4 января 2019

В новом году - 110-летие последнего года жизни А., наполненного важными событиями. Об этом предстоит говорить. Но это ещё и год 160-летия со дня рождения Фаддея Францевича Зелинского. В связи с этим хочу сказать о книге его трудов, вышедшей в 2017 году, - "Еврипид и его трагедийное творчество" (СПб, "Алетейя"). Составил её Олег Алексеевич Лукьянченко, внук ученого.

25 июня 2019

Об иллюстрациях к изданию Еврипида 1916 г. (К 160-летию Ф. Ф. Зелинского)

На странице 1-го тома "Театра Еврипида" 1916 г. открыты иллюстрации к книге и их редакторское объяснение. Редактор Зелинский в предисловии написал: "В настоящий первый том их попало сравнительно немного; исполнены они художницей О. Э. Богаевской". Действительно, в книге 10 изображений: 3 из них (включая фронтиспис) - фотографии, один чертёж (план) и 6 рисунков, отмеченных подписью "О. Б.".

Замечу, что в то время фотографии были дороги, тем более их подготовка и размещение в книгах. Практиковались рисунки по фотографиям, как в художественных изданиях, так и в научных, справочных, особенно энциклопедических. Иначе бы книги были совершенно недоступны по цене. Рисунки делались качественно; они были точны и элегантны. Примеры у меня перед глазами, на полке: тома энциклопедии С. Н. Южакова, 2-х томник "На рубеже столетий" В. В. Битнера. Я с детства с великим удовольствием рассматривал эти рисунки - растения, животных, виды, механизмы.

Зелинский (думаю, что именно он) привлёк к изданию Еврипида художницу Ольгу Эдуардовну Богаевскую. О ней доступно очень мало сведений. Она была женой видного учёного-археолога и историка искусств Бориса Леонидовича Богаевского (1882-1942) и матерью известной художницы советского времени Ольги Борисовны Богаевской (Савиновой) (1914-2000). Для обеих есть отдельные страницы в Википедии. Думаю, что Зелинский каким-то образом был знаком прежде всего с Б. Л. Богаевским по направлению его научной и преподавательской деятельности. Может быть, Ф. Ф. решил помочь творчески и материально его жене, в ту пору молодой маме. Во всяком случае, изображения для рисунков подбирал, конечно, редактор издания, как можно судить по обстоятельным "объяснениям". Жаль, что исходные изображения рисунков мне недоступны; я не нашёл даже краснофигурную вазу из Эрмитажа (рис. 7).

Три рисунка относятся к первой трагедии. На рисунке "Смерть Алкесты" позы героини и её детей повторяют изображение саркофага Музея Кьярамонти в Ватикане, который я разместил в начале страницы трагедии. Но, похоже, источником всё-таки является другой саркофаг, фрагментарное изображение которого я нашёл в Сети и тоже разместил на той же странице. На нём видны частичные разрушения резьбы, восстановленные в рисунке. Я увидел в Сети варианты в разных изданиях, но не думаю, что художница срисовывала чужую работу, хотя и не видел источник, указанный Зелинским. Скорее, это её рисунок повторяли; мне попался даже смешной казус, где Адмету и даже ребёнку к причинному месту пририсован листик, а у дамы справа покрывало поправлено на груди. На рисунке "Возвращение Алкесты" листик изображен и Богаевской, но это связано, думаю, с римским происхождением саркофага.

Для изданий Еврипида вообще иллюстрации - редкое дело. Их нет в Анненском томе 1906 г., за исключением заглавного "портрета", нет даже элементов оформления. И это связано, конечно, с ценой книги. Хотя, думается, А. с удовольствием их подобрал бы и прокомментировал; ведь у него немало художественных описаний в текстах сопроводительных статей. Из тех изданий, что я держал в руках, могу назвать только интересное оформление книг 1980 г., выполненное Н. Калининым. Еврипид ещё ожидает своего Дмитрия Бисти.

14 сентября 2019

Сегодня - 160-летие со дня рождения Фаддея Францевича Зелинского

В предисловии к первому изданию книги "Из жизни идей" (1904) Зелинский сам себя назвал "учёным, учителем и писателем". И по всем трём направлениям своей долгой и бурной жизни он достиг огромных результатов. Как учёный-гуманитарий, Зелинский амбициозно "наметил план гигантского научного здания, которое бы обнимало и биографию и биологию тех идей, совокупность которых составляет современную умственную культуру". И он в значительной мере осуществил этот план; достаточно прочитать лишь "Содержания" объёмных четырёх томов (!) названной книги, третье издание которой выпущено в 1916 году и факсимильно переиздано в 1995 г. Но вот слова Анненского о книге и её авторе:

