Сокращения

Открытие: 20.08.2014

Обновление: 05.03.2024

^{СЛУЖЕБНЫЕ РЕЦЕНЗИИ 1907-1909}

Источник текста и примечаний: УКР IV.

? 165. В. Чернышев. Школьник. Русская учебная хрестоматия. Для третьего и четвертого годов обучения.
С.-Пб. 1907. Стр. XIII + 330. Цена 60 к.

? 168. Роберт Зайчик. Люди и искусство итальянского возрождения. Перевод с немецк. Е. Герстфельд, под редакцией проф. Г. Форстена. С.-Пб. 1906. Изд. В. Березовского. [693] PDF

? 181. Русская классная библиотека, издаваемая под редакциею А. Н. Чудинова.

<1)> Данте Алигиери. Божественная комедия. Часть I. Ад. Полный текст 34 песен, объяснительные статьи. 1897; Ч. II. Чистилище. Полный текст. Примечания. 1897; Ч. III. Рай. Текст и примеч. 1897.
<2)> Джьованни Боккачьо. Декамерон. СПб. 1899.
3) Дж. Г. Байрон. Избранные сочинения в переводе русских поэтов. СПб. 1901.
4) И. Вольфганг Гете. Фауст. Драматическая поэма и 2-х частях. Перевод М. П. Вронченки. Текст 1-й части. Изложение II-й части. Объяснительные статьи. СПб. 1900.
5) Адальберт Шамиссо де-Бонкур. Избранные произведения в переводах русских писателей. СПб. 1899.
6) Дени Дидро. Избранные сочинения. Племянник Рамо. (La neveu de Rameau). Биограф, очерк. СПб. 1900.
7) Альфред де Мюссе. Избранные сочинения. Перевод В. Е. Чешихина и др. СПБ. 1901.
8) Ганс Христиан Андерсен. Избранные сочинения. 1) Часть 1-ая. Сказка моей жизни. СПб. 1899; 2) Импровизатор. Роман. Спб. 1899.
9) Торквато Тассо. Освобожденный Иерусалим. Перевод и частью изложение. СПб. 1899.
10) Пьер Бомарше. Трилогия. Перевод А. И. Чудинова. СПб. 1898.

? 185. Проф. Д. Н. Овсянико-Куликовский. Теория прозы и поэзии. Руководство для средней школы и для самообразования. Изд. Тов. И. Д. Сытина. Москва. 1908. С. 192-193; 193-199.
Опубликовано в ЖМНП [704]

? 186. Б. В. Варнеке, профессор Императорского Казанского Университета. История русского театра. Часть первая: 17 и 18 век. Казань. 1908. Стр. III + 360 + I нен. Ц. 2 p. С. 200-201; 201-203.

? 189. Переводы Д. С. Мережковского (в издании товарищества 'Знание'). PDF 1) Эсхил. Скованный Прометей. С портретом (?!) Эсхила. Изд. 3-е. 1907. С.-Пб. 2) Софокл. Эдип-царь. С портретом (?) Софокла. Изд. 3-е. С.-Пб. 1907. 3) Эдип в Колоне. Изд. второе. С.-Пб. 1900. 4) Антигона. Изд. третье. 1906. С.-Пб. 5) Эврипид. Медея. С портретом Эврипида. Изд. второе. С.-Пб. 1904. 6) Ипполит. Изд. второе. 1904. С.-Пб.
Рецензия почти полностью повторена в ЖМНП PDF (нс. 1908. Ч. XVIII. Декабрь. Паг. 3. С. 236-239), где к ней добавлен отзыв И. И. Холодняка. [708]

? 207. Овсянико-Куликовский Д. Н., проф. Теория поэзии и прозы. Руководство для средней школы и для самообразования. Издание 2-ое, дополненное. Издание т-ва И. Д. Сытина. (Книги для современной шкоды). М. 1909. С. 305; 305-306.

? 212. С. С. Кондурушкин. Сирийские рассказы. Изд. Тов-ва Знание. С.-Пб. 1908. Стр. 249. Цена 1 р.

? 215. Иван Бунин. Том первый. Рассказы. Изд. 3-е. С.-Пб. 1904. - Том второй. Стихотворения. 1889-1902. Изд. второе с портретом. С.-Пб. 1909. - Том третий. Стихотворения. 1903-1906. С.-Пб. 1906. - Том четвертый. Стихотворения. 1907 г. С.-Пб. 1908. - Том пятый. Рассказы. С.-Пб. 1909. [746] PDF

Рецензии, не опубликованные в книге и приведенные в Приложении 6 ("Перечень учено-комитетских работ И. Ф. Анненского 1907-1909 годов, не опубликованных в настоящем выпуске"):

64. Мнение о книге: Уроки по этимологии русского языка. Преподавателя гимназии Д. П. Джуровича. Пултуск. 1908. Стр. 69. Цена 70 коп.

70. Мнение о книге: Крихацкий И. и Бурнеевский М. Учебная книга по латинскому языку. PDF Составлена применительно к последним программам по латинскому языку для третьего и четвертого классов мужских гимназий и прогимназий Министерства Народного Просвещения. Одесса. 1909. Стр. V +128+112. Ц. 85 к.

71. Мнение о книге: Маштаков П. Л. Грамматика русского языка для самообразования. PDF С приложением краткого корнеслова. С рисунками в тексте. М. 1909. Стр. 129. Ц. 60 к.

72. Мнение о книге: Ветухов А. Начатки русской грамматики. Синтаксис и этимология. PDF Пригодно для самообразования, 8-х специальных классов женских гимназий, для средне-учебных заведений и городских училищ. Харьков. 1909. Стр. 46. Ц. 30 к.

? 165

В. Чернышев. Школьник. Русская учебная хрестоматия.
Для третьего и четвертого годов обучения
С.-Пб. 1907. Стр. XIII + 330. Цена 60 к.

Рецензия на книгу В. Чернышева выходит за рамки обычной служебной добросовестности Анненского. Прежде всего это относится к теме "детских неграмотных сочинений", в которой он полемизирует с автором книги. Интересно отметить как редкость то, что рецензент публично устанавливает свой приоритет, но главным образом то, что эта тема его по-прежнему волнует. Об этом говорит заряд эмоциональности, вкладываемый в слова об образцах при утверждении идеи поддержки детской самостоятельности. И это горячность человека, который с таким почтением писал о "педагогическом значении" Я. П. Полонского, А. Н. Майкова, А. К. Толстого! Как дорожит он детскими мыслями, которые "естественно возникают по поводу непосредственных впечатлений жизни". Как ценит он в ученике "своё", хотя бы даже и зарождённое Гоголем. Мне думается, это и сегодня ориентир для учителя.

Очень ёмкими наряду с лаконичностью являются и характеристики авторов хрестоматии. "Громоздкие томы" Андрея Печерского - и мы понимаем настрой И. Ф. Анненского. Знаниевские "бледно-зелёные книжки", без указания имени М. Горького, - и тоже есть, над чем задуматься, читая далее перечень литераторов народнического толка, круга старшего брата Н. Ф. Анненского, с юности оказавших на него пожизненное влияние. Указано равное количество стихотворений А. К. Толстого и С. Я. Надсона, и мы понимаем предпочтение рецензента.

50

Это - очень богатая материалом хрестоматия, вот первое, что надо сказать о книге г. Чернышева. Составитель перелистовал для своего сборника и громоздкие томы Мельникова-Печерского², и бледно-зеленые книжки, издаваемые т-вом 'Знание'³, и издания, посвящаемые произведениям нашего фольклора⁴. Он использовал не только классическую нашу словесность, дав в хрестоматии, конечно, вполне законное преимущество Пушкину и Крылову, но обратился за материалом к сочинениям В. Г. Короленко⁵, Гл. И. Успенского⁶, С. Я. Елпатьевского⁷ и Д. Н. Мамина⁸.

Как настоящая 'Пчела'⁹ нашего средневековья, новая хрестоматия оказалась не только усердной, но и нелицеприятной: Майков почти уравновешивает в 'Школьнике' Некрасова¹⁰; Никитин представлен не полнее, чем Тютчев¹¹; из А. К. Толстого в хрестоматию вошло столько же стихотворений, как и из Надсона¹².

Сборник кажется мне очень уравновешенным и с другой стороны - составитель пошел по среднему пути между торжественно-моральной стезей старых антологов и сплошным "надрывом" некоторых новых авторов наших школьных хрестоматий: из Салтыкова составитель выбрал Пахомовну¹³, а вместо классического некрасовского 'Власа' поставил, правда, менее драматического, но, пожалуй, более скульптурно-величавого и загадочного 'Старика' А. А. Голенищева-Кутузова¹⁴.

Г. Чернышев уравновесил в своей книге и два основных элемента всякой детской книги для чтения - художественный и морально-анекдотический: в первый отдел хрестоматии с полным основанием, на мой взгляд, введены рассказы Ушинского и др<угих>¹⁵ - они легче для пересказа, чем произведения чисто художественные, которые вовсе и не предназначались ни для детского обихода, ни для переложения. Впрочем, слово "уравновесил" надо принимать в этом случае не буквально: художественный элемент и в прозе, и в стихах безусловно перевешивает в книге г. Чернышева анекдотический и поучительный. К тому же, что очень мне нравится, из книги исключена область популяризированных научных знаний: ни звездное небо на астрономической карте, ни горные породы в их происхождении и утилизации не занимают страниц хрестоматии.

Я говорил о "равновесии" поучительного и художественного

51

элемента лишь в том смысле, что самый выбор отрывков из художественной литературы подобран с расчетом на его "содержательность": пьесы настроения чисто лирического оставлены в стороне, и 'Дума' Некрасова вытеснила кольцовскую¹⁶.

Обращает внимание в книге г. Чернышева еще богатый выбор пословиц¹⁷, между которыми я встретил немало таких, которые ранее в хрестоматии не попадали.

Теперь обратимся к теневой стороне новой книги.

Г. Чернышев почти при каждой статейке своей книги дает темы или задачи для учеников; общий характер таких вызываемых книгою работ - побудить ученика к самостоятельному творчеству на данную тему.

Г. Чернышев пишет в своем предисловии: "Наши многочисленные задачи для сочинений не рассчитаны ни на орфографию, ни на стилистику, ни на схоластические требования теории сочинений - мы считаем возможным и неизбежным допустить в этом отношении в детских сочинениях значительные погрешности, но мы желаем, особенно после знакомства с подходящим образцом, дать возможность высказать детям свои собственные наблюдения, воспоминания, мысли и т. д."¹⁸.

Автор этой заметки лет 20 тому назад, кажется, первый в русской педагогической литературе в особой брошюре высказал мысль о "детских неграмотных сочинениях"¹⁹. Но и тогда он не знал, и теперь недоумевает, причем же тут образцы. Да разве в образцах-то и не лежит основа той самой схоластики, которая так возмущает автора хрестоматии? По-моему, детские мысли естественно возникают по поводу непосредственных впечатлений жизни. Художественные произведения на ту же тему подавляют творчество, вызывая лишь на убогое, чаще всего карикатурное подражание, может быть, тоже не бесполезное, но уже вовсе не свое. А тут еще такое (далеко ли отстоящее от схоластических) требование составителя, как то, которое мы читаем на стр. 231: "опишите тот уездный городок, который вы знаете (дайте подробное описание города и жителей, но без насмешливости, которая есть у Гоголя)"²⁰. Не угодно ли вам перебить свое настроение, переделать свой вкус. уничтожить в себе то, что в него запало гоголевского и, все же неизбежно подпадая влиянию образца, писать свое обезличенное описание без обязательных юмористических штрихов. И это будет сочинение вне школьной схоластики.

Не понравились мне в книге г. Чернышева и различные наставления по части гигиены и т<ому> п<одобное>.²¹
Для кого это нужны в книге с легендами Плещеева и элегиями Тютчева такие максимы:

52

Избегай пыльного или испорченного воздуха. Поэтому не бегай там, где можно поднять много пыли; не бей по уху (это уже даже не гигиена, кажется) и т<ому> п<одобное>?

2-ая страница книги г. Чернышева отнесла нас к временам "Дедушки Иренея" и его знаменитому двустишию

Губы, десны крепче три
И снаружи и снутри.²²

И мы поневоле вспомнили при этом, что говорила тогда критика о сомнительной ценности стихотворной и вообще дидактической гигиены²³.

¹ Автограф рецензии не разыскан. Печатается по тексту журнальной публикации (ЖМНП, нс. 1907. Ч. X. Август. Паг. 3. С. 227-229. Подпись: И. Анненский). В материалах журнала заседаний ООУК сведений о заслушивании доклада не обнаружено. Не была снабжена публикация и значком *, которым обозначались в ЖМНП рецензии, заслушанные в УК. Впоследствии рецензия перепечатывалась (см.: Анненский И. [Ред.] // Соллогуб Б., Симоновский В. Указатель лучших, по отзывам печати, учебников, наглядных учебных пособий и методических руководств на русском и украинском языках. СПб,: Издание т-ва 'Общественная Польза', 1909. С. 39-40. Рец. на кн.: Чернышев В. Школьник. Русская учебная хрестоматия. Для третьего и четвертого годов обучения. С-Пб. 1907).
В 'Предисловии', говоря о задачах и содержании хрестоматии, составитель отмечал:

"Изучение лучших авторов и народной словесности с специальной целью находить у них произведения и отрывки, доступные и занимательные для детей, проверка собираемого материала на опыте - уже давно и достаточно показали возможность составления хрестоматий, удовлетворяющих намеченному требованию образовательной пользы и нетягостного, интересного ученья.
Вот путь, которым шел и составитель 'Школьника', старавшийся при этом освежить обычный материал учебных хрестоматий произведениями известных новых: и новейших писателей, а отчасти и не использованными произведениями писателей более старых.
Только в первом отделе нашей хрестоматии есть статейки, не входящие в область художественной литературы" (С. IV).

Следует отметить, что значительную часть первого отдела ('Рассказы. Пословицы. Загадки. Басни') хрестоматии составляют "извлечения, переводы и переделки" составителя. Чисто литературный материал в книге распределен в отделах 'Сказки' (С. 93-131), 'Дети. Семья. Школа' (С. 132-178), 'Времена года' (С. 179-201), 'Деревня и город' (С. 202-243), 'Родная земля' (С. 244-312) и 'Родина-мать' (С. 313-319).
Рецензируемая книга, отпечатанная в Типо-Литографии Ф. Вайсберга и П. Гершунина, была издана М. В. Пирожковым.
Нужно напомнить, что составитель хрестоматии 'Школьник' в позд-

53

нейших 'Воспоминаниях об И. А. Бодуэне де Куртенэ' рассказывал и о учено-комитетской судьбе рецензируемой книги: "Над этой книжкой я особенно много работал и в отношении текста, и в отношении предисловия для преподавателей. Я надеялся на успех этого учебника, но вышло совсем иначе. Ученый комитет не допустил его в школы, а мне прислал такую грубую и несправедливую рецензию, что я решил написать жалобу министру народного просвещения на неосновательную критику и оскорбительные выражения в рецензии. В этой рецензии было, например, написано, что в моей книге находятся "глупые" правила о сохранении здоровья и о поведении учащихся. В своей жалобе я указал, что эти "глупые" правила извлечены мною из книги, одобренной Ученым комитетом для всех учебных заведений. Рецензия члена Ученого комитета и постановление о недопущении моего учебника для школ были так явно несправедливы, что член того же Ученого комитета Анненский написал и напечатал в 'Журнале Министерства народного просвещения' одобрительный отзыв о моей книге..." (Чернышев В. И. Избранные труды: В 2-х т. / Сост. А. М. Иорданский, В. К. Костомаров, И. Ф. Протченко. М.: Просвещение, 1970, Т. 2: Язык и стиль писателей; Диалектология; Правописание и методика письма; Personalia. С. 682).
² Из сочинений Мельникова-Печерского в книгу включены следующие фрагменты: 'Нижегородское предание', 'Крестьянские приметы', 'Верховое Заволжье', 'Волжское нагорье', 'На льдине' (С. 27-28, 33-34, 263-266, 267-270, 282-284).
³ Речь идет, видимо, о выпускавшемся товариществом 'Знание' пятитомнике 'Рассказов' М. Горького, уже к 1903 г. выдержавшем 9 изданий. В книгу Чернышева вошел фрагмент его повести 'Ярмарка в Голтве', впервые напечатанной в газете 'Нижегородский листок' (1897. ? 196, 210) и впоследствии включенной в это собрание сочинений Горького.
См. в рецензируемом издании: Пешков А. М. (Горький М.) Ярмарка в Голтве (С. 288-292).
⁴ Чернышев включил в свою книгу несколько подборок пословиц (см. прим. 16), загадки (С. 41-42), народные сказки (С. 93-115).
⁵ См. фрагменты 'Село Кандрыкино' и 'Макар' (С. 271, 308-309).
⁶ Чернышев включил в свою книгу отрывок Успенского 'Растеряева улица' (С. 233-235).
⁷ Елпатьевский Сергей Яковлевич (1854-1933) - прозаик, публицист, мемуарист, врач, общественный деятель, близкий к кругу 'Русского богатства', близкий знакомый Н. Ф. Анненского, оставивший о нем воспоминания, позволившие высказать весьма любопытные генеалогические предположения (см.: Елпатьевский С. Николай Федорович Анненский: Воспоминания // Русское богатство. 1912. ? 10. С. 374; Петрова М., Самойлов Д. Загадка Ганнибалова древа // Вопросы литературы, 1988. ? 2. С. 187-192).
В конце августа - начале сентября 1904 г. Анненский, перенося во время поездки в Крым очередную болезнь - плеврит, некоторое время жил и лечился в Ялте, в доме "доктора С. Я. Елпатьевского". В воспоминаниях последнего содержится упоминание фамилии Анненского (см.:

54

Елпатьевский С. Я. Воспоминания за 50 лет. Л.: Прибой, 1929. С. 292), однако из контекста не вполне понятно, не о старшем ли брате И. Ф. Анненского, Николае Федоровиче, идет у него речь.
В 'Школьнике' помещен отрывок 'Тайга весною' (С. 299-302}, принадлежащий перу Елпатьевского.
⁸ См. отрывки 'Рекреация', 'В Уральской глуши' и 'Хитрый немец' (С. 160-162, 248-253, 309-312).
⁹ Речь идет о переводном сборнике изречений и кратких исторических анекдотов, распространенном в древнерусской книжности (см.: Древняя русская пчела по пергаменному списку; Труд Виктора Семенова // СОРЯС ИАН. 1893. T. LIV. ? 4. С. I-LXVI, 1-444; Словарь книжников и книжности древней Руси // АН СССР; ИРЛИ (ПД); Отв. ред. Д. С. Лихачев. Л.: Наука, 1987. Вып. I. С. 382-387).
¹⁰ Майков представлен в хрестоматии следующими стихотворениями: 'Пастух', 'Над необъятною пустыней Океана...', 'Весна', 'Нива', 'Ночь на жатве', 'Осенние листья по ветру кружат...', 'Воробьевы горы', 'Чужбина' (С. 58-61, 180, 181, 185-186, 186-187, 193-194, 272, 316-317), а из сочинений Некрасова извлечены такие стихотворения и фрагменты поэм, как 'Пчелки', 'Ну, пошел же, ради Бога...', 'Уж налились колосики...', 'Воевода-мороз', 'С работы', 'Несжатая полоса', 'Дума', 'Песня о труде', 'Сеятелям', 'По Сибири', 'Тарбагатай' (С. 57-58, 146-147, 189-190. 199-201, 202-203, 208-209, 237-238, 240-241, 242, 298-299,306-308).
¹¹ Чернышев перепечатал в своей хрестоматии стихотворения Никитина 'Утро', 'Ночлег в деревне', 'Дедушка' и 'Пробуждение степи весною' (С. 182-183, 202, 211-212, 278-279), а из сочинений Тютчева извлечены стихотворения 'Весенние воды', 'Весенняя гроза', 'Есть в осени первоначальной...' и 'Пошли Господь свою отраду...' (С. 179-180, 180, 193, 239-240).
¹² Поэзию А. К. Толстого в 'Школьнике' представляют стихотворения 'Где гнутся под омутом лозы...', 'Я вместо матери уже считаю стадо...', 'Малороссия', 'Южный берег Крыма' (С. 135, 136, 286-287, 293-294), а Надсона - 'Глухо стонет вьюга, - стонет и рыдает...', 'Дитя столицы, с юных дней...', 'На юг, говорили друзья мне, ка юг...' и 'У моря' (С. 168, 238-239, 293, 294).
¹³ Из сочинений Салтыкова-Щедрина составителем хрестоматии извлечены 'Лето и осень хозяйственного мужичка' и 'Пахомовна' (С. 205-207, 219-221).
¹⁴ Речь идет о стихотворении 'Старик' ("Вы встречались ли дорогою...") (С. 218-219). Чернышев поместил в хрестоматии также стихотворение Голенищева-Кутузова 'Зимой' ("Да, и в плену! Волшебница-зима...") (С. 198).
¹⁵ В первом отделе перепечатаны четыре рассказа Ушинского ('Играющие собаки', 'Добросовестный дикарь', 'Дервиш и хан' и 'Леший'), а также произведения Тургенева, Гоголя, Л. Толстого, Писемского, В. Острогорского, Буслаева, С. Аксакова, Мельникова-Печерского и составителя книги.

