Загадка кандидатской диссертации И. Анненского

Анненский и "седьмая полоса спектра" у Волошина

Загадка кандидатской диссертации И. Анненского

    

14 февраля 2024

Первое самостоятельное научное исследование И. Анненского - это его диссертация на звание кандидата, поданная в Совет СПб университета в сентябре 1879 года, после прохождения полного курса обучения и итоговых испытаний. Она значится в Библиографии Червякова под номером 458¹. Надо сразу пояснить, что тогда такая диссертация была равнозначна теперешнему дипломному проекту, только без защиты. Но с экспертной оценкой и присуждением медалей золотого и серебряного достоинства.

Кандидатская диссертация И. Анненского не найдена, и это порождает загадку.

Тем более, что о диссертации есть сведения. О ней сообщил сам автор в автобиографии для Словаря С. А. Венгерова (1904)² (хоть она и написана от третьего лица):

"В университете получил золотую медаль за сочинение "Южно-русский язык", по сборнику песен Головацкого (тема была дана на два года), причем сочинение должен был писать два раза, потому что, написанное в первый раз, оно сгорело. В 1879-м году окончил курс со степенью кандидата <...>"

Семейную историю с повторным написанием диссертации рассказал в своих воспоминаниях сын В. И. Анненский (Валентин Кривич)³. И добавил с соответствующей сноской:

"Не могу не упомянуть об оригинальном девизе, под которым было подано отцом это сочинение: 'Полюби нас чёрненькими... а беленькими нас всякий полюбит'¹⁾.

¹⁾ Гоголь, "Мертвые души".

Самые полные и достоверные сведения о диссертации - название и содержание - находятся в неподписанной "Записке о наградах гг. слушателей С.-Петербургского Университета медалями в 1880 году и о вновь предложенных задачах для соискания наград медалями в 1881 году"⁴ - "Язык Галицкой и Угорской Руси на основании Сборника песен Галицкой и Угорской Руси Я. Ф. Головацкого"⁵. Также показан и эпиграф: 'Полюби нас чёрненькими'. Далее - краткое изложение, в котором примечательна ошибка в имени диссертанта. Он назван Николаем. Видимо, это связано с тем, что имя его старшего брата, Николая Фёдоровича Анненского, к тому времени "приобретало уже почётную известность в литературных и вообще интеллигентных кругах"⁶.

Диссертацию искал А. В. Орлов в конце 1970-х годов, но в результате констатировал, что

"в делах историко-филологической комиссии С-Петербургского университета не сохранилось ни диссертации Анненского, ни протоколов испытаний (государственных экзаменов), которым он подвергался в 1879 году"⁷.

Однако краткого изложения в "Записке..." университетского Совета достаточно, чтобы понять: исследование Анненского - сугубо лингвистическое. Не литературоведческое. Тогда вопрос: зачем ей такой эпиграф? Или, как написал сын, - девиз. Кстати, именно таким словом обозначены в "Записке..." тематические задания для других работ историко-филологического факультета. Так что в этом плане диссертация Анненского не выбивается из представленного ряда. Но для неё Анненским дан именно эпиграф и именно такой. Он представляет собой первую часть известной фразы, и авторство её в "Записке..." не указано. А Кривич спустя много лет приводит её полностью и отмечает источник. Вряд ли он читал "Записку..." в старых университетских "Протоколах..."; скорее всего, он знал об эпиграфе от родителей, как и историю написания диссертации, которая рассказывалась в семье "не раз".

Итак, это фраза из "Мертвых душ" Гоголя. Уточню: Том 2 романа, ранняя редакция главы 2. Текст яркой истории посещения Чичиковым генерала Бетрищева впервые появился в издании: 'Сочинения Николая Васильевича Гоголя, найденные после его смерти. Похождения Чичикова или Мертвые души. Поэма Н. В. Гоголя. Том второй (5 глав). Москва. В Университетской типографии, 1855'. Анненский мог прочитать эту книгу, будучи студентом. В первоначальном варианте 2-й главы⁸ фраза является ключевой и повторяется несколько раз (в прямых скобках указаны страницы по источнику):

[164]

'А вот и нет, ваше превосходительство', сказал Чичиков Улиньке, с легким наклоном головы на бок, с приятной улыбкой: 'По христианству, именно таких мы должны любить'. И тут же, обратясь к генералу, сказал с улыбкой, уже несколько плутоватой: 'Изволили ли, ваше превосходительство, слышать когда-нибудь о том, что такое: полюби нас чернинькими, а белинькими нас всякой полюбит?'