"С этим именем соединяется у читателей представление не только об огромной и разносторонней эрудиции и большом литературном таланте, но и об исключительной отзывчивости, о редком чувстве современности, которое, в соединении с античными темами, придает книге особое обаяние. Ценная ли археологическая находка, "воскресший" ли поэт, или оригинальная попытка оживить античную драму на сцене, предисловие ли к новому переводу одной из Шекспировских пьес, или поездка в Гейдельберг; дерзкая ли попытка отвоевать Ницше от античности, или нелепый слух о близком светопреставлении, - все - вплоть до мимолетного впечатления от елочных огней - будит в восприимчивом и богато одаренном авторе античные образы, все дает ему тему для содержательных и красиво написанных этюдов, лекций, заметок, речей, которые объединяются в настоящей книге любовью к античности, не только глубоко постигаемой автором, но и жизненно ему близкой."

А ведь Зелинский жил и трудился ещё почти 30 лет.

Нет, они не были с Анненским друзьями, как хотел представить после его смерти Зелинский. Но они были люди одного круга, они сотрудничали, они были соратники, относившиеся друг к другу с глубоким уважением и пониманием. Они соприкасались интересами, темами, деятельностью. Они написали статьи и рецензии о трудах друг друга. Очерк-некролог Зелинского об Анненском - это отдельное достояние. И, конечно, большая тема - это попытка Зелинского представить нам полный анненский театр Еврипида, как он его разумел. Вторая попытка, после самого Анненского. А больше такой попытки и не было; были издания трагедий Еврипида в переводе Анненского. Этот опыт Зелинского сегодня - сам по себе памятник. Хоть и не все его части дошли до нас.

Фаддей Францевич Зелинский, учёный мирового масштаба, около 60-ти лет был связан с Россией, полжизни печатался по-русски. Но до сих пор нет его русского жизнеописания, выходящего за рамки справочных очерков. Не собрано научным образом его наследие, хотя за последние 30 лет выпущено несколько изданий. Не лучше ситуация и в Польше, где он стоял у основания современной академии наук. Мешает геополитика в головах и требования исторической минуты. Наследие и уроки античности, которые так хорошо знал и проповедовал Зелинский, мало кого интересуют. Ни одной почтовой марки не выпущено в его честь послевоенной Польшей, не говоря уж про нашу почту. А когда-то его портрет печатался на прижизненных открытках.

Я редко делаю отступления от Анненского. Для Зелинского - сделаю. Может быть, и несколько.

= = = = =

К юбилею Зелинского страница 2-го тома "Театра Еврипида" (1917) дополнена иллюстрациями и их "объяснением".

Особенно привлекает внимание описание саркофага со сценами трагедии об Ипполите и Федре, выставленного в античном зале Эрмитажа, конец II в. н. э. Теперь его можно рассмотреть со всех сторон на странице http://ancientrome.ru/art/artwork/img.htm?id=5717. Зелинский пишет: "Федра сидит на престоле; налево ее старушка-няня перечитывает ее письмо Ипполиту. Кругом прислужницы в грустных позах; грустен и маленький Эрот, прислонившийся к ее коленям". Эта идиллия вызывает скептическую улыбку у того, кто читал исходный анненский перевод. Кроме того, няня не читала письма к Ипполиту и не передавала его, да и письма не было. Только записка в руке погибшей Федры с наговором. Не было письма и у Сенеки; там Федра сама признаётся пасынку в своей любви. Наверное, поэтому Зелинский добавил, что изображения саркофага "скорее всего по "Федре" Софокла". Ему видней - он автор одного из "полных русских Софоклов", хотя эта трагедия Софокла до нас не дошла. И ещё сомневаюсь: "грустный Эрот" - может, это один из её сыновей (второй под "престолом")? В любом случае во время Рима сюжет, как и его представление греческими трагиками, был древностью и мог варьироваться.

Помпеянская фреска из Неаполитанского музея выглядит в издании неразборчиво, и я добавил современное цветное изображение. Есть, кстати, ещё одна фреска из Помпей с Ипполитом и Федрой, которая может дополнить иллюстрации; добавляю её на страницу трагедии "Ипполит".

= = = = =

Страница 3-го тома "Театра Еврипида" обновлена иллюстрациями и объяснениями к ним. Я добавил два цветных современных изображения. Получается, что рисунок эрмитажевской вазы с изображением Ифигении Таврической в книге отражён по горизонтали.