55

¹⁶ Речь идет о стихотворении Некрасова 'Дума' ("Сторона наша убогая..."), напечатанном на стр. 237-238 хрестоматии, и, вероятно, о кольцовской 'Думе сокола' ("Долго ль буду я...").
¹⁷ В I отделе помещено несколько подборок пословиц, сгруппированных по тематическому принципу ("о здоровье", "о помощи", "об упрямстве" и т. п.). См. стр. 3, 5, 7, 15, 16, 22, 30, 32, 35 и 40.
¹⁸ Стр. XII.
¹⁹ Речь идет о брошюре Анненского 'Первые шаги в изучении словесности: Два сообщения в собрании преподавателей русского языка при Педагогическом музее военно-учебных заведений' (СПб.: Типография И. Н. Скороходова, 1888. 23 стр.), недавно переизданной (см.: Анненский И. Ф. Из педагогического наследия / Сост., подг. текста, предисл. и прим. О. Н. Черновой. Смоленск, 2001. Вып. 1). Ее вторая часть (впервые опубликована под заглавием 'О темах для младших классов' в журнале 'Педагогический сборник' (1888. Октябрь. Паг. 3. С. 95-97; см. также: Краткий обзор деятельности Педагогического Музея военно-учебных заведений за 1887-88 учебный год: Девятнадцатый обзор / Сост. Вс. Каховский. Спб.: Тип. М. М. Стасюлевича, 1888. С. 95-97) посвящена вопросу о детских сочинениях (С. 19-23). Там Анненским было сформулировано положение о желательности "самостоятельных" сочинений учеников первых классов гимназий ("Самостоятельными они должны быть в том смысле, чтобы ребенок для них учился замечать и наблюдать, а в них собирать наблюдения, мысли, чувства, желания и прочие душевные проявления, и излагать их в естественной, по возможности правильной и красивой форме" (С. 20)) и предложен около сорока тем подобных сочинений (например: 'Первый день в школе', 'Как меня учили читать?', 'Наш класс', 'Петербургская оттепель', 'Большая улица и закоулок в осенний вечер', 'Животное - враг и друг человека', 'Кем я хочу быть?', 'Кто несчастнее, слепой или глухой?').
²⁰ Задание следует за гоголевским фрагментом 'Миргород' (С. 230).
²¹ Речь идет о статейках 'Правила сохранения здоровья' (С. 2-3), которую и цитирует в рецензии Анненский, и 'Правила учтивости' (С. 10-11).
²² Дедушка Иреней - псевдоним прозаика, драматурга, философского, музыкального и литературного критика, популяризатора научных знаний, издателя журнала 'Сельское чтение', князя Владимира Фёдоровича Одоевского (1803 или 1804-1869), под которым он выпускал сборники сказок и песен. Процитированные стихи - из книги 'Сборник детских песен дедушки Иренея, изданный князем Одоевским. Тетрадь I' (СПб., 1847).
²³ Речь, вероятно, идет о фрагменте рецензии Белинского, в которой разбиралась в числе прочих и упомянутая в прим. 13 книга:

"Несмотря на то, что сказочки дедушки Иренея хороши, столько хороши, сколько могут быть хороши сказочки для маленьких, очень маленьких детей, - и мы тем более жалеем, что не можем того же сказать о его стихах для детей, стихах, которые... но судите сами: вот 'Песня для входа в класс':

Трах, тарарах, тан-тан-тан,

56

     Трах, тарарах, тан-тан, тан (дважды)!
Время, время в класс сбираться!
Не шуметь и не толкаться,
Не зевать по сторонам,
А садиться по скамьям.
     Трах, тарарах, тан-тан-тан,
     Трах, тарарах, тан-тан-тан!

Вот и вся песня! Нам кажется, что, не писавши стихов смолоду, лучше уж и не браться за них под старость; а написавши музыку, попросить кого-нибудь из записных стиходеев приделать к ней стишки на известную тему. Но это бы еще куда ни шло, а нас пуще всего (даже пуще стихов) испугал гибельный совет, который дедушка Иреней дает детям насчет чистки зубов:

Зубы, десны крепче три
И снаружи и снутри.

Помилуйте, как это можно! Один из наших знакомых рассказал нам про себя, именно по поводу этих стихов, очень поучительную быль. Владея необыкновенно крепкими, здоровыми и чистыми зубами, он недавно стал чувствовать в них сильный лом, когда возьмет в рот холодной воды. Дантист, которого он спрашивал о причине этого явления, осмотрев его зубы, сказал ему: верно вы крепко трете зубы щеткою с зубным порошком? - Очень крепко. - Так оставьте на неделю вовсе тереть, а после трите как можно тише и легче, а то у вас и так остался уже слишком тонкий слой глазури: если протрете ее, все ваши зубы вдруг начнут гнить и крошиться.
Советуем дедушке Иренею, при втором издании трех его песен, слово крепче заменить легче, - что тем удобнее сделать, что через это и размер стихов ничего не терпит" (Белинский В. Г. Полное собрание сочинений: В 13-ти т. М., 1956. Т. 10. С. 150-151).

? 185
Проф. Д. Н. Овсянико-Куликовский. Теория прозы и поэзии. Руководство для средней школы и для самообразования.
Изд. Тов. И. Д. Сытина. Москва. 1908.¹

Овсянико-Куликовский Дмитрий Николаевич (185-1920) - один из крупнейших представителей психологической школы А. А. Потебни в российской филологии, историк литературы, литературный критик.
Анненский рецензировал его труды для УК МНП неоднократно:

Д. Н. Овсянико-Куликовский, проф. Харьковского университета. Синтаксис русского языка. С.-Пб. PDF // ЖМНП. 1903. Ч. CCCXXXXVII. Май. Паг. 2. С. 220-232. [603]

Овсянико-Куликовский Д. Н., проф. Теория поэзии и прозы. Руководство для средней школы и для самообразования. Издание 2-ое, дополненное. Издание т-ва И. Д. Сытина. (Книги для современной шкоды). М. 1909. // УКР III. ? 207. С. 305; 305-306. см. ниже

Д. Н. Овсянико-Куликовский, профессор Харьковского университета. Руководство к изучению синтаксиса русского языка. М. Изд. И. Д. Сытина. PDF // ЖМНП, нс. 1908. Ч. XIII. Февраль. Паг. 2. С. 211-215; Известия по народному образованию. 1908. Ч. XVI. Февраль. Паг. 2. С. 211-215. [695]

Д. Н. Овсянико-Куликовский (бывш. профессор Харьковского университета). Грамматика русского языка. М. 1907. Изд. Т-ва И. Д. Сытина. PDF // ЖМНП, нс. 1908. Ч. XIII. Февраль. Паг. 2. С. 235-240; Известия по народному образованию. 1908. Ч. XVI. Февраль. Паг. 2. С. 235-240. [697]

192

В основу нового курса автором положены его взгляды на поэзию, во многом расходящиеся с теми, которые до сих пор лежали в основе лучших наших и - поскольку мне известно - западноевропейских руководств. Так автор полагает, что к области поэзии относятся все искусства*². Едва ли может быть, однако, доказано такое положение: "архитектор, скульптор, живописец, музыкант, замышляя и созидая свои произведения, создают их сперва в своем уме, в воображении. А все, что совершается в уме, в воображении совершается не иначе, как силою и средствами языка" (стр. 12).

"Воздвигнутое здание будет последним окончательным переводом этого словесного подлинника на язык "камня, мрамора и дерева" (стр. 13)³. Метафора язык дерева и т<ому> п<одобное> ничему не мешает, но чтобы существовал словесный подлинник Лунной сонаты⁴ - это, я думаю, трудно не только доказать, но даже предположить. Гораздо более введения удовлетворяет нас первая глава, написанная в терминах более обычных и трактующая о поэзии и прозе как явлениях человеческой мысли⁵, с удачными выписками из известной книги Гюйо⁶, из Тургенева ('Поездка в Полесье')⁷, Гоголя и Лермонтова.

Для образов г. Овсянико-Куликовский дает новое деление их на типичные, символические и схематические (стр. 33) и отлично разъясняет, что именно под этими терминами разумеется⁸.

Но я не совсем понял то, что сказано на стр. 43 о родстве эстетического чувства с нравственными, и решительно не понимаю, ни что нравственного заключает в себе "спокойствие трудовой умственной совести", ни при чем здесь своеобразная природа эстетической эмоции⁹.

В  3 автор опять удаляется из области слова и относит архитектуру к искусству лирическому (стр. 53), причем рядом с этим портрет причисляется к искусству образному в тесном смысле слова. На этой почве книга г. Овсянико-Куликовского выходит из моей

* Отчасти то же, хотя и не в столь категоричной форме, было высказано в книге, изд<анной> учеником Вильгельма Шерера¹⁰ Рихардом Мейером¹¹ из его наследия. Берлин. 1888 г., под названием Poetik v<on> Wilhelm Scherer, C<on>f<er> 1 Kapitel - Примечание И. Ф. Анненского.

193

компетенции; но я не могу не отметить все же бросающейся в глаза субъективности в сделанном им распределении искусств и отделки их жанров¹². Стоя на точке зрения главным образом психологической, автор рассматривает (стр. 60) в одной общей группе Магаб-харату¹³, Шахнамэ¹⁴, наши былины и песнь о Роланде, о чем, мне кажется, можно только пожалеть (ср<авни> также стр. 72 сл., 74 сл. и 76)¹⁵. Неприятно действуют и такие определения: "Илиада описывает 10-летнюю осаду Трои греками" (стр. 61); "неизменною принадлежностью героического эпоса является введение в него элемента фантастического, чудесного в лице богов, богинь, фей, святых, дьявола и т. д."¹⁶.

На стр. 77 читаем: "Драматическая поэзия разветвлялась уже в древности на трагедию и комедию"¹⁷, что находится в противоречии со всем, что мы знаем о начале трагедии и начале комедии.

Пятая глава книги посвящена приемам поэтического творчества¹⁸. Если освободить мысленно изложение от таких аналогий, что приемы образного мышления (под ними разумеется, напр<и-мер>, лежащ<ий> в основе синекдохи) играют в поэзии ту же роль, какую в науке и философии играют "методы", то главу нельзя не признать написанною очень удачно (напр<имер>, стр. 108 сл. о сравнении и сопоставлении)¹⁹.

В общем следует признать новый учебник не только оригинальным и строго продуманным, чем значительно искупаются и те странности его, примеры которых отмечены выше, - но и замечательно стройным и выдержанным по плану.

Я совершенно не согласен с точкою зрения автора на задачу обновления курса теории словесности, который, по-моему, должен получить историко-генетическую основу, но это не мешает мне первому, принимая во внимание и отличное изложение предмета, и выше названные уже достоинства книги, ходатайствовать перед Ученым Комитетом о допущении ее в качестве руководства для наших средних учебных заведений.

¹ Автограф рецензии не разыскан. Печатается по тексту машинописной копии доклада, сохранившейся в РГИА (Ф. 733. Оп. 196. ? 176. Л. 370-371). За исключением заключительной части последнего абзаца рецензия эта была опубликована (ЖМНП, нс. 1908. Ч. XVIII. Ноябрь. Паг. 3. С. 123-125. Подпись: И. Анненский). Доклад был прочитан в заседании ООУК 23 июня 1908 г. (РГИА. Ф. 734. Оп. 3. ? 119. Л. 885-886).

Рецензируемый труд Овсянико-Куликовского - первая его попытка ввести в учебный обиход российской средней школы систематический теоретико-литературный курс, построенный на психологической основе. Второе, дополненное издание 'Теории прозы и поэзии', увидевшее свет в следу-

194

ющем году (см. текст 207), не содержало сколько-нибудь значимых изменений по сравнению с рецензируемым, и лишь при подготовке 3-го, значительно переработанного издания (см.: Овсянико-Куликовский Д. Н., проф. Теория поэзии и прозы: (Теория словесности): Руководство для средней школы и для самообразования. М.: Издание Т-ва И. Д. Сытина, 1914. (Книги для современной школы)) автор ставил перед собой цели "исправить теоретические недочеты", на некоторые из которых было указано в публикуемой рецензии, и сделать "необходимые поправки" (см. 'Предисловие' к упомянутому изданию книги (С. 3)).

Отмечу здесь, что при всем несогласии рецензента с некоторыми теоретическими построениями и подходами этого, по словам Анненского, "почтенного ученого", которое рецензент неоднократно формулировал в своих учено-комитетских трудах (см., например, текст 174 в настоящем издании и примечания к нему), его отношение к языковедческим, литературоведческим и критическим работам Овсянико-Куликовского было подчеркнуто лояльным и терпимым.

Приведу здесь в качестве примера заслушанное в заседании ООУК 31 марта 1908 г. 'Мнение по вопросу о программе курса лекций на 1 курсе Психоневрологического института по психологии мифа и первобытных верований (проф. Д. Н. Овсянико-Куликовского)', автограф которого сохранился в РГИА (Ф. 734. Оп. 3. ? 216. А. 139):

"Курс, насколько можно судить о нем по представленной программе, должен заключать в себе изложение некоторых данных, заключающихся в Исследованиях по истории религий, сравнительной мифологии, доисторической археологии (?) и психологии народов (Völkerpsychologie). Имя автора, известного своими работами по мифологии и психологии речи, должно ручаться за ценность проектированного курса.

И. Аннен<ский>".

² Речь идет о следующих положениях 'Введения': "К поэзии (в обширном смысле) принадлежат все искусства, как-то: архитектура, скульптура, живопись, музыка и поэзия в тесном смысле или искусство словесное. <...> К области поэзии, сказали мы, относятся все искусства" (С. 7, 8).

Впоследствии Овсянико-Куликовский следующим образом попытался устранить этот "теоретический недочет":

"Вместо термина "поэзия" часто употребляют другой: искусство (или художество), вместо "поэтический" говорят: "художественный". Равным образом слово "поэт" нередко заменяют словом "художник".
Это синонимы, но их значения не тождественны.
Понятие "искусства" - шире понятия "поэзии'. Искусство - один из видов человеческой деятельности, а поэзия - его разновидность. Кроме поэзии, есть и другие искусства: скульптура, живопись, архитектура, музыка"
(цит. по: Овсянико-Куликовский Д. Н., проф. Теория поэзии и прозы: (Теория словесности): Руководство для средней школы и для самообразования. 3-е, знач. испр. изд. М.: Издание Т-ва И. Д. Сытина, 1914. С. 8).

³ К подобным выводам (ср.: "..."переводом" этого словесного "подлинника" на "язык" камня, мрамора, дерева, на "архитектурное наречье" поэ-

195

зии") Овсянико-Куликовского приводила чисто дискурсивная трактовка художественного мышления, от крайностей которой он в 3-м издании своего труда отказался.

⁴ 'Лунная соната' - соната для фортепиано ? 14, opus 27, ? 2 Бетховена.

⁵ Речь идет о главе 'Что такое поэзия и что такое проза, как явления мысли человеческой?' (С. 19-39), в которой исходные понятия трактуются в связи с участием в мышлении поэтических образов:

"... участье образа ... придало всему процессу тот пошиб, в силу которого работа мысли становится художественною или поэтическою. Иначе можно назвать такой род или тип мышления образным.
Если же этого не случилось, если образы не участвовали в работе мысли или же, хотя и участвовали, но существенной пользы не принесли, оказавшись непригодными, и мысль уяснилась помимо них, то весь процесс вылился в другую форму - не художественную, не поэтическую, не образную. Эту форму или этот тип мышления мы называем прозаическим" (С. 20).

⁶ Речь идет о "следующих несомненно поэтических строках", извлеченных из книги "французского мыслителя Гюйо": <...> (С. 21-22).

⁷ Обширная цитата из упомянутого произведения (С. 22-23) мотивирована автором следующим образом:

"Рассказ Тургенева 'Поездка в Полесье' начинается изложением мыслей на тему о ничтожестве человека, о бренности человеческого существования, противопоставляемого вечности, незыблемости вечно-юной природы, столь безучастной к страданиям и участи людей. Исходным пунктом размышления послужил вид Полесья".

⁸ Овсянико-Куликовский, следующим образом классифицируя поэтические образы: '1) образы типичные, 2) образы символические, 3) образы схематические" (С. 33), отмечал, что "расположенные в таком порядке, эти виды образов могут быть рассматриваемы, как ступени, ведущие от поэзии к прозе" (С. 34).

При этом ученый давал каждому из элементов своей классификации следующую характеристику:

"Следует различать два сорта подобных - объединяющих - образов. Это, во-первых, те, в которых собраны только (или преимущественно) важнейшие, необходимые признаки данной группы, а почти все частные, индивидуальные черты, которыми характеризуются отдельные представители группы, устранены из образа или же (когда нельзя

196

их совсем устранить) лишь слегка, мимоходом намечены. <...> Такие образы мы будем называть обобщенными. Их называют также схематическими: они не дают конкретного изображения предмета, а только очерчивают понятие о нем, при чем подразумевается, что самые-то предметы, подводимые под данное понятие, бывают весьма разнообразны и не отражаются в данном образе. Такой очерк или абрис обычно называют "схемою".
Другой сорт объединяющих образов, - это те, в которых, кроме общих черт, воспроизведены и частные, индивидуальные. При этом выдвигаются преимущественно такие частные признаки, которые особливо хорошо согласуются, либо встречаются чаще других, либо, наконец, важны в том отношении, что содействуют живости, яркости изображения. <...>
Такие образы называются типичными: в них воспроизведено то, что понимают под именем "тип" (С. 25-26). <...>
Но искусство знает и другого рода образы, которые не принадлежат ни к схематическим, ни к типичным. Их можно назвать символическими (употребляя этот термин в обширном смысле). Они бывают весьма различны по своему характеру и значению, но объединяются в одну группу тем, что не являются обобщением объектов, а служат только знаком или способом выражения известных мыслей, чувств и настроений" (С. 31).

В качестве примера типичного образа приведен фрагмент 'Мертвых душ' (портрет Плюшкина), а символический образ Овсянико-Куликовский усмотрел в стихотворении Лермонтова 'Парус'.

⁹ Речь идет о следующих положениях книги:

"Нормальное и здоровое эстетическое чувство, это - то, которое возникает в сфере умственного труда, являясь симптомом и показателем его успешности, его плодотворности. Это - чувство умственного удовлетворения, интеллектуальной радости, торжества мысли над трудностями и препятствиями и, наконец, спокойствия трудовой умственной совести. В этом высшем и наилучшем выражении своем эстетическое чувство роднится с нравственным" (С. 43).

Для Анненского, который последовательно разграничивал понятия "эстетического" и "морального" в сфере искусства, неоднократно формулируя тезисы о "аморальности" творчества, о перспективах "победы в поэзии чувства красоты над чувством долга" (см.: КО. С. 97, 111), имманентное "родство" этих двух начал обнаруживалось через призму иных психолого-гносеологических категорий, зафиксированных в его незавершенной работе 1909 г. 'Об эстетическом критерии' для обоснования тезиса о том, что ''поэзия осуждена на раздвоенность" (РГАЛИ. Ф. 6, Оп. 1. ? 160. Л. 1):

"Эстетич<еский> - один из критериев. В основе экономия человеч<еской> чувствительности. <... >
Как дыхание поэзия, конечно, нейтральна. Но как закономерное отображение наших душевных состояний она есть безусловное стремление к Красоте и Добру.
Основанная на симпатии, она своей равномерностью и гармоничностью родственна чувствам Равенства и Справедлив<ости>. <... >
Поэзия полезна, поэзия ценность. Эстетич<еский> основывается на том, что наша чувствительность ограничена и что я даю испытывать другому, чего он не может по обстоят<ельствам> жизни пережить.
Экономия чувствит<ельности> - эстетический.

197

Симпатия - моральный" (РГАЛИ. Ф. 6, Оп. 1. ? 160. Л. 32-33).

¹⁰ Шерер (Scherer) Вильгельм (1841-1886) - немецкий лингвист, историк и теоретик литературы, об упомянутом труде которого Веселовский в своих трудах по исторической поэтике отзывался, как о "бесформенном отрывке чего-то, затеянного широко и талантливо и в тех же целях", "наброске, остове лекций, полном блестящих идей, но и недосказанностей" (Веселовский А. Н. Историческая поэтика / Ред., вступ. статья и примеч. В. М. Жирмунского. А.: Гос. изд-во 'Худож. лит-ра', 1940. С. 54, 246).

Труд Веселовского 'Три главы из исторической поэтике' содержит и суждения полемического характера, которые, возможно, лежали в основе замечания Анненского:

"Шерер откровенно стал на синкретическую точку зрения, но не выдержал ее до конца, не выяснил моментов развития, когда из пестрой связи игровых проявлений выделяется то, что мы назовем поэзией, ячейкой поэзии. Предполагается в начале смешение поэзии - песни с музыкой и мимическою пляской; для древнего периода, <...> когда элемент слова отсутствовал в синкретической игре, либо выражался восклицаниями, можно сказать, что в впечатлении целого слово не играло определяющей роли. Шерер обобщает этот вывод с очевидною натяжкой: "поэзия не в одном только художественном употреблении речи", говорит он и иллюстрирует это примерами: балета, обходящегося без слов, пантомимы, наконец средневековой мистерии, которая пелась и плясалась, производя художественное впечатление именно в этой связи, не одним только словесным элементом. Отсюда вывод, что пантомима - поэтическое произведение без слов (ein dichterisches, poetisches Kunstwerk). Мы выйдем из противоречия, поставив вместо "поэтического" хотя бы "художественное" (Веселовский А. Н. Указ, соч. С. 246-247).

¹¹ Мейер (Meyer) Рихард (1860-1914) - немецкий филолог, историк и теоретик литературы.

¹² В заключении главы 'Два вида поэзии: образная и лирическая' (С. 39-53) обнаруживаем следующую классификацию искусств:

"К искусству в тесном смысле образному относятся: скульптура, многие отделы живописи (портретная, историческая, жанр и др.), поэзия образная и образно-лирическая.
К искусству лирическому принадлежат: архитектура, живопись, изображающая природу (пейзаж, морские виды и т. д.), поэзия лирическая, пение и музыка" (С. 53).

В  2 'Искусство. Его деление на виды и разновидности' 3-го издания своего труда (см.: Овсянико-Куликовский Д. Н., проф. Теория поэзии и прозы: (Теория словесности): Руководство для средней школы и для самообразования. 3-е, знач. перераб. изд. М.: Издание Т-ва И. Д. Сытина, 1914. С. 8-9) автор книги,' сохранив в несколько измененном виде это деление, "основанное на психологической стороне художественной деятельности" (к "искусствам образным" на сей раз он относил поэзию (образную), скульптуру, рисунок и живопись, а к "искусствам лирическим" - поэзию лирическую, песню, музыку, архитектуру и танцы), приводил и иную классификацию. "Со стороны внешней формы" он выделял "зрительные" (скульптура, рисунок и живопись, архитектура) и "слуховые" (поэзия, пение, музыка) искусства.

198

¹³ 'Махабхарата' ('Сказание о великих Бхаратах') - эпос народов Индии на санскрите, включающий в себя повествование о борьбе родов за господство над Хастинапурой, а также несколько эпических сказаний и легенд преимущественно фольклорного характера.

¹⁴ 'Шахнаме' ('Книга о царях') - прозаические и стихотворные своды, в которых были собраны мифы, эпические сказания и исторические хроники иранских народов. Самый значительный и них - эпопея персидского и таджикского поэта Абулькасима Фирдоуси (около 940 - 1020 или 1030).

На стр. 60-64 упомянутые произведения, а также поэмы Гомера, 'Энеида' Вергилия, 'Рамаяна' и 'Песнь о Нибелунгах' рассматриваются как произведения, относящиеся к героическому эпосу.

¹⁵ На стр. 72-73, например, в качестве "прозаических поэм" рассматриваются такие произведения, как 'Три смерти' и 'Холстомер' А. Толстого, 'Песнь торжествующей любви', 'Довольно' и 'Призраки' Тургенева, 'Аскалонский злодей' Лескова, 'Парадокс' и 'Мороз' Короленко, 'Степь' Чехова, 'Старуха Изергиль' Горького и рассказы Л. Андреева.

Жанр баллады представляют у Овсянико-Куликовского переводы Жуковского из Шиллера, 'Романцеро' Гейне, 'Утопленник' и 'Бесы' Пушкина, 'Тамара' Лермонтова и 'Хуторок' Кольцова (С. 73-74).

Нужно отметить при этом, что проблемы генезиса жанра, его истории не находились в центре внимания автора, более заинтересованного в установлении типологических жанровых характеристик.

¹⁶ С. 61.

¹⁷ Неточная цитата: в книге "разветвилась".

¹⁸ Речь идет о главе 'Приемы поэтического творчества' (С. 85-119).

Исходя из мысли, что "эти приемы играют в поэзии ту же роль, какую в науке и философии играют "методы", а "подобно тому, как логика и методология изучают научные и философские методы, разделяя их на разряды и раскрывая природу каждого разряда, так и теория поэзии старается разобраться во множестве и разнообразии приемов поэтического мышления, разделить их на разряды и определить характер или природу каждого из них" (С. 85), автор распределил разнообразный литературный материал по следующим рубрикам: 1) Часть вместо целого (С. 85-104); 2) Замена одного представления другим при условии, что между ними есть какая-либо связь, внутренняя или внешняя (С. 105-108); 3) Сравнение и сопоставление (С. 108-115); Метафора (перенесение) (С. 115-118).

Указывая на распространенность аналогичных приемов и на уровне языка, в речи, Овсянико-Куликовский трактует их более широко. Так, например, сходный с синекдохой прием, которому посвящена рубрика 'Часть вместо целого', увязывается им с созданием 'образа целого, построенного на воспроизведении его части", и иллюстрируется фрагментами портретного и пейзажного характера из произведений русских классиков. "Образ типичный или тип" он также рассматривает в качестве одной из разновидностей данного способа отражения действительности и приводит обстоятельную классификацию подобных образов, выделяя типы психологические, бытовые, мыслящей и передовой части общества, национальные.

199

¹⁹ Очевидно, внимание Анненского обратили на себя следующие суждения автора о двух типах поэтического сопоставления (в качестве примеров первого Овсянико-Куликовский указывал на пары "Бобчинский - Добчинский", "дядя Митяй - дядя Миняй', "Удав - Дыба', "Иван Иванович - Иван Никифорович", а второго - на пары "Дон Кихот - Санчо Пайса", "Моцарт - Сальери", "Манилов - Собакевич', "Хорь - Калиныч", "Рудин - Наталья" и др.):

"а) Замыслив определенный тип, поэт воплощает его не в один, а в два образа, которые составляют пару почти одинаковых фигур. Изображение и художественное истолкование типа выигрывает в яркости и полноте в силу сопоставления этих двух образов, как бы повторяющих или копирующих друг друга. <...>
Это можно назвать сочетанием художественных синонимов: сопоставленные величины равнозначны. <...>
б) Замыслив два разных типа, поэт и воплощает их в двух разных образах и сопоставляет, сравнивает эти образы, так что черты одного поясняются противоположными чертами другого. Получается также пара, но только не одинаковых, не сродных, а разнородных или противоположных фигур" (С. 109, 110).

? 186
Б. В. Варнеке, профессор Императорского Казанского Университета.
История русского театра. Часть первая: 17 и 18 век.
Казань. 1908. Стр. III + 360 + I нен. Ц. 2 p.¹

200

Проф. Варнеке имеет три преимущества перед теми авторами книг по истории русского театра, которые располагают в этой области столь же солидными, как он, сведениями. Во-первых, он научно знаком с историей театра вообще, а не только историей русского театра; и ему как ученому в частности принадлежит два труда по истории античной сцены². Во-вторых, профессор Варнеке хорошо знаком с техникой сценического дела, с театром, как делом специальности, каковы и искусства. Наконец, как бывший педагог и до сих пор лектор драматических курсов Б. В. Варнеке умеет облекать свое изложение в форму доступную и привлекательную для молодых воспринимателей его лекций. Все это заставляет обратить особенное внимание и на настоящую книгу с точки зрения интересов нашей средней школы. Книга издана без громоздкого аппарата (кроме библиографических указаний к отдельным главам в конце книги³), но на нее несомненно положено много труда. Основная точка зрения проф. Варнеке, что формы драмы зависят, главным образом, от условий сцены⁴, проводится в его новом сочинении очень последовательно. Хорошо освещен в 'Истории' и промежуток времени, которому до сих пор менее всего уделялось внимания, по крайней мере в популярно изложенных книгах - а именно: между Петровским театром и появлением Волкова⁵. Затем в книге чуть ли не впервые рассмотрены характерные для нашего театра торжественные спектакли (стр. 254 слл.)⁶. Наконец, очень интересны страницы, посвященные выяснению роли Плавилыцикова⁷ в истории нашей сцены (стр. 222-231). Из мнений специалистов книга Б. В. Варнеке вызвала сочувственную рецензию П. О. Морозова⁸.

Мне кажется, что книга проф. Варнеке, написанная не только с большим знанием дела, но также с талантом и любовью к театральному искусству, и притом создавшаяся из его лекций, имевших в виду учащуюся молодежь, т<о> е<сть> чисто педагогическое направление, не должна быть обойдена вниманием и нашей средней школы. И я считал бы весьма желательным, чтобы Уч<еный> Ком<итет> обратил на 'Историю р<усского> т<еатра>' (Ч. I 17-й и 18-й век) особое внимание педагогических советов наших средних учебных заведений, при пополнении ученич<еских> библиот<ек> старшего возраста, тем более, что за последнее время ученики наклон-

201

ны знакомиться с прошлым нашего театра и сцены вообще по статьям лиц, мало осведомленных в этом деле.

¹ Печатается по автографу И. Ф. Анненского, сохранившемуся в РГИА (Ф. 734. Оп. 3. ? 216. Л. 330-331 об). Сохранилась также машинописная копия доклада (РГИА. Ф. 734. Оп. 4. ? 18. Л. 96-96 об), на которой, видимо, правителем дел УК сделана помета "Выписка сдаче в Департамент не подлежит, т. к. отзыв о книге Варнеке внесен Членом Уч. К-та И. Ф. Анненским" (Л. 96). Доклад был прочитан в заседании ООУК 20 августа 1908 г. (РГИА. Ф. 734. Оп. 3. ? 119. Л. 1063)
Борис Васильевич Варнеке (1874-1944), филолог, историк театра, журналист, был достаточно близким знакомым Анненского, его сослуживцем по Николаевской Царскосельской гимназии. Он и прежде аттестовался Анненским как "специалист-классик, и вместе с тем (редкое исключение) прекрасный знаток истории и техники театра" (Анненский И. Ф. [Рец.] // Мир Божий. 1902. ? 9. Паг. 2. С. 68. Подпись: И. А. Рец. на кн.: Театр. Лекции Карла Боринского. Пер. с тремя доп. статьями и прим приват-доцента С.- Петербургского университета Б. В. Варнеке. СПб., 1902).
Варнеке принадлежит наибольшее количество печатных откликов на работы Анненского, некролог и воспоминания о нем (см.: ПК. С. 71-76). Кроме целого ряда монографических работ, посвященных его творчеству и жизни и упоминавшихся в публикациях А. В. Лаврова и Р. Д. Тименчика (см.: ПК. С. 126-132; Тименчик Роман. Культ Иннокентия Анненского на рубеже 1920-х годов // Культура русского модернизма = Readings in Russian Modernism: Статьи, эссе и публикации: В приношение Владимиру Федоровичу Маркову / Под ред. Рональда Вроона, Дикона Мальмстада. М.: Наука; Издат. фирма 'Восточная лит-ра', 1993. С. 338-348. (UCLA Slavic Studies; New Series; Vol. 1)), в этой связи можно перечислить несколько других его трудов, в которых он касался различных аспектов деятельности Анненского:

Варнеке Б. Как играли древнеримские актеры // ФО. 1900. Т. XIX. Кн. 1. Паг. 1. С. 4;
Варнеке Б. Античные пьесы на современной сцене // Театр и искусство. 1900. ? 26. 25 июня. С. 466;
Варнеке Б. К вопросу о ΚΑΘΑΡΣΙΣ // ЖМНП. 1904. Ч. CCCLV. Октябрь. Паг. 5. С. 484;
Варнеке Б. В. Наблюдения над древнеримской комедией: К истории типов // Ученые записки Императорского Казанского университета. 1905. Кн. 9. Сентябрь. С. 5, 28;
Варнеке Б. В. Женский вопрос на античной сцене // Ученые записки Императорского Казанского университета. 1905. Кн. 12. Декабрь. С. 42, 44, 48, 54;
Варнеке Б. [Рец.] // ЖМНП, нс. 1909. Ч. XXI. Июнь. Паг. 2. С. 433, 436. Рец. на кн.: Leo Fr. Der Monolog im Drama. Ein Beitrag zur griechisch-römischen Poetik. Berlin, 1908;
Варнеке Б. В. История русского театра: Ч. 2: XIX в.: (опыт изложения) // Ученые записки Императорского Казанского университета. 1910. Кн. 3. Март. С. 335-336; Отд. оттиск: Казань: Типо-лит. Императорского Казанского университета, 1910. С. 335-336;
Варнеке Б. В. История русского театра. 2-е изд., знач. доп. [СПб.]: Издание И. И. Сергиевского, [1913]. С. 604;
Варнеке Б. В. Памяти Ф. Е. Корша. Одесса: 'Экономическая' тип., 1915. С. 39;
Варнеке Б. В. [Рец.] // Исторический вестник. 1916. Т. CXLVI. Декабрь. С. 779. Подпись: Б. В. Рец. на кн.: Аристофан. Жен-

202

ский праздник: Комедия / Стихотворный пер. с примеч. Н. Корнилова; Под ред. проф. Д. П. Шестакова. Казань, 1916;
Варнеке Б. История русского театра XVIII-XIX веков. 3-е изд. М.; А.: Искусство, 1939. С. 284, 326-327;
Варнеке Б. В. История античного театра. М.; Л.: Искусство, 1940 С. 4, 36 126, 208, 224.

Варнеке посвятил Анненскому одну из своих первых книг (см.: Варнеке Б. От переводчика // Театр. Лекции Карла Боринского / Перевод с нем. с тремя доп. статьями и примем, приват-доцента С.-Петербургского университета Б. В. Варнеке. СПб.: Издание 'Петербургского учебного магазина', 1902. С. 138). В его статье 'Женский вопрос на античной сцене' (Ученые записки Императорского Казанского университета. 1905. Кн. 12. С. 54-55) впервые в печати появился отрывок неизданного еще перевода 'Андромахи' Еврипида со ссылкой на любезное разрешение Анненского, в следующем году в редактируемой Варнеке казанской газете 'Обновление' была опубликована статья Анненского 'Ф. М. Достоевский'. По просьбе Варнеке Анненский помог своими книгами становлению библиотеки классической филологии Казанского университета (см.: РГАЛИ. Ф. 6. Oп. 1. ? 403; Нагуевский Д. Очерк развития библиотеки классической филологии при Историко-филологическом факультете Императорского Казанского университета (1887-1907 гг.). Казань: Типо-лит. Императорского университета, 1906. С. 37-38).
Не углубляясь в историю весьма непростых взаимоотношений Анненского и Варнеке (подробнее об этом см.: ПК. С. 126-130), отмечу только, что, очевидно, определенная доля интеллектуальной и человеческой близости между ними сохранялась при всем различии их жизненных и эстетических позиций до самой смерти Анненского (Варнеке была посвящена трагедия 'Меланиппа-философ', см. также 'Предисловие' к 'Театру Еврипида' (С. VII)). Об этом свидетельствуют и письма Варнеке, адресованные Анненскому и сохранившиеся в его архиве (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. ? 304. В дальнейшем ссылки на данный архив, фонд, опись и дело даются в тексте комментария лишь с указанием листа). Среди них есть и корреспонденция, связанная с публикуемой рецензией.
В недатированном письме, относящемся, по-видимому, к концу июня - началу июля 1908 г., Варнеке, откликаясь на неразысканный письменный отзыв Анненского о рецензируемой книге и его согласие принять непосредственно на себя хлопоты по организации рассмотрения книги в Ученом Комитете, что не вполне соответствовало порядку, установленному в этом учреждении, писал в ответ: "Ваша любезность превзошла все мои ожидания и я, право, стесняюсь так злоупотребить ей. Живя в имении, я могу выслать Вам экземпляр только 20-го июля.
Еще труднее мне самому говорить о книге" (Л. 12). Изложенный далее в письме материал в значительной степени и лежит в основе отзыва Анненского. Завершая письмо, Варнеке писал: "Если У<ченый> К<омитет> и окажется строже Вас <...>, то мне угодно будет не их, а Ваше мнение" (Л. 13 об). Однако опасения Варнеке относительно использования "черного хода" и в связи с этим большей строгости Ученого Комитета оказались не вполне основательными, и в письме от 2 сентября 1908 г. он уже благодарил Анненского за "содействие распространению моей книги" (Л. 1).

203

² Речь идет, очевидно, о книгах Варнеке 'Очерки из истории древнеримского театра' (СПб., 1903. (Записки Историко-филологического фак-та Императорского С.-Петербургского ун-та; Т. LXIX)), в предисловии к которой, кстати, Анненскому выражена благодарность за помощь в работе (см. стр. VII), и 'Наблюдения над древнеримской комедией' (Казань, 1905).
³ 'Указатель литературы' занимает в рецензируемой книге, отпечатанной в типо-литографии Императорского Казанского университета, стр. 348-360.
⁴ Ср.: "Убеждение, что формы драмы зависят от условий сцены, заставило меня изучать театральные порядки и наш провинциальный театр (Л. 12-12 об).
⁵ Волков Федор Иванович (1729-1763) - актер, театральный деятель, создатель первого постоянного русского театра. Речь идет о главе 'Театр при преемниках Петра' (С. 81-93), которую Варнеке выделил в своем письме к Анненскому в числе содержащих нововведения: "Не было раньше и указано, что было в промежутке между Петровским театром и появлением Волкова" (Л. 12 об).
⁶ См. главу 'Торжественные спектакли' (С. 254-270), в которой анализировались 'Мир героев...' Л. Лазарони в переводе И. Баркова, 'Пролог на случай победы...' Н. Эмина и другие произведения.
Ср. с суждением Варнеке в письме к Анненскому: "Нигде не были рассмотрены и "торжественные спектакли", столь, по-моему, характерные" (Л. 12 об).
⁷ Речь идет о Петре Алексеевиче Плавильщикове (1766-1812), актере и драматурге. См. главу 'Лукин и Плавильщиков' (С. 207-231).
⁸ Морозов Петр Осипович (1854-1920) - историк театра, литературовед. Сведения о его рецензии почерпнуты Анненским, видимо, из письма Варнеке: "Рецензия П. О. Морозова была очень добра (в Голосе Москвы)" (Л. 13).
В этой рецензии, подписанной криптонимом Ю. М., книге Варнеке дана достаточно высокая оценка: "Автор пользовался для своего труда хорошими и надежными пособиями и старательно избегал всякого хлама, которым так засорена история нашего старинного театра. Учебник написан хорошим литературным языком и читается с большим интересом. <...> Нельзя не пожелать скорейшего завершения предпринятой автором полезной работы..." (цит. по: Ю. М. [Рец.] // Голос Москвы. 1908. ? 99. 29 апр. С. 6. Рец. на кн.: Варнеке Б. В. История русского театра. Казань, 1908. Ч. I).

? 207
Овсянико-Куликовский Д. Н., проф. Теория поэзии и прозы.
Руководство для средней школы и для самообразования.
Издание 2-ое, дополненное.
Издание т-ва И. Д. Сытина. (Книги для современной шкоды). М. 1909. Стр. 199. Ц. 80 к.¹

305

Первое издание было допущено Ученым Комитетом в качестве учебного руководства для VIII кл<ассов> мужских гимназий. В настоящем, насколько я мог проследить, изменений в тексте по сравнению с первым - не сделано. Прибавлено 36 страниц², соответственно чему и цена повышена на 1/3 первоначальной стоимости.

Прежнее же все осталось на месте, включая даже несомненные ошибки; напр<имер>, определение 'Илиады'³ (стр. 61).

Поэтому я не считаю целесообразным ни повторять, ни множить моих замечаний на учебник г. Овсянико-Куликовского.

36 страниц приложения составлены главным образом на основании прекрасных пособий, каковы лекции покойного акад<еми-ка> А. Н. Веселовского об эпосе и его же 'Три главы исторической поэтики'⁴, Очерк греческих древностей, В. В. Латышева⁵, лекции по истории римской литературы, покойного В. И. Модестова⁶, книга Гроссе⁷ - 'О происхождении искусства' и др<угие>⁸ (в изложении, но нередко и в цитатах). Во всяком случае, это компилятивное приложение нисколько не мешает, по-моему, сохранению за 2-м изданием книги г. Овсянико-Куликовского права на допущение ее в качестве руководства для 8-х классов мужских гимназий.

¹ Автограф рецензии не разыскан. Печатается по тексту машинописной копии доклада, сохранившейся в РГИА (Ф. 733. Оп. 196. ? 301. Л. 42-42 об). Доклад был прочитан в заседании ООУК 22 июня 1909 г. (РГИА. Ф. 734. Оп. 3. ? 122. А. 632).

О первом издании рецензируемого труда Овсянико-Куликовского в УК МНП доклад в 1908 г. делал также И. Ф. Анненский (см. текст 185 и прим. к нему).

² На стр. 164-199 рецензируемого издания в качестве 'Приложения' напечатан 'Краткий очерк исторического развития литературных форм (эпоса и драмы)'.

Впоследствии Овсянико-Куликовский исключил из своей книги этот раздел, мотивировав его устранение в 'Предисловии' к ее 3-му изданию так: "'Приложение' (очерк исторического развития эпоса и драмы), присоединенное во 2-м издании, опущено, как трактующее о предмете, относящемся к истории литературы, а не к теории поэзии и прозы" (цит. по: Овсянико-Кули-

306

ковский Д. Н., проф. Теория поэзии и прозы: (Теория словесности). Руководство для средней школы и для самообразования. 3-е, знач. перераб. изд. М.: Издание т-ва И. Д. Сытина, 1909. С. 3).

³ Речь идет о следующей формулировке, приведенной Анненским в рецензии на первое издание книги Овсянико-Куликовского: "...'Илиада' описывает 10-летнюю осаду Трои греками..."

⁴ Речь идет о литографированном издании 'Лекции А. Н. Веселовского по истории эпоса 1884-1885 г.' (СПб., 1885. Ч. 1) и о работе 'Три главы из исторической поэтики' (см.: УКР I. С. 35-36).

⁵ Речь идет о труде В. В. Латышева (см. подробнее: УКР III. С. 254) 'Очерк греческих древностей' (СПб., 1899. Ч. 2: Богослужебные и сценические древности).

⁶ Модестов Василий Иванович (1839-1907) - историк, филолог-классик, переводчик, педагог. Речь идет о его 'Лекциях по истории римской литературы' (СПб., 1888).

⁷ Гроссе (Grosse) Эрнст (1862-1927) - немецкий теоретик и историк искусства, этнолог.
Его книга 'Die Anfänge der Kunst' (Freiburg; Leipzig, 1894) под названием 'Происхождение искусства' была издана в Москве в 1899 г. в русском переводе А. Е. Грузинского.

⁸ Овсянико-Куликовский ссылается также на следующие сочинения: Старинный театр в Европе: Исторические очерки Алексея Веселовского. М., 1870. 410 с.; Кирпичников А. Мистерии // Энциклопедический словарь / Изд. Ф. А. Брокгауз, И. А. Ефрон. СПб.: Типо-Лит. И. А. Ефрона, 1896. Т. XIX. С. 452-454.

? 212
С. С. Кондурушкин. Сирийские рассказы.
Изд. Тов-ва Знание. С.-Пб. 1908. Стр. 249. Цена 1 р.¹

327

Г. Кондурушкин, видимо, долго прожил в Дамаске и вдоволь насмотрелся на грязноватую пестроту Сирийского востока. В его книге собрано 13 рассказов, которые читаются легко. Сказать о самых произведениях что-нибудь до всех них касающееся - трудно: легенды чередуются с анекдотами, бытовые сцены с немножко реторическими восторгами описаний природы, юмор с пафосом. Но самая индивидуальность рассказчика симпатична, и, в общем, на книге лежит отпечаток русской, немножко сантиментальной и наивной души с ее искренней меланхоличностью и любовью к беспредельному. Чувствуется, что и в сирийской пустыне рассказчик любит больше всего что-то общее в ней с родными просторами. И это придает "подлинность" и даже обаяние его рассказам. Так в рассказе 'Баядерка'² очень картинно, а главное без притязаний на эстетизм, изображен танец нищей плясуньи. Послушал, посмотрел автор... "Наконец последний гнусливый звук оборвался в горле араба... и ... луна ли так действовала или внезапная тишина после веселой песни привела с собою грусть", но он захотел иных, грустных песен.

- Нет, господин, мы таких песен не знаем.
- Как не знаете? - продолжал я настаивать. - Неужели же нет у вас ни горя, ни заботы (?) Разве никто из вас не терял в жизни дорогое существо, - отца, мать, сына, мужа?³

Эффект этих слов оказался сильнее, чем думал рассказчик. Старуха продолжала, положим, уверять, что "вера их не велит горевать о покойниках"⁴, но плясунья, вспомнив о недавно умершем женихе, забилась в истерических конвульсиях. Ну, как же русскому писателю, да без надрыва⁵, хотя бы под тропиками? И право, не знаешь, как относиться к таким картинкам, напоминающим трактирную сцену из 'Мельника' Максима Горького⁶. С одной стороны, автор выражает что-то наше, воспитанное на Достоевском, и в этом отношении, как художник, он прав. Но с другой, экзотичность рассказа, т<о> е<сть> то, что он "сирийский", а не тамбовский, куда-то уплывает. То же и в последнем рассказе 'На рубеже пустыни'⁷, где автор рассказывает, как он с группой арабов, признающих турецкую власть, ездил в пустыню к бедуинам, таковой не признающим. Поездка имела целью упорядочить отношения мирного арабского поселка с бедуинами, ввиду того что эти отношения были нарушены случаем драки, которая закончилась смертью молодого

328

бедуина. Сквозь этнографическую раскраску "детей пустыни" нет-нет, да и мелькает что-то наивно-горьковское, во вкусе его "Человека"⁸. "Какие лица и позы! Их обыкновенно называют царственными. Неправда. Это лица не царей и не рабов (?); на этих лицах достоинство выше царского, непостижимое и рабу (?), - достоинство свободных людей. Желтая пустыня вскормила их и воспитала. С самой колыбели и до могилы она дышит в лицо бедуина дыханием свободы. Стан бедуина не сгибался ни разу в жизни робким рабьим поклоном, оттого он так спокойно прям и величав" и т<ак> д<алее> (стр. 231).

Чувствуешь, что искренно, задушевно, но какая смесь хрестоматии 60-х годов с Максимом Горьким! Дальше впрочем хуже - идет уже сочинительство. Ночью в пустыне бедуин, ораторствуя, цитирует арабских поэтов. Это дикарь, моющий руки песком, но послушайте эту рацею: "Жизнь есть сокровище, которое уменьшается с каждым мгновением. Каждая минута, проведенная в рабстве, потеряна для человека. А вы всю жизнь проводите рабами. Вы не пользуетесь от сокровищ жизни, потому что вы рабы...⁹

Право, не знаешь, кому больше дивиться в рассказе: бедуину ли с его цитатами, или дипломату Глубокову, которого так сильно потрясло это откровение, переведенное ему г. Кондурушкиным с арабского, что он долго потом не мог успокоиться и вслух на целой странице тосковал об узах, которые налагает на нас право собственности. Блохи походной постели, одни вернули его к житейской прозе.

Заметьте, что в той же книжке один из "идеально-свободных" людей пустыни оказывается самым заурядным разбойником и насильником (рассказ 'Хараба'¹⁰, стр. 3 слл.) и играет по отношению к беззащитной и обманутой им девушке роль, которая едва ли бы вызвала на восторженные размышления даже наивного чиновника миссии. Более нравятся мне у г. Кондурушкина юмористические блестки. Так в том же очерке 'На грани пустыни' возвращаются мирные арабы из своей поездки в пустыню. Накануне вечером они немножко разошлись, и "учитель Иса в торжественной позе, освещенный луной, кричал, потрясая кулаком:

- Разве мы тоже не арабы?! Разве в наших жилах не течет кровь свободных предков? О-о-о. Мы покажем еще, покажем!..."¹¹

Но вот уже скоро и Дамаск -

"Учитель Иса совсем повял. Он не только не декламировал стихов, даже не спал. На его лице была видна какая-то заботливая дума. Он наклонился ко мне и шепотом поведал ее:

- Боюсь, как бы не донесли на меня правительству, что я говорил там... такие слова"¹².

329

Вообще наивные, чувствительные и робкие души всего более удаются автору рассказов: напр<имер>, 'Акулина в Триполи'¹³, старая женщина, которая живет надеждой провести остаток дней поближе к гробу Господню (стр. 123 слл.), учитель-итальянец (Ко-ко-ко¹⁴, стр. 179 слл.), которого гонит из арабской школы, больного и нищего, дурная шалость мальчишек (они облили керосином лисенка и, подпалив, пустили на все четыре стороны); старик, который не узнает собственного дома и оказывает ему все уважение, подобающее чужим и гостеприимным домам¹⁵. Иногда наивные души в самой простоте своей оказываются, впрочем, у г. Конд<урушкина> слишком уж патетическими (Шагин Хадля¹⁶, стр. 55 слл.) или мрачно-саркастическими (Могильщик¹⁷, стр. 143 слл.), - тогда в рассказе звучит какая-то фальшь. Поэтичны в книге арабские легенды, и не раз также картины быта обнаруживают в авторе настоящее художественное чувство, но в общем я бы не видел основания особенно рекомендовать сборник вниманию педагогических советов, тем более что его нельзя назвать ценным и в смысле этнографическом.

П р и м е ч а н и я:

¹ Печатается по автографу И. Ф. Анненского, сохранившемуся в РГИА (Ф. 734. Оп. 3. ? 218. Л. 174-177). Сохранилась и машинописная копия доклада (РГИА. Ф. 733. Оп. 196. ? 302. Л. 243-245). Доклад был прочитан в заседании ООУК 14 сентября 1909 г. (РГИА. Ф. 734. Оп. 3. ? 122. Л. 991).
Кондурушкин Степан Семенович (1874-1919) - прозаик, педагог, с 1898 г. по 1903 г. работавший учителем при Палестинском обществе в Сирии. Впечатления о жизни на Ближнем Востоке и отразились в рецензируемой книге, вышедшей с посвящением "Владимиру Галактионовичу Короленко от литературного крестника".
Семья Кондурушкиных почтила телеграммой кончину Н. Ф. Анненского.
В архиве В. И. Анненского-Кривича хранится его Удостоверение о членстве в Профессиональном союзе деятелей художественной литературы 1918 г. На нём подпись Председателя - С. Кондурушкина (Литературная тетрадь Валентина Кривича. СПб.: Серебряный век, 2011. С. 62).
Сдержанная оценка Анненского книги Кондурушкина, иллюстрированной Е. Лансере, не была уникальной в критике. См., например, отзыв М. О. Гершензона: "'Рассказы' г. Кондурушкина много выиграли бы, если бы автор ограничился простым описанием, потому что беллетристическая форма ему плохо удается. Сюжеты его рассказов (где он пытается быть рассказчиком) кажутся сочиненными и натянутыми, да и самый тон его повествования слишком вял для быстрого и четкого рассказа. Притом, он обнаруживает часто совершенное незнакомство с элементарными требованиями художественной формы..." (Вестник Европы. 1908. ? 7. С. 338). И в рецензии, подписанной криптонимом А. К., в которой констатировались занимательность рассказов и "хороший, чистый, вполне литературный язык" повествования "наблюдательного и даровитого автора", все же отмечались незначительность их содержания и "какой-то внутренний холодок" (Современный мир. 1908. Июнь. Паг. 2. С. 143, 144).
Кроме произведений, упомянутых в рецензии, в нее вошли следующие рассказы: 'Единственная неприятность' (С. 37-48), 'Англичанка' (С. 49-54), 'Абу-Масуд' (С. 131-142), 'Горе Халиля' (С. 161-178), 'Два ми-

330

нарета' (С. 193-212).

² С. 112-122.
³ С. 120.
⁴ С. 121.
⁵ Ср.: КО. С. 149.
⁶ Речь идет о рассказе 'Тоска' (см.: Горький М. Полное собрание сочинений: Художественные произведения: В 25-ти т. М.: Наука, 1969. Т. 2. С. 108-152), в первопубликации (Новое слово. 1896. ? 9. С. 168-193; ? 10. С. 54-74) имевшем название 'Страничка из жизни одного мельника'.
⁷ С. 213-249.
⁸ См. прим. 26 к тексту 181.
Кстати, Горький довольно благосклонно отозвался о 'Сирийских рассказах в письме к их автору: "Спасибо за книжку, рад ее видеть, - и спасибо за надпись. Доверяя, помогая друг другу, мы можем много сделать, верю" (Горький А. М. Письма к писателям и И. П. Ладыжникову / ИМЛИ АН СССР. М. ГИХЛ, 1959. С. 65. (Архив А. М. Горького, Т. 7)). О взаимоотношениях Горького и Кондурушкина, о горьковских оценках 'Сирийских рассказов' см. подробнее: Переписка с С. С. Кондурушкиным / Предисл., публ. и коммент. В. Н. Чувакоеа // Литературное наследство / АН СССР; ИМЛИ им. А. М. Горького. М.: Наука, 1988, Т. 95: Горький и русская журналистика начала ХХ века. С. 944-987.
⁹ С. 242.
¹⁰ С. 3-36.
¹¹ С. 246.
¹² С. 249.
¹³ С. 123-130.
¹⁴ С. 179-192.
¹⁵ Речь идет о рассказе 'Узнал, узнал!' (С. 153-159).
¹⁶ С. 55-112.
¹⁷ С. 143-152.

вверх

Приложение 6: ? 64
Уроки по этимологии русского языка. Преподавателя гимназии Д. П. Джуровича.
Пултуск. 1908. Стр. 69. Цена 70 коп.

Источник текста: ЖМНП. 1909. Новая серия. Ч. XX. [? 4]. Апрель. Отд. 3 ["Отзывы о книгах"]. С. 206-208.

Доклад на заседании УК МНП 22 декабря 1908 г.: РГИА. Ф. 734. Оп. 3. ? 119. Л. 1734-1735.

206

Г. Джурович говорит в предисловии в своей книге о таком печальном явлении, как отождествление языка многомиллионного русского народа с орфографией, об отсутствии в нашем юношестве научных понятий о языке и его явлениях и о нелепых суждениях (в?) интеллигенции о языке своего народа и т. д. Мы узнаем тоже, что автор настоящих "уроков", кроме своих лингвистических соображений (sic!), выработанных постоянными занятиями по славянской филологии, воспользовался для составления своей книги трудами лучших русских лингвистов: академиков А. И. Соболевского, Ф. Ф. Фортунатова, А. А. Шахматова и профессоре Е. Ф. Будде.

Не следует, однако, делать носителей этих почтенных имен ответственными за "уроки" г. Джуровича. Их автору придется еще много поработать над своими руководствами. Не то, чтобы его "уроки" давали так много нового, взамен строго осужденного г. Джуровичем, но учебник вообще, а грамматический в особенности, требует весьма осторожного пользования словом. Между тем, стоит прочесть начало первого урока, чтобы убедиться, что г. Джурович не совсем-то еще привык к учебной точности изложения. Вот начало книги. "Все живущее в окружающей нас природе делает о себе знать посредством звуков, издаваемых различно каждым родом существ, почему мы и именуем эти звуки различно; например, звуки птиц мы называем пением (?), звуки ветра -

207

свистом, звуки животных - криком и т. д. Едва ли надо разбирать это словосочетание.

На 3 стр. мы узнаем также, что голос есть "произнесение открытым ртом". На 6 стр. г. Джурович учит детей выговаривать порóх (порог), творóх (творог), что в русской средней школе совершенно недопустимо.

На 7 стр. в таблице называются лишь ряды горизонтальные; что же обозначается вертикальными - неизвестно.

На 11 стр. полногласие объяснено совершенно неправильно.

На той же странице вместо славянского надо поставить церковно-славянского, или старо-слявянского.

На 15 стр. читаем, что лат. слово suffigo значит пригвождаю, приколачиваю, а латинское слово flexio, наклоняю, сгибаю (sic!!).

На 16 стр. "мы замечаем" с г. Джуровичем, что многие (предметы) по своим качествам и свойствам составляют особый род существ: пчела - пчелы, стул - стулья (sic).

На стр. 18 г. Джурович учит говорить ровнЯ (sic).

На стр. 24 читаем, что слова Шевченко, Стороженко склоняются как село: относительно литературного русского языка это - неверно.

На стр. 25 читаем сыны (отчества) - ? и второй раз так же.

Там же бал в смысле отметка - плохая орфография.

На 30 стр. находим слово найлучший.

На 41 стр. читаем: "Местоимения, которые мы употребляем для указания на известность (sic) или неопределенность предметов, называются неопределенными".

Там же: "Местоимение, заменяющее собою личное, т. е. когда (?) действие возвращается на действующий предмет, -называется возвратным, себя. Это местоимение не имеет именительного падежа и единственное число (?) служит для (?) множественного".

На стр. 46: "признаки и свойства этих существительных (sic) называются, в свою очередь, именами прилагательными". Не выписываю дальнейшего, не более удачно выраженного, объяснения слова глагол как взятого из языка "наших (?) древних славян".

На той же странице мы узнаем, что умываясь "предмет производит действия на самом себе".

Объяснение залогов напоминает учебник проф. Будде, но с некоторыми самостоятельными добавлениями, например:
"Такие глаголы называются действительными потому, что, как

208

само слово показывает, они (т. е. глаголы?) требуют предмета, на котором бы они смогли проявить свое действие (??)".

На 48 стр. читаем о начинательном виде, но нет ни объяснения этого термина, ни примеров и пр.

На 49 стр. читаем нечто совершенно непонятное в скобках при слове сослагательное.

На 55 стр. термины причастие и отглагольное прилагательное оказываются совпадающими по значению. Это нельзя называть удачным, в виду таких слов, как могучий, видный, раненый, при формах могущий, виденный, израненный.

Едва ли многие согласятся также, что слово причастие происходит "от гл. частить - делить на части".

И. Анненский

Рецензия требует комментария. Отчасти его сделал сам автор рецензируемой книги в своем публичном ответе (впрочем, он также требует специального  комментария):

ЖМНП. 1909. Новая серия. Ч. XXII. [? 8]. Август. Отд. 3. С. 221-223.

221

Ответ моему критику

В апрельской книге "Журнала Министерства Народного Просвещения" за 1909 г. г. Анненский напечатал свою критику на мою книгу "Уроки по этимологии русского языка".

По поводу этой критики имею сказать следующее:

"На стр. 3, - пишет г. Анненский, - мы узнаем, что голос есть "произнесение открытым ртом". А в грамматике напечатано: "Гласные звуки произносятся открытым ртом и могут употребляться одни, поэтому и называются гласными, в отличие от звуков, произносимых при сближении различных частей рта и употребляемых только с гласными, отчего они и называются согласными".

"На стр. 6, продолжает г. Анненский, г. Д. учит детей выговаривать порóх (порог), творóх (творог)"... При желании г. Анненского познакомиться с учебником, он мог бы отличить опечатку от "учения". Ведь на той же стр. напечатано: "Произнося слова: лоб, мы слышим вместо звука б в конце звук п, вместо порог - порок, вместо домов - домоф, вместо труд - трут, вместо Бог - Бох, т. е. мы слышим на конце всех этих слов глухие согласные, а пишем - звонкие. Всякий звонкий согласный звук имеет для себя соответствующий ему глухой, но звонкий звук г

222

имеет два соответствующие ему глухие звука: г на конце слова слышится то как х [(из пред. ясно, что х - опечатка, след. к) (в словах: порог, творог), то как к (надо х)].

"На 7 стр. в таблице, - пишет г. Анненский, - называются лишь ряды горизонтальные; что же обозначается вертикальными - неизвестно".

Если бы рецензент познакомился обстоятельно с изложенною мною звукологией, то он убедился бы, что в таком названии нет надобности.

"На стр. 24 читаем, что слова Шевченко, Стороженко склоняются как село: относительно литературного русского языка это - неверно".

Я убежден, что склонение этих (малорусских) слов по образу книга, вода - неправильно, хотя и употребительно. Великорусские прозвища на о (Данило и пр.) переходят в им. падеже ед. числа в литературном произношении в слова на а (Данила), поэтому склонение их переходит в прочих падежах в склонение женского рода на - а (вода, книга и пр.). Малорусские же прозвища на о не совершают такого перехода.

Дальше г. Анненский приводит слова и предложения с опечатками, хотя для каждого понятно, что это опечатки. Например, "местоимения, которые мы употребляем для указания на известность (sic! Ан.) или неопределенность предметов, называются неопределенными". - Думаю, что никто не усомнится в том, что в слове известность допущена только опечатка (след. неизвестность), ведь за этим словом напечатано слово неопределенность, а не определенность.

Дальше он пишет: "мы узнаем, что умываясь" "предмет производит действия (?!) на самом себе". В грамматике напечатано: "Если же мы, видя человека во время его умывания, скажем: "он умывается", то мы словом "умывается" указываем на то, что предмет производит действие на самом себе" (46 стр.).

"Не выписываю (пишет г. Анненский) дальнейшего, не более удачно выраженного, объяснения слова глагол как взятого из языка "наших (?) древних славян".

На 46 стр. книги я пишу: "Теперь мы приступаем к той части речи, которою мы выражаем действие или состояние предмета, именно, к глаголу. Эту часть речи мы называем глаголом, потому что глаголати означало на язуке наших древних славян - говорить,

223

рассказывать". И дальше я привожу примеры. Критик после слов наших (древних славян)  поставил знак вопроса (!!). Почему?! - Можно подумать, что г. Анненский сомневается в том,  что древние славяне - наши предки (?!). Можно привести еще несколько примеров, которые доказывают, что г. Анненский слабо познакомился с учебником.

"На стр. 48 читаем о начинательном виде, но нет ни объяснения этого термина, ни примеров и пр. (?). Между тем на той же странице приведен пример - запеть...

В конце своей рецензии г. Анненский пишет: "На 55 стр. термины причастие и отглагольное прилагательное оказываются совпадающими по значению. Это нельзя называть удачным, в виду таких слов, как могучий, видный, раненый, при формах могущий, виденный, израненный. Приведенными словами г. Анненский ничего не доказал. Ведь так можно возражать  сколько угодно. Например, белый - беленный, квасной - квашенный и пр. и пр. Но это опять ничего  не доказывает.

Интересно еще узнать, от какого слова г. Анненский  производит слово причастие. Я объясняю это слово так (см. 55 стр.): "причастиями называются потому, что  в образовании этих форм участвуют: глагол и имя прилагательное. Причастие = при + частие (от глагола частить - делить на части), отсюда употребление этого  слова в смысле - участвовать, принимать участие". (Ср. лат. слово participium). Г. Анненский утверждает: "едва ли многие согласятся" с моим толкованием.

Вот в главном вся критика г. Анненского.

Дм. Джурович

Этот случай публичного несогласия с Анненским-рецензентом интересен как содержательно, так и тем, что он, возможно, единственный. Об этом пишет в своей диссертации Ю. Ю. Поринец: "Нами обнаружен один случай, когда автор (и в довольно резкой форме) высказал свое несогласие с рецензией Анненского". И далее: "Любопытно,  что Джурович искренне не понимает, что Анненский критикует  в его фразе неправильность"*. С этим пунктом критики Анненского ясно, а вот с другими возражениями Джуровича надо бы разобраться. Справедливости ради, я не увидел в его "небольшой заметке", как ее называет  Поринец, но  которая располагается на трех журнальных страницах, как и рецензия Анненского, резкости. Автор пытается защитить свой труд с помощью двух главных аргументов: 1) рецензент недостаточно обстоятельно, "слабо познакомился с учебником" и с его  "звукологией"; 2) рецензент не заметил опечаток, по мнению автора - явных.

Я допускаю, что Анненский мог действительно не особенно вчитываться в труд Джуровича при его занятости более существенными делами весной 1909 г. Но что несомненно - это не "Анненский напечатал свою критику", это журнал обычным образом печатал некоторые доклады на заседаниях УК МНП, который,  в свою очередь давал задания на рецензирование учебной литературы. Как относился к этим обязанностям Анненский, мы знаем, но мы знаем также, что он не умел трудиться без добросовестности.

Что касается опечаток, то следует обратиться к началу рецензии Анненского: "учебник вообще, а грамматический в особенности, требует весьма осторожного пользования словом". И качество печати при этом - серьезный момент (неоднократно отмечавшийся Анненским). Достаточно поставить себя на место учащихся и посмотреть  в книгу их глазами. Думаю, что Анненский так и делал, когда добавлял свои вопросы в скобках к текстам книги.

Смущает также прием полемики, которым пользуется Джурович: "для каждого понятно", "никто не усомнится в том, что". Этот прием, кстати, цветет по-прежнему пышно и сегодня. И с доказыванием у Джуровича как-то напористо получилось: "г. Анненский ничего не доказал", а вот он - "доказывает".

* Поринец Ю. Ю. Методическое наследие И. Ф. Анненского. КД 13.00.02. СПб.: 2001 С. 97. PDF

Сокращения