Здесь надо отметить сохранение в источнике гоголевского написания слов, подкреплённое курсивом. В более поздних изданиях его исправляли на грамматически правильное, но уничтожающее сочность повествования.

[165]

'Нет, не слыхал'.
'А это преказусный анекдот', сказал Чичиков с плутоватой улыбкой. 'В имении, ваше превосходительство, у князя Гукзовского, которого, без сомнения, ваше превосходительство, изволите знать...'
'Не знаю'.
'Был управитель, ваше превосходительство, из немцев, молодой человек. По случаю поставки рекрут и прочего, имел он надобность приезжать в город и, разумеется, подмазывать суд. Впрочем, и они тоже полюбили, угощали. Вот как-то один раз у них на обеде говорит он: 'Что ж, господа, когда-нибудь и ко мне! в именье к князю'. Говорят: 'Приедем!' Скоро после того случилось выехать суду на следствие по делу, случившемуся во владениях графа Трехметьева, которого, ваше превосходительство, без сомнения, тоже изволите знать'.
'Не знаю'.
'Самого-то следствия они не делали, а всем судом заворотили на экономический двор, к старику, графскому эконому. Да три дни и три ночи без просыпу в карты. Самовар и пунш, разумеется, со стола не сходят. Старику-то они уж и надоели. Чтобы как бы как-нибудь от них отделаться, он и говорит: 'Вы бы, господа, заехали к княжому управителю немцу: он недалеко отсюда'. 'А, и в самом деле', говорят; и с полупьяна, небритые и заспанные, как были, на телеги да к немцу...

[166]

А немец, ваше превосходительство, надобно знать, в это время только что женился. Женился на институтке, молоденькой, субтильной (Чичиков выразил в лице своем субтильность). Сидят они двое за чаем, ни о чем не думая, вдруг отворяются двери и ввалилось сонмище'.
'Воображаю, хороши!' сказал генерал.
'Управитель так и оторопел, говорит: 'Что вам угодно?' - 'А, - говорят, - так вот ты как!' И вдруг, с этим словом, перемена лиц и физиогномии: 'За делом. Сколько вина выкуривается по именью? Покажите книги!' Тот сюды-туды. 'Эй, понятых!' Взяли, связали, да в город. Да полтора года и просидел немец в тюрьме'.
['Вот на!' сказал генерал]
Улинька всплеснула руками.
'Жена хлопотать!' продолжал Чичиков. 'Ну что ж может какая-нибудь неопытная молодая женщина. Спасибо, что случились добрые люди, которые посоветовали пойти на мировую. Отделался он двумя тысячами да угостительным обедом. И на обеде, когда все уже развеселились, и он также, вот и говорят они ему: 'Не стыдно ли тебе так поступить с нами? Ты всё бы хотел нас видеть прибранными, да выбритыми, да во фраках. Нет, ты полюби нас чернинькими, а белинькими нас всякой полюбит'.
Генерал расхохотался; болезненно застонала Улинька.
'Я не понимаю, папа, как ты можешь смеяться', сказала она быстро. Гнев отемнил прекрасный лоб ее... 'Бесчестней-

[167]