К рисункам О. Э. Богаевской добавились рисунки Наталии Александровны Энман (1889-1961), впоследствии известной деятельницы авангардного танца, последовательницы А. Дункан. Она была ученицей Ф. Ф. Зелинского на Бестужевских высших курсах. Она также иллюстрировала его "Аттические сказки".

Замечу, что увлекался творчеством А. Дункан и Зелинский. Да кто тогда не увлекался ею! Может быть, это творчество нашло некоторое отражение и в иллюстрациях А. Экстер для спектакля "Фамира-кифаред" в постановке А. И. Таирова.

= = = = =

"Non omnis moriar"

Эта часть известной фразы Горация начертана в центре одного из двух вращающихся медных щитов на небольшом мемориале Ф. Ф. Зелинского в Шондорфе (ФРГ, Бавария). Он появился 22 года назад на поляне, называемой с тех пор Зелински-плац. На кладбище этого небольшого поселения, где доживал свои последние годы в семье старшего сына знаменитый учёный и просветитель, находится и его могила.

Я нашёл эти фото недавно в очерке "Последний приют Фаддея Зелинского" (http://www.relga.ru/Environ/WebObjects/tgu-www.woa/wa/Main?textid=3943&level1=main&level2=articles), который написал человек, деятельно заинтересованный в "возвращении" Ф. Ф. Зелинского. Это его внук Олег Алексеевич Лукьянченко (Ростов-на-Дону). И ещё одно изображение хочу показать - последнее жилище Зелинского, маленький домик на переднем плане, "дворовый флигель хозяйки деревенской прачечной фрау Портенгаузер". И это было благом в нацистской Германии для поляка-беженца, бывшего "русского"...

  

= = = = =

20 декабря 2019

"Алкеста" и "Ипполит": комментарии и примечания Зелинского

Я открываю комментарии и примечания Зелинского к анненским переводам трагедий Еврипида "Алкеста" и "Ипполит" в томах "Театра Еврипида" 1916 и 1917 гг. на соответствующих страницах собрания.

Они содержатся в издании столетней давности, но продолжают иметь свой вес, несмотря на возраст. Потому что их писал Зелинский. В "Предисловии редактора" к 1-му тому (1916) он обосновал комментарии и примечания к Еврипиду вообще, возразив Анненскому насчёт "читателя-неспециалиста", и с ним можно согласиться. Дальше он приводит три довода:

"Во-первых, полного комментированного издания Еврипида не существует, ни в нашей литературе, ни в заграничной. Во-вторых, желательно было привести это издание в гармонию с другими изданиями античной серии 'Памятников мировой литературы', и в особенности с моим переводом Софокла. В-третьих, и мне как редактору приятно было иметь место в книге, в котором я мог бы беседовать с читателем от себя лично."

По первому доводу: комментированные издания у нас теперь есть, но они не отменили сведения и соображения такого знатока античности как Зелинский. А вот от других двух доводов ему лучше было воздержаться или сформулировать иначе, не личностно.

В комментариях к названным трагедиям сказано, что изменены как тексты переводов, так и сопроводительные статьи к ним, которые Зелинский называет вступительными "в виде послесловия", "вводными" (разрядкой). Так они и обозначены в оглавлениях к томам издания. Это странно, тем более, что сегодня мы знаем из переписки Анненского с В. К. Ернштедтом: И. Ф. придавал принципиальное значение слову "послесловие" для всех (за исключением, может быть, "Алкесты") трагедий. При этом в том же предисловии к 1-му тому Зелинский написал про статьи:

"я отнесся к ним очень бережно, лишь изредка устраняя в интересах целого неудачные с филологической точки зрения соображения. Иногда я, впрочем, в видах большей ясности и убедительности, иначе распределил абзацы и разрядки. От полемики я, чтобы не нарушать настроения, воздерживался принципиально..."

Эта "бережность" выглядит ещё более странно для учёного; именно таким образом и провоцируется (и была спровоцирована) полемика. Зачем же менять написанное другим, пусть даже и неверно; можно ведь сделать сноски со своими поправками. Это было понятно сразу по выходу первых томов издания, судя по рецензии Д. С. Усова. Однако Зелинский "добросовестно" (а на самом деле по требованию В. И. Анненского-Кривича) указал изменённые страницы статьи об "Алкесте" и строки переводов. К 1-му тому доступа у меня нет, поэтому остановлюсь на комментарии к "Ипполиту".

Сказано, что "статья перепечатывается здесь почти без изменений". За словом "почти" стоит следующее: убрана сноска Анненского об источнике текста для перевода, изменены приводимые в статье стихи в связи с редактурой перевода, кое-где убран греческий текст, добавлена разрядка 2-3 слов, и исключён комментарий Анненского к стиху 120 об Еврипиде - "искателе новой веры" (стр. 334 в ТЕ 1906). И ещё: изменено название статьи, всего лишь в одной букве, но с изменением смысла. Может быть, это техническая ошибка, но она сохранилась в КО 1979 г.

За удалением сноски стоит важный смысл. Анненский написал, что пользовался источником текста в представлении А. Вейля. Думаю, что он привлекал и другие источники, наверно и У. фон Виламовица-Мёллендорфа, крупнейшего филолога и историка античности. Но Зелинский написал: "И. Ф. находился под влиянием превосходного, но местами слишком субъективного перевода и толкования Виламовица". Эту мысль он старался много раз подтвердить дальше в примечаниях - и прямо, и косвенно, полемизируя с Виламовицем. Сноска Анненского в сопроводительной статье этой мысли мешала. Думаю, что никто из вовлечённых в изучение античности в то время не избежал влияния немецкого авторитета классической филологии, включая Зелинского. Но ведь и Анненский нередко не соглашался с Виламовицем, о чём наверняка знал Зелинский, поэтому вряд ли корректно писать о "нахождении под влиянием", тем более когда Анненского уже не было в живых. Некорректным я считаю и следующее положение Зелинского: "я счел долгом положить в основу перевода <...> законченное уже после смерти И. Ф. оксфордское издание Murray, ныне по всеобщему признанию лучшее издание текста Еврипида" ("Предисловие редактора" к 1-му тому); "ради него пришлось изменить перевод И. Ф" ("Предисловие редактора" ко 2-му тому).

Что касается самого перевода, то "высокое художественное значение этой трагедии" "заставило" редактора отнестись к нему "с особым вниманием" ("Предисловие редактора" ко 2-му тому). Зелинский связал свою усиленную редактуру и с тем, что перевод был посвящён ему. Непонятно, почему. Требующие замены, по его мнению, стихи как-то бросали тень на его имя? И совсем раздражительной является причина, по которой трагедия должна была предстать "перед читателем в наиболее обновленном виде", - "эта трагедия уже имелась в нашей литературе в хорошем переводе Д. С. Мережковского" (там же). О переводческом противостоянии Анненского и Мережковского редактор не мог не знать. И демонстративно представляя себя дружественно по отношению к Анненскому, лучше было бы Зелинскому такого не писать.

Кладу рядом книги ТЕ 1906 и ТЕ 1917. Изменения заметны быстро. "Явления" заменены на "действия", "музыкальные антракты" на "стасимы". Сильно изменены / сокращены / добавлены ремарки, а совсем не "пощажены", как написал В. Н. Ярхо в комментарии к изданию 1999 г. ("Литературные памятники"), называя ремарки Анненского "фантастическими". От изменений Зелинского они не сделались реалистичнее. Вот, например, в начале 4-го явления у Анненского появляется хор женщин "приблизительно в возрасте Федры". У Зелинского - "много старше Федры". В примечаниях это объяснено. Но в других случаях - нет, и возникает вопрос зачем, если у Еврипида ремарок не было вообще? Я не стал считать число замененных-изменённых стихов в "Ипполите", как сделал Зелинский в свою защиту. Я сравниваю несколько мест. При этом согласен с Зелинским в отношении добавления нумерации строк. Вот начальные десять у Анненского и у Зелинского:

Полна земля молвой о нас, и ярок
И в небесах Киприды дивной блеск,
И сколько есть людей под солнцем дальним
От Понта вод до Атлантийских вод,
Того, кто власть мою приемлет кротко,
Лелею я, но если предо мной
Гордиться кто задумает, тот гибнет.
Таков уж род бессмертных, - что дары
Из смертных рук сердцам отрадны нашим.
И правду слов я скоро здесь явлю.

Чьей славою земля, чьим блеском небо
Озарено - Киприда я. Везде
От Понта до Атлантовых пределов
Я надо всеми властвую, чей взор
Ласкает солнца свет, - того лелея,
Кто власть мою приемлет, и карая
Того, кто гордо борется со мной.
Ведь и бессмертных род неравнодушен
К дарам любви почтительной людей -
И этих слов явлю я правду скоро.

Стоило ли менять? Как говорится - на вкус, на цвет... Кстати, в издании 1969 г. 4-й географический стих заменён вариантом Зелинского - "От Понта до Атлантовых пределов". Чем он показался лучше В. Н. Ярхо, не знаю.

Для наполнения впечатления - современный перевод этих стихов Вланесом (2017-18). У него получилось сократить одну строку:

И в племенах людей, и в глубине лазури
зовусь я славною, бессмертною Кипридой.
Понтийских жителей и тех, кто обитает
вблизи Атласских гор под светлым оком солнца,
дарю я милостью, ко мне почтенье видя,
но укрощаю тех, кто горделив со мною!
И небожителей охватывает радость,
когда относятся к ним люди с уваженьем.
Сейчас я покажу, насколько это верно.

Зелинский дальше сменил женский род места действия - город Трезен вместо Трезены у Анненского. Возможно, это существенно. Дальше - больше. Изменения делают перевод двойного авторства, в котором трудно выделить индивидуальность. В примечаниях Зелинский то и дело пишет "мой перевод" по отношению к строкам и фрагментам. Не проще ли было перевести от начала до конца самому со своим обоснованием и предоставить читателям и специалистам разбираться, что интересней и вернее?

Вот знаменитый монолог Федры. Он совершенно изменён Зелинским. Уже не говорю о благозвучности, но появляются "рок" и "грех", которых нет у Анненского (а есть ли они у Еврипида?):

Вы дочери Трезены, вы краса
Преддверия Пелоповой державы -
Уже давно в безмолвии ночей
Я думаю томилась: в жизни смертных
Откуда ж эта язва? Иль ума
Природа виновата в заблужденьях?..

Вы, матери Трезена, что в страны
Пелоповой преддверии живете, -
Давно уж в ночи долгие часы
О роке размышляла я, который
Влечет нас в грех и губит нашу жизнь
Природа-ль разума виновна в том,
Что мы грешим?

Помимо дочерей-матерей, с которыми связана упомянутая ремарка, расхождения весьма существенны. Но они ведь не исправляют, а меняют перевод совершенно.

Я обратил внимание на прим. к ст. 347: "Русский читатель тут с удовольствием припомнит разговор Татьяны с няней на ту же тему. Вспомнил о нем, по-видимому, и И. Ф.; ср. его перевод ст. 521". Я посмотрел эти места в ТЕ 1906 и в ТЕ 1917, сравнил.

Анненский:

Федра: Ты знаешь ли, что это значит - "любить"?
Кормилица: Да, слаще нет, дитя, и нет больней...
Федра: Последнее - вот мой удел, родная.

Зелинский:

Федра (с расстановкой, мечтательно):
"Л ю б о в ь"... что это значит, няня? знаешь?
Кормилица: Она - восторг; она же - и страданье.
Федра (тихо): Нет... мне достался лишь второй удел.

По-моему, припомнил Пушкина прежде всего сам Ф. Ф. Он вставил слово "няня" и написал текст, подходящий юной девушке, но не матери двоих детей. Он добавил многоточие, разрядку и ремарки. Это специалист, упрекавший "покойного друга и сподвижника" в отдалении от Еврипида.

Стих 521 (Кормилицы) Зелинский сохранил, только добавлена запятая после и (может быть, погрешность набора):

И полно... Все улажу я, дитя.

Конечно, редактор имел в виду строки Пушкина:

- И полно, Таня! В эти лета
Мы не слыхали про любовь...

Но содержание в них (и до них, и после них) совсем другое, чем в рассматриваемом месте у Еврипида. Речевой же оборот "и полно" ("полно"), мне думается, был расхожим.

Этот взгляд на комментарии и примечания Зелинского - взгляд читателя-любителя, конечно. Тут есть где потрудиться специалисту. Например исследовать генезис комментирования от Анненского (в его сопроводительных статьях) до Вланеса, который удобно сопровождает сносками свой перевод. А что касается Зелинского, то он явно переборщил с "неудачными стихами покойного". Мне даже кажется, что он испытывал какую-то поэтическую ревность к Анненскому. Заявляя, что "как поэт он, без сомнения, на много голов выше меня", он лукавил, иначе зачем бы ему самому так много переводить стихами (всего Софокла, Овидия, в значительной мере Еврипида и т. д.). Ну и продолжал бы делать прозаические научные переводы, максимально близкие к оригиналу, начав с "Вакханок". Нет, он определённо считал себя не меньше поэтом, говоря о стихах Анненского: "перевод этот довольно-таки слаб", "Еврипид у него большею частью тлеет, а не горит, и только здесь и там вспыхивает", "я знаю, что это не Еврипид, что это какой-то слабый лепет, в котором едва слышен могучий голос греческого трагика, а иногда и прямое извращение его мысли", "пусть все воочию убедятся, как плохо писал И. Ф., а знатоки, сверх того, - как плохо он понимал Еврипида". Зелинский - очень большой учёный, но он человек, и, включившись в публичную полемику, в своих словах не смог скрыть ущемлённого самолюбия и скