмующих слов, различается середина. Подобные соотношения слов (независимо от их положения в рифме или вне её) Ф. де Соссюр* называл "манекенами" и видел в них проявление важных свойств поэтического мышления - сосредоточенности на особо важных с точки зрения семантики комплексах фонем. У Гумилёва данный приём и обычен и выразителен. В самом начале столь важного стихотворения "Памяти Анненского" стоит "манекен" людей : лебедей. Лучших из людей и лучшего среди лучших, И. Анненского, Гумилёв соотносит с лебедями.

* Фердинанд де Соссюр (1857-1913) - швейцарский лингвист, заложивший основы семиологии и структурной лингвистики, стоял у истоков Женевской лингвистической школы. Ф. де Соссюра называют 'отцом' лингвистики XX века. Основная работа Ф. де Соссюра - 'Курс общей лингвистики'.

Из наблюдений над поэтикой Иннокентия Анненского

Источник текста: Известия РАН. Сер. литературы и языка. 2006. Т. 65. ? 1. С. 40-44.
Статья по большей части повторяет 6-й параграф (см. выше) книги: Баевский В. С. История русской литературы XX века. 2-е издание, перераб. и доп. М., Языки славянской культуры, 2003.

40, 1 стлб.

Иннокентий Анненский - один из трех поэтов (после него - Блок и Хлебников), в наибольшей степени предопределивших новый интонационный контур стиха, образную структуру, язык, стихосложение русской лирики XX в., импрессионистическую, суггестивную поэзию потока сознания, намеков, призрачных деталей.

Стопятидесятилетие со дня рождения Иннокентия Анненского прошло почти не замеченным. Между тем, Анненский наряду с Блоком и Хлебниковым - один из трех художников слова, оказавших самое большое влияние на миропонимание, стилистику, стихосложение, язык поэзии XX в. Именно он с предельной силой и полнотой выразил мировоззрение модернизма, провозгласил и осуществил обновление художественных форм в поэзии.

Влияние его поэтического подвига охватило целое столетие.

Анненский создал новый язык поэзии. Им вскоре заговорили все выдающиеся поэты серебряного века. Пушкин, "Гамлет-Баратынский" и другие поэты-классики эмоции и чувства передавали последовательно, позволяли рассудку подвергнуть их анализу. Анненский более решительно, чем его современники, порвал с этой традицией, отверг поэтику последовательного повествования об эмоциях и переживаниях, заменил ее иррациональной поэтикой ассоциаций. Чтобы изучать поэзию XVIII-XIX вв., надо опираться на логику. Для понимания поэзии XX в. необходима поддержка психологии Бессознательного. Анненский пишет так, словно он, не размышляя, следует за своими ассоциациями, занося на бумагу связи, которые непроизвольно возникают в его Бессознательном между разными представлениями, образами, мыслями.

Вторая книга стихов Анненского, подготовленная им при жизни и опубликованная его сыном в издательстве А. С. Соколова "Гриф" в 1910 г., называется "Кипарисовый ларец". В ее содержании нет ни прямого объяснения, ни намека на объяснение этого названия. Теперь мы все знаем, что у Анненского был вместительный короб кипарисового дерева, в котором он держал рукописи своих

40, 2 стлб.

неопубликованных стихотворений. Но тогда поэт назвал свою книгу по этой предельно субъективной ассоциации, заведомо скрытой от всех читателей за пределами самого узкого круга. Однако слово кипарис влечет за собой и другие ассоциации, значимые для превосходного филолога-эллиниста Анненского, но вряд ли для многих. Оно восходит к мифологии древних греков и понимается в ее системе как "дерево печали" [1, с. 651]. Так название книги раскрывается как "книга печали".

Сопоставим стихотворение Анненского "Стансы ночи' со стихотворением Пушкина "К***" ("Я помню чудное мгновенье..."). Пушкин передает переживание многих и разнообразных чувств, их изменчивость, колебания. Его стихотворение принято связывать с чувством поэта к Анне Петровне Керн (она сама об этом рассказала в своих воспоминаниях), однако оно представляет и идеальный образ любимой женщины, и музу поэта, и связано с поэтической традицией, в первую очередь с элегией Жуковского "Я музу юную, бывало...'. Здесь мы обходим большую литературу о нем, накопившуюся к нашему времени, в том числе тонкий анализ академика А.И. Белецкого. Но при всей многоплановости рассказа о движении чувств Пушкин строит его последовательно, он строго контролирует движение чувств разумом. Сначала он утверждает; потом отрицает; наконец, отрицает то, что отрицал, т.е. возвращается к изначальному утверждению, которое и торжествует. Все три части строго соразмерны, содержат по восемь стихов; все три части приблизительно одинаково выстроены.

Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.

41, 1 стлб.

В томленьях грусти безмятежной,
В тревогах шумной суеты
Звучал мне долго голос нежный,
И снились милые черты.

Эти восемь стихов обладают своей внутренней логикой: в первом спехе формулируется сообщение, в следующих оно подробно развивается. Во второй части все отрицается:

Шли годы. Бурь порыв мятежный
Рассеял прежние мечты,
И я забыл твой голос нежный,
Твои небесные черты.

В глуши, во мраке заточенья
Тянулись тихо дни мои
Без божества, без вдохновенья,
Без слез, без жизни, без любви.

В двух первых стихах этой части сформулировано новое сообщение: прежние мечты рассеяны. И далее показано, к чему это привело: все утрачено. В третьей, заключительной части отрицается это отрицание, вновь возвращается жизнеутверждающее, восторженное настроение. Опять в первом стихе формулируется сообщение, которое в последующих семи развивается:

Душе настало пробужденье:
И вот опять явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты.

И сердце бьется в упоенье,
И для него воскресли вновь
И божество, и вдохновенье,
И жизнь, и слезы, и любовь. [2, с. 265]

К тому времени, как было создано это стихотворение, Гегель с его диалектикой, триадой утверждения через отрицание отрицания еще не был известен в России. Но Пушкин от Кюхельбекера знал Канта, в философии которого развитие через отрицание отрицания было уже заложено. Впечатление такое, что это изумительное стихотворение выстроено по строгой философской схеме.

Теперь обратимся к стихотворению Анненского "Стансы ночи".

Уже название стихотворения входит в противоречие с пушкинским стихотворением. Стансы - это относительно самостоятельные строфы. Автор нас предупреждает, что четверостишья этого текста более или менее независимы одно от другого и от целого. А у Пушкина каждое четверостишье впаяно на свое место по смыслу, да еще весь текст прошит единой рифменной серией: ты : красоты : суеты : черты : мечты : черты : ты : красоты. "К***" написано четырехстопным ямбом, который пришел в XIX в. из класси-

41, 2 стлб.

цизма и несет на себе отпечаток рационализма века Разума. Анненский для своих "Стансов ночи'' избирает пятистопный хорей - стихотворный размер романтического движения с присущим ему эмоциональным и семантическим ореолом, восходящим к фольклорному стиху.

Меж теней погасли солнца пятна
На песке в загрезившем саду.
Все в тебе так сладко-непонятно,
Но твое запомнил я "Приду".

Не счесть стихотворений, которые рассказывают о том, что она назначила ему свидание. Мы ждем: пришла она или не пришла?

Черный дым, но ты воздушней дыма.
Ты нежней пушинок у листа.

Пока мы видим, что ответ откладывается. У Пушкина могучий волевой напор: она стала недоступна. Анненский вводит ретардацию. По какой-то случайной ассоциации, читателю непонятной, поэт вспоминаетчерный дым. Читаем дальше.

Я не знаю кем, но ты любима.
Я не знаю, чья ты, но мечта.

Эти стихи уводят совсем в сторону. В начале она обещала прийти на свидание, а теперь не известно, оказывается, кто ее любит, кто о ней мечтает.

За тобой в пустынные покои
Не сойдут алмазные огни <...>

Можно понять, что они встретились вечером в саду (первое четверостишье), и она обещала позже прийти к нему в дом. Теперь он даже не уверен, кто ее по-настоящему любит, он опасается, что она не придет: потому и покои пустынны, и алмазные огни не сойдут. Сам образ алмазных огней вызван какими-то субъективными ассоциациями; возможно, воображение поэта украсило ими женщину, а, может быть, она действительно носила бриллианты.

Для тебя душистые левкои
Здесь ковром раскинулись одни.

Снова неожиданный скачок ассоциаций. Ковер левкоев... Значит, он ждет ее все-таки не в покоях, а в саду? Действительность раздваивается, становится зыбкой, неопределенной Кто ее любит, где назначено свидание, пришла она или не пришла - ничего неизвестно.

Эту ночь я помню в давней грезе.
Но не я томился и желал: <...>

Если ждал ее не я, почему я так запомнил эту ночь? У Пушкина более ясно: я помню чудное мгновенье, потому что я ее увидел, и она меня пленила, и я ее полюбил, У Анненского не ясно

42, 1 стлб.

ничего. Концовка стихотворения так ничего и не проясняет:

Сквозь фонарь, забытый на березе,
Талый воск и плакал и пылал. [3, с. 160]

Может быть, свеча тает и пылает, как сердце возлюбленного, не дождавшегося встречи?

Подобным образом на воссоздании потока ассоциаций - потока сознания, как позже стала говорить критика - впоследствии будет построена не только поэзия, но и проза А. Белого, поэзия Ахматовой, Мандельштама, Пастернака...

Не следует думать, что новый стиль - признак небрежности, моды. Как раз за "Стансами ночи" стоит большая художественная и психологическая правда. Анненский был женат на вдове, имевшей двух сыновей от первого брака, и полюбил жену старшего из них. Она ответила на его чувство, но Анненский решительного шага не сделал, совесть ему не позволила. Кроме его и ее, никто ничего не знал до самой его смерти. Ей, Ольге Петровне Хмаре-Барщевской, поэт и посвятил свои "Стансы ночи', в которых осторожно намекнул на неопределенные отношения между ними, на несбывшееся счастье. А почти через три четверти века после смерти поэта было обнаружено письмо-исповедь его возлюбленной, адресованное В.В. Розанову. Оно служит замечательным комментарием к "Стансам ночи" и бросает неожиданный свет на личность Анненского. "Вы спрашиваете, любила ли я Ин. Фед.? Господи! Конечно, любила, люблю... И любовь "plus fort que la mort¹../ Была ли я его "женой"? Увы, нет! Видите, я искренно говорю "увы", п. ч. не горжусь этим ни мгновения: той связи, которой покровительствует "Змея-Ангел", между нами не было. И не потому, чтобы я греха боялась, или не решалась, или не хотела, или баюкала себя лживыми уверениями, что 'можно любить двумя половинами сердца', - нет, тысячу раз нет!

Поймите, родной, он этого не хотел, хотя, может быть, настояще любил только одну меня... Но он не мог переступить... его убивала мысль: 'Что же я? Прежде отнял мать (у пасынка), а потом возьму жену! Куда же я от своей совести спрячусь?'" [4, с. 67].

Мы уже перешли к другой важной особенности лирики Анненского. Это - поэзия намеков. Пушкин прямо называет чувства, состояния души: вдохновенье, слезы, любовь. Анненский только намекает на переживание.

Но не следует думать, что все так просто в восприятии Анненским Пушкина. Пушкин необыкновенно сложен, изменчив. Недаром Гнедич назвал его Протеем. В элегии "Я вас любил: любовь

¹ Сильнее смерти (фр.). Это искаженное название романа Мопассана "Fort comme la mort" ("Сильна как смерть").

42, 2 стлб.

еще, быть может..." мы видим как раз поэзию намеков (опять обходим большую литературу накопившуюся к нашему времени, в том числе тонкий анализ Р.О. Якобсона). Пушкин улавливает неуловимые переходы чувств; он не сообщает факты - он внушает, так что его стихотворение суггестивно; он обращается к субъективным ассоциациям читателя. Герой стихотворения любил безмолвно, безнадежно, робко, искренно, нежно, ревновал. Говорит, что его любовь угасла, но, может быть, еще не совсем. И неожиданно кончает пожеланием: дай Бог, чтобы другой, к которому он ее ревновал и на которого она его променяла, любил ее так, как любил ее он. И мы понимаем, что герой стихотворения сейчас любит ее так, как говорит: безмолвно, безнадежно, робко, искренно, нежно, ревнуя. И только утешает себя, уговаривая, что любовь его почти угасла. Сколько здесь и смирения, и гордости, и нежности, и страсти! Это стихотворение лет на 70 опередило свое время.

В 1901 г. Анненский написал стихотворение "Среди миров". Оно приобрело довольно широкую известность благодаря тому, что Вертинский сочинил к нему музыку и исполнял его как романс:

Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя...
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что я томлюсь с другими.

И если мне сомненье тяжело,
Я у Нее одной молю ответа.
Не потому, что от нее светло,
А потому, что с Ней не надо света. [3, с. 165]

Как и у Пушкина, пятистопный ямб. Как и у Пушкина, всего восемь стихов. Как и у Пушкина, герой стихотворения уверяет себя, что Ее не любит или почти не любит. Как Пушкин, он тут же дает понять, что всем существом любит Ее: она - его Звезда; это слово, которое становятся символом возлюбленной, он пишет с заглавной буквы, как и все местоимения, относящиеся к Ней. Что это за сомненье, которое столь тяжело герою стихотворения и которое только Она может разрешить? Естественно сказать: это старое сомнение 'любит - не любит?'; это ревность - чувство, занимающее много места в пушкинском стихотворении. И, главное. Оба поэта пишут: я ее не люблю или почти не люблю. И оба внушают читателю: я ее люблю огромной, всепоглощающей любовью. Так Пушкин предвосхищает Анненского. Так Анненский продолжает дело Пушкина.

Третья важная особенность поэтики Анненского - искусство детали. В искусстве слова подробность, деталь вообще имеет огромное значение. Но деталь Анненского особенная. Она при-

43, 1 стлб.

зрачна. Его искусство - искусство призрачной детали. Она ненадежна, она есть, и ее нет.

Я люблю замирание эхо
После бешеной тройки в лесу <...>

Эхо есть, но его как бы и нет: не эхо я люблю, а замирание эхо.

За сверканьем задорного смеха
Я истомы люблю полосу.

Точно так же смех назван, но его как бы и нет: люблю не смех, а истому после смеха.

Я люблю на бледнеющей шири
В переливах растаявший цвет...

Люблю не какой-либо определенный яркий цвет, а цвет, в переливах растаявший, не существующий. И кончается стихотворение многозначительным признанием:

Я люблю все, чему в этом мире
Ни созвучья, ни отзвука нет. [3, с. 146]

Можно попробовать перевести это признание на наш скудный язык прозы так: люблю те подробности бытия, которые невозможно уловить и назвать.

Склонность Анненского к неуловимым деталям поможет оттенить опять-таки Пушкин. На этот раз - его "Зимнее утро" ("Мороз и солнце; день чудесный!..") У Анненского замирание эхо после бешеной тройки. Пушкин спрашивает: не велеть ли в санки Кобылку бурую запречь? В черновой рукописи у Пушкина стоит: коня черкасского запречь. Черкасский конь попал сюда из пушкинской молодости, из романтизма. Заметив это, Пушкин исправляет, заменяя романтического коня черкасского реалистической кобылкой бурой. Подробности у него названы прямо, без недомолвок: санки, бурая кобылка.

У Анненского на бледнеющей шири В переливах мерцающий цвет... Пушкин автологической речью описывает вьюгу, мутное небо, луну, желтеющую сквозь тучи, голубые небеса, блестящий на солнце снег, чернеющий лес, зеленеющую ель...

Стиль Анненского можно назвать импрессионистичным. Он направлен на то, чтобы передать мгновенное впечатление, уловить мимолетные ассоциации, из которых и состоит, по мнению поэта, жизнь человеческого духа. Определяют его стиль и как суггестивный: задача поэта - не повествовать, не описывать а, прежде всего, внушать. Декадентское мироощущение, ассоциативность, призрачность деталей, импрессионистичность с законченным совершенством выражены в стихотворении "Ego". Оно представляет собой отклик

43, 2 стлб.

на стихотворение Лермонтова "Дума" и новыми средствами выражает новое миропонимание.

Я - слабый сын больного поколенья
И не пойду искать альпийских роз,
Ни ропот волн, ни рокот ранних гроз
Мне не дадут отрадного волненья.

Но милы мне на розовом стекле
Алмазные и плачущие горы,
Букеты роз увядших на столе
И пламени вечернего узоры.

Когда же сном объята голова,
Читаю грез я повесть небылую,
Сгоревших книг забытые слова
В туманном сне я трепетно целую. [3, с. 182]

Стихотворение Анненского почти в четыре раза короче стихотворения Лермонтова. У Лермонтова есть несколько наиболее зрелых, вершинных стихотворений, вдохновленных "Философическим письмом" Чаадаева. 'Дума' - одно из них. Это - инвектива. В ее чеканных стихах заложена концепция потеряного последекабристского поколения: Богаты мы, едва из колыбели, ошибками отцов и поздним их умом <...> Политически это поколение раздавлено: перед властию - презренные рабы. <...> И ненавидим мы, и любим мы случайно <...> Наука этому поколению не дается; Мы иссушили ум наукою бесплодной <...> К искусству оно глухо: Мечты поэзии, создания искусства Восторгом сладостным наш ум не шевелят <...> Инвектива завершается горьким предсказанием:

Толпой угрюмою и скоро позабытой
Над миром мы пройдем без славы и следа <...> и т. д. [5, с. 400-401]

Анненский свое поколение называет больным, но о его болезнях говорит совершенно иначе. С пониманием, с глубоким сочувствием. Если у Лермонтова пороки его поколения названы прямо и гневно обличаются, то Анненский прямо не называет ни одной болезни, ни одного порока своего поколения. Вместо этого он одну за другой подбирает детали, которые должны намекнуть читателю на особенности этого странного поколения рубежа веков, вызвать требуемые ассоциации, внушить зыбкие настроения - неопределенной грусти? печали об ушедшем? или несбывшемся? Лермонтов выносит своему поколению обвинительный приговор. Анненскому, декаденту, не нужны здоровые, естественные переживания, горы, волны, грозы. Весь круг впечатлений замкнут стенами комнаты, а сами впечатления мимолетны, детали призрачны: морозные узоры из стекле, которые тут же тают, игра пламени в камине, увядшие цветы... Я трепетно целую - но во сне. Целую слова - но забытые. Слова из книг

44, 1 стлб.

- но сгоревших. Слова эти образуют повесть - но небылую, повесть грез. Ничего определенного. Не то, что приговора нет в конце стихотворения - нет, в отличие от Лермонтова, вообще никакого вывода. В первом стихе поэт объявляет: Я - слабый сын больного поколенья. Далее на протяжении всего стихотворения он обиняками, намеками, не совсем внятными подробностями надеется внушить читателю, каковы именно особенности этого поколения. И все. Никакого итога. В душе читателя должно остаться только настроение. Осадок. Если Лермонтов ставит проблему своего поколения в нравственном, политическом, социальном плане, то Анненский - только в эстетическом. В различим между двумя произведениями ярко выразилось различие двух эпох русской жизни и двух художественных мировоззрений: у Лермонтов - романтический Weltschmerz, мировая скорбь; Анненский - пронизан болью, 'с трещиной через все существо, с чертой трагизма и пресыщенности" [6, с. 368].

'У Анненского был порок сердца. Он знал, что смерть может настигнуть его в любую секунду. Когда читаешь его стихи, то словно чувствуешь, как человек прислушивается к ритму своего сердца: не рванулось бы сразу, не сорвалось бы. Вот откуда и ритмы стихов Анненского, их в внезапные замедления и ускорения, их резкие перебои. Это - стихи задыхающегося человека. <...> В его поэзии нет ни тени 'обыкновенного человека", ни признака благополучия. Это - поэзия излома, поэзия острых углов, резких движений, порою капризов' [7, с.114-115].

Мнение Ходасевича нам особенно дорого, потому что он сам - замечательный поэт русского модернизма. Он имеет в виду в первую очередь такие стихотворения Анненского, как, например, сонет "Перебой ритма", который начинается так:

Как не гулок, ни живуч - Ям
-б, утомлен и он, затих
Средь мерцаний золотых,
Уступив иным созвучьям. [3, с. 145]

44, 2 стлб.

"Кэк-уок на цимбалах''² кончается так:

Молоточки налетают,
Мало в точки попадают.
Мах да мах,
Жизни... ах,
Как и не бывало [3, с. 177]

Панторифмы двух первых стихов этой строфы, рваный синтаксис, необычные ритмы предсказывают футуристов, которые, в том числе Маяковский, многому научились у Анненского. Кажется, он первый озаглавил стихотворения необычным образом: одно - математическим знаком бесконечности. другое - вопросительным знаком. Оба текста представляют собою стихи о стихах. Бесконечно загадочной представлялась Анненскому поэзия. На поэтику Маяковского в пору его становления оказали влияние рваный синтаксис некоторых стихотворений Анненского, опыты воспроизведения в стихах голосов улицы, разнообразные приемы усиления экспрессии³.

Пушкин в гармоничных стихах воспевал красоту.

Лермонтов негодовал и обвинял.

Анненский внушает.

Блок плакал над стихами Анненского.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Мифы народов мира. Т. 1. М., 1980.
2. Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 10 т. Т. 2. М; Л., 1950.
3. Анненский И. Стихотворения и трагедии. Л., 1959.
4. Федоров А. Иннокентий Анненский. Л., 1984.
5. Лермонтов M. Ю. Собр. соч. в 4 т. Изд. 2-е, Т. 1. Л., 1979.
6. Литературное наследство. Т. 92. Кн. 3. М., Наука, 1982.
7. Ходасевич В. Перед зеркалом. М., 2002.
8. Урбан А. Тайный подвиг. // Панорама. Л., 1984.

² Американский танец, который около 1900 года вошел в моду в Европе.
³ Многие существенные черты поэтики И. Анненского были точно и верно охарактеризованы в замечательной работе А. Урбана [8].

вверх

Сокращения