ший поступок, за который я не знаю, куды бы их следовало всех услать...'
'Друг мой, я их ничуть не оправдываю', сказал генерал: 'но что ж делать, если смешно? Как бишь: полюби нас белинькими?..'
'Чернинькими, ваше превосходительство', подхватил Чичиков.
'Полюби нас чернинькими, а белинькими нас всякой полюбит. Ха, ха, ха, ха!'
И туловище генерала стало колебаться от смеха. Плечи, носившие некогда густые эполеты, тряслись, точно как бы носили и поныне густые эполеты.
Чичиков разрешился тоже междуметием смеха, но, из уважения к генералу, пустил его на букву э: хе, хе, хе, хе, хе! И туловище его также стало колебаться от смеха, хотя плечи и не тряслись, ибо не носили густых эполет.
'Воображаю, хорош был небритый суд!' говорил генерал, продолжая смеяться.
'Да, ваше превосходительство, как бы то ни было... без просыпу... трехдневное бдение - тот же пост: поизнурились, поизнурились!', говорил Чичиков, продолжая смеяться.
Улинька опустилась в кресла и закрыла рукой прекрасные глаза; как бы досадуя на то, что не с кем поделиться негодованьем, сказала она: 'Я не знаю, меня только берет одна досада'.
В самом деле, необыкновенно странны были своею противуположностью те чувства, которые родились3 в сердцах троих беседовавших людей.4 Одному была смешна неповоротливая ненаходчивость немца. Другому смешно было оттого, что смешно изворотились плуты. Третьему было грустно, что безнаказанно совершился несправедливый поступок. Не было только четвертого, который бы задумался именно над этими словами, произведшими смех в одном и грусть в другом. Что значит, однако же, что и в паденьи своем гибнущий грязный человек требует любви к себе? Животный ли инстинкт это? Или слабый крик

[168]

души, заглушенной тяжелым гнетом подлых страстей, еще пробивающийся сквозь деревянеющую кору мерзостей, еще вопиющий: 'Брат, спаси'. Не было четвертого, которому бы тяжелей всего была погибающая душа его брата.

Видать, и Гоголю фраза нравилась. Комментаторы приписывают её знаменитому русскому актёру Михаилу Семеновичу Щепкину (1788-1863). Гоголь с ним приятельствовал и любил беседовать. У него, как утверждают, и подхватил поговорку. Может быть, так и было. Но Щепкин мог запомнить её в той южно-русской народной среде, к которой был близок по своему крепостному рождению. Так ведь и сам Гоголь вышел из неё же, что сближало его со Щепкиным,  и тоже мог её знать из первоисточника. Как народная, фраза как раз подкрепляет тему выпускной диссертации Анненского, никак не связанной Гоголем. Не поискать ли её в 4-х томнике Головацкого?⁹

То, что фраза была в ходу, подтверждается рассказом В. А. Соллогуба "Собачка"¹⁰, где она звучит так: "Не всё быть беленьким, поневоле сделаешься и черненьким, а нельзя без этого". Комментарий позднейшего издания¹¹ сообщает: "События, описанные в рассказе, произошли в августе 1816 года в Харькове", с содержателями и служащими тамошнего театра. А прототипом одного из персонажей является М. С. Щепкин, которому и посвящён рассказ. Так что граф Соллогуб услышал выражение, скорее всего, именно от него.

В Интернете попалось и такое утверждение: "Достоевский так же использовал эту фразу в Братьях Карамазовых, где её произносит Федор Карамазов - отец, рассказывая о своих "подвигах", включая изнасилование убогой". Перелистал роман - такого рассказа не нашёл и, соответственно, фразы. Но специалист по творчеству Достоевского Т. А. Касаткина написала: ""Братья Карамазовы" - здесь ведь в самом названии звучит и гоголевское "полюби нас черненькими"..."¹² Действительно, ведь тюркское слово кара - "чёрный". И как раз летом и осенью 1879 г., при подготовке своего выпускного сочинения, он мог прочитать первые 2-3 части романа, публиковавшегося в 'Русском вестнике'¹³. Но всё это ещё дальше от диссертации Анненского и загадку её эпиграфа не разрешает.

1 Библиография Иннокентия Фёдоровича Анненского / Сост. А. И. Червяков; При участии Н. А. Богомолова, В. Е. Гитина, Н. В. Котрелева, Г. А. Левинтона, Р. Д. Тименчика.
Иваново: Издательство "Ивановский государственный университет", 2005. Ч. I Произведения И. Ф. Анненского 1881-1990 (Иннокентий Фёдорович Анненский: Материалы и исследования / Под ред. А. И. Червякова; Вып. VI). С. 113.

2 Венгеров С. А. Критико-биографический словарь русских писателей и ученых: (Историко-литературный сборник). СПб.: Тип. М. М. Стасюлевича, 1904. Т. VI. Дополнения и поправки, присланные разными лицами в редакцию "Критико-биографического словаря". С. 342.

3 Кривич В. Анненский по семейным воспоминаниям и рукописным материалам. Литературная мысль, вып. 3. Л., 1925. С. 220-221.

4 Протоколы заседаний Совета Императорского С.-Петербургского Университета за первую половину 1879-1880 академического года. ? 21. СПб.: Тип. М. Стасюлевича, 1880. С. 154-155.

5 Народные песни Галицкой и Угорской Руси, собранные Я.Ф. Головацким. В 4 т. Москва: Имп. О-во истории и древностей российских при Императорском Московском университетете, 1878.

6 Короленко В. Г. О Николае Федоровиче Анненском // Короленко В. Г. Воспоминания о писателях. Под ред. С. В. Короленко и А. Л. Кривинской. М., "Мир", 1934. С. 89.

7 Орлов А. В. Иннокентий Анненский. Неизвестные страницы ранних лет жизни (с генеалогическими материалами из истории семьи по новоявленным архивным источникам) Ленингр<ад>. 1978-1979-1981 // Русские поэты XX века: материалы и исследования: Иннокентий Анненский (1855-1909) / Отв. ред. Г. В. Петрова. М.: "Азбуковник", 2022. С. 78.

8 Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений / АН СССР. Ин-т рус. литературы (Пушкин. дом). Т. 7. Мертвые души: [Ч.] 2 / ред. Н. Ф. Бельчиков и др.; текст подгот. и коммент. сост. В. А. Жданов и др., 1951. С. 164-168.

9 Народные песни Галицкой и Угорской Руси, собранные Я.Ф. Головацким. В 4 т. Москва: Имп. О-во истории и древностей российских при Императорском Московском университетете, 1878.

10 Соллогуб В. А. Собачка // Вчера и сегодня. Литературный сборник, составленный гр. В. А. Соллогубом, изданный А. Смирдиным. Книга первая. Санкт-Петербург, 1845.

11 Сологуб В. А. Избранная проза. М.: "Правда", 1983.

12 Татьяна Касаткина. Предисловие // Роман Ф. М. Достоевского "Братья Карамазовы". Современное состояние изучения / Под редакцией Т. А. Касаткиной. М.: Наука, 2007. С. 7 (сн. 5).

13 'Русский вестник': 1879 - 1, 2, 4, 5, 6, 8, 9, 10, 11; 1880 - 1, 4, 7-11.

Анненский и "седьмая полоса спектра" у Волошина

14 января 2024

Клод Моне. Руанский собор, портал. W 1350. Государственный Музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина (Москва).

Важной составляющей темы "Анненский и Волошин" является соответствующий сюжет статьи "О современном лиризме". В нём речь идёт о цикле стихотворений "Руанский собор", вошедшем в первую поэтическую книгу Волошина. Она появилась уже после смерти Анненского, зимой 1910 года, за месяц до выпуска "Кипарисового ларца" и в том же издательстве "Гриф". Но опубликован цикл был С. А. Соколовым-"Грифом" ещё летом 1907 г. в журнале "Перевал" (? 8/9). Так что Анненский, активно печатавшийся тогда же в "Перевале", внимательно прочитал цикл Волошина и продумал своё мнение, на которое не повлияли новые обстоятельства.

А обстоятельства были такие: поэты познакомились лично, и Анненский получил в начале июня письмо из Коктебеля с "новыми стихами об Аполлоне". Они вошли в цикл "Алтари в пустыне", который Волошин предложил С.К. Маковскому для печати в создаваемом журнале "Аполлон". Анненский ответил на письмо Волошина только 13 августа. Он объяснил задержку тем, что "время раздёргано, нервы также", и вместо ожидаемых окружающими "ясности духа, весёлой приподнятости" - "лето сложилось для меня во многих, если не во всех, смыслах крайне неудачно". Почему - неизвестно. Вот и в письме Е.М. Мухиной от 6 июля: "душа какая-то разорванная - и теперь еще все не соберу ее разлетающиеся клочки". Мы знаем, что Анненский много трудился в то лето - писал статью "Эстетика "Мертвых душ" и ее наследье" (см. письмо жене от 8 июня), писал статью "О современном лиризме", которую закончил к середине июля и после правки отдал 24-го Маковскому. Одновременно Анненский писал "злополучную" (тоже неясно, почему) статью "Поэт "Троянок"". Ездил к родне в Куоккалу, где были также и какие-то "литературные дела". Так ведь он всегда много трудился... Состояние в какой-то мере проявилось в созданных этим летом стихотворениях - "Ballade", "Прерывистые строки", "Нервы (Пластинка для граммофона)". А ещё он подал прошение об отставке Попечителю С.-Петербургского учебного округа.

Известно, какую реакцию вызвала первая часть статьи Анненского. После заседания редакции журнала 4 ноября, где обсуждался вышедший 1-й номер, Волошин написал болевшему Анненскому о "великой пре": "Статья Ваша многих заставила сердиться. Это безусловный успех". Но он ещё не знал, что написано о нём самом в следующей части, опубликованной во втором, ноябрьском, ? журнала.

А в ней Волошин назван "нашим молодым и восторженным эстетиком". Наверное - излишне, уже после личного знакомства с Волошиным. Понятно, для Анненского все они были молодые. Однако в редакции "Аполлона" таковыми считались и являлись Гумилёв, Ауслендер, А.Н. Толстой. Волошин был почти на десять лет старше, в состав редакции не стремился и сам называл их "молодыми поэтами" в письме к Анненскому от 18 августа. Поэтому ирония Анненского в публичной характеристике наверняка добавила "огорчения и расстройства", высказанных Волошиным в том же письме по поводу своих переводов из П. Клоделя.

К этому сюжету трижды в своих статьях обращается И.В. Корецкая. И верно отмечает, что "в стихах 'Руанского собора' (которым не зря понадобились авторские пояснения их мистического смысла) преобладала декоративная цветопись, избыточная "красивость" тропов" (статья "Максимилиан Волошин", 2001). И неприемлемость этого для Анненского. Декоративность - его неизменный упрёк поэтам, наиболее выразившийся в адрес раннего Гумилёва (см. рецензию на его "Романтические цветы" (1908)). Она, декоративность, дала повод сделать и Волошина "молодым".

Отдельно - о цветописи. Анненский, сугубый гуманитарий, пишет не просто о радуге, а о "седьмой полосе спектра". Спросите знакомых, прохожих на улице, - многие ли сразу назовут этот цвет. Но Анненский знал состав светового спектра. Как и о многих технических новшествах своего времени. Он вообще интересовался научно-техническим прогрессом, но это отдельная тема. В статье же он выписывает полностью стихотворение "II. Лиловые лучи". И придумывает в комментарии жёсткое слово: "Волошин, воркуя, изнàзвал своих голубок-сестриц в лиловых туниках". То есть "ряд церквей", которые "Вдруг взмахнут испуганными крыльями / И взовьются стаей голубиц" ("VII. Воскресенье"). Храмы, в которые люди приходят поклониться христианскому мученичеству, "семи ступеням крестного пути". Где "дымится кровь огнем багровым" ("II. Лиловые лучи"). И потому Анненский хочет в поэзии об этом "не только цветовых переливов", а и "другой красоты, мученической". И, кстати, пишет о ней в своих стихах - "радуга конченных мук" ("В волшебную призму"). А у Волошина - "Я сложу, как радостное бремя, / Как гирлянды праздничных венков" (VI. Погребенье. Выделено мной).

Теперь - только о цвете. Корецкая, отмечая "функцию колорита в волошинских произведениях", пишет, что одна из её составляющих - "психологическая символика колорита в духе Анненского". Действительно, цвет в поэзии Анненского - это большая тема, в рамках которой написано уже немало. Однако "дух" проявлялся не в этом случае. В стихотворениях цикла "Руанский собор" собрана богатая палитра. Выписываю её цвета, пропуская "тёмное", "светлое", "сияющее" и "огненное" (хотя оксюмороны "темным светом", "сияющие тени" примечательны сами по себе):

1) город зардел, рдяное дыхание тел ("I. Ночь"), рубины рдеют (II. Лиловые лучи)
2) твердь сияюще-синяя ("I. Ночь"), синий ладан (IV. Стигматы)
3) Серые сети ("I. Ночь")
4) Лиловые лучи, лиловым пятнам, лиловым днем (II. Лиловые лучи), камень лиловат и сер (III. Вечерние стёкла)
5) фиолетовые грозы (II. Лиловые лучи)
6) алмазная белизна (II. Лиловые лучи), белых птиц, пламя белых звезд (IV. Стигматы), белой кисее (VII. Воскресенье)
7) огонь багровый (II. Лиловые лучи)
8) Алость роз (III. Вечерние стёкла), алый свет вечерний, алых терний (IV. Стигматы)
9) рубин вина (III. Вечерние стёкла)
10) Золотым сиянием (IV. Стигматы)
11) Бледный лоб (IV. Стигматы)
12) лазоревая твердь (IV. Стигматы)
13) речным серебряным излучинам (VII. Воскресенье)

Надо сказать, что до написания своего цикла, как отклика на посещение Руанского собора, Волошин знал и видел картины Клода Моне из одноимённой многочисленной серии. Она написана 1892-1895 гг. и представляет собой виды собора и окрестностей в разных цветовых ракурсах. Волошин пишет об этом в "Письмах из Парижа" - "Итоги импрессионизма" (1904)  и "Устремления новой французской живописи" (1908) (см. Лики творчества-1988, с. 218, 239). Видел ли картины Моне из этой серии ИФА - неизвестно.

Интересно также выписать из цикла растения и камни - к ним склонен и Анненский. Но не буду отвлекаться. Действительно, из перечня видно, что "полней исчерпать" фиолетовый/лиловый цвет, не потеряв искусность и не впав в искусственность, т.е. декоративность, - трудно (6 вместе с названием 2-го стихотворения). Применю теперь счёты к лирике Анненского. В известной на тот момент - относительно, конечно, - книге "Тихие песни" этот цвет не встречается ни разу. Но в стихотворении "Тоска белого камня", написанном летом 1904 г. и вошедшем позже в "Кипарисовый ларец" ("Трилистник тоски"), нахожу "лиловатость отсветов". И в стихотворении "Я люблю" (сборник "Северная речь", 1906 г.), также вошедшем "Кипарисовый ларец" ("Трилистник замирания"), есть "лиловый разлив полутьмы". Это всё. Во всей лирике Анненского. А ведь цвет облюбован поэтами того времени, начиная со знаменитого Брюсовского - "фиолетовые руки на эмалевой стене" ("Творчество", 1895 г.).

Но лучше вспомнить стихотворение Анненского "У св. Стефана". Оно тоже про собор, и тоже очень красивый. Написано по воспоминаниям о посещении Вены в первых числах июня 1890 г., на пути в Италию. Поэт увидел католический похоронный обряд, т.е. такое же нерадостное мероприятие, как и крестный путь. Стихотворение наполнено скорбной иронией: демонстративно богатые одежды присутствующих, на распятии - "серебро с патентом". И ни одного цвета. Но есть слово "декорум", неприглядно характеризующее окружающую обстановку. Стихотворение появилось в печати только в 1923 г. Волошин его в 1909 г., конечно, не видел. Но мы теперь можем увидеть разницу.

Интересно сопоставить с непосредственным впечатлением, сохранившимся в письме к жене от 5 июня 1890 г.:

"Вена подавляет своими зданиями: думаешь - это дворец, а это отель. Особенно мне понравился старинный (13 века) собор Св. Стефана в готич. стиле с ажурными высочайшими башнями и крышей, которая точно вышита бисером. Внутри множество капелл - свету почти нет: он проходит скупо в окна, хотя огромные, но сплошь расписанные по стеклу арабесками и сценами на библейские сюжеты; то там, то сям служат, цветы, свечи, молящиеся фигуры в темных нишах у решеток, звон колокольчиков, и все-таки церковь так велика, что кажется тихо".

В описании - никакого мистического пафоса. И цветовой палитры. Только рассказ.

Удивительное сближение: Волошин тоже видел собор св. Стефана, тоже во время своего заграничного путешествия и тоже в Италию. Он совершил его 23-летним студентом,  спустя ровно 10 лет, летом 1900 г. Точно так же он прибыл в Вену поездом из Варшавы, с компанией. В совместном дневнике* была сделана запись (спутником А. В. Смирновым):

"Наконец, мы достигли собора св. Стефана, но не остановились и здесь, а устремились в погребок по соседству, т. к. были голодны как волки. <...> С отуманенными головами вылезли мы из характерного старинного погребка и полезли на колокольню св. Стефана. Но приключений никаких не случилось <...>"

Так что в созерцании этого собора Волошин приподнятость испытал, но несколько иного рода. И ещё совпадение:

"После этого традиционного восхождения на колокольню и осмотра галереи мы совершили, чтобы достойно покончить этот день, еще более традиционное путешествие в Императорский парк Schönbrunn, где видели, кроме стриженных деревьев, даже самого императора". См. в письме ИФА: "Видел вчера еще Вахт-парад - во дворе Hofburg'а и видел императора в окне".

В 1937 г. участник путешествия Л. В. Кандауров добавил к этому месту дневника:

"Автор настолько был затуманен посещением Эстергазиевского кабачка, что совершенно не заметил того, что между кабачком и колокольней мы полчаса просидели внутри самого Стефана, слушая дивную музыку, которая звучала из глубины собора и застывала между стенами храма в виде разноцветных стекол".

Но вернусь к циклу Волошина "Руанский собор". Сюжет исчерпан, но просится послесловие. В стихотворении "V. Смерть" читаю:

Под ногой сияющие грозди -
Пыль миров и пламя белых звезд.
Вы, миры, - вы огненные гвозди,
Вечный дух распявшие на крест.

"Под ногой" - потому что лирический герой как бы воспарил по "прозрачным ступеням". Но существенно другое: неизбежно вспоминаются строки Анненского из стихотворения "Конец осенней сказки" ("Тихие песни"):

Да из черного куста
Там и сям сочатся грозди
И краснеют... точно гвозди
После снятого Христа.

Это рифменное совпадение? Так бывает у поэтов. Однако вопрос: читал ли Волошин "Тихие песни" до написания своего цикла? В некрологической статье "И. Ф. Анненский - лирик" (Аполлон. ? 4. 1910. Январь) он даёт хронику своего знакомства с "неизвестным именем" и пишет:

"Потом я читал в 'Весах' рецензию о книге стихов 'Никто' (псевдоним хитроумного Улисса, который избрал себе Иннокентий Федорович). К нему относились тоже как к молодому, начинающему поэту; он был сопоставлен с Иваном Рукавишниковым.
В редакции 'Перевала' я видел стихи И. Анненского (его считали тогда Иваном Анненским). 'Новый декадентский поэт. Кое-что мы выбрали. Остальное пришлось вернуть'".

Волошин читал рецензию В. Брюсова и, значит, о книге "Тихие песни" знал ко времени одновременного сотрудничества с Анненским в "Перевале". Но читал ли саму книгу - неясно. К тому же, Волошин писал статьи не как документы, а как эссе, художественно, с "непоследовательностью". Мог и забыть кое-что. Мог и придумать. Так что допускаю, что рифма "грозди - гвозди" в строках на одну тему - случайность. Или невольный отпечаток увиденного мимоходом.

Чего нельзя сказать о Блоке. Это заметил Р.Д. Тименчик в 1981 г., когда "вопрос о "цитатах" из Анненского у Блока подробно ещё не рассматривался". И привёл начальные строки из первого стихотворения триады ("трилистника") "Осенняя любовь":

Когда в листве сырой и ржавой
Рябины заалеет гроздь, -
Когда палач рукой костлявой
Вобьет в ладонь последний гвоздь (II т., с. 263).

Стихотворение опубликовано в "Весах" в декабре того же 1907 г., когда выходил и "Перевал". А написано в "сентябре - октябре", как отмечено автором в автографе. Блок точно читал "Тихие песни" и написал на книгу свою рецензию (газета "Слово". 1906. 6 марта. "Литературное приложение", ? 5).

* Волошин М. А. Автобиографическая проза. Дневники / Сост. З. Д. Давыдов, В. П. Купченко. М.: Книга, 1991. С. 14-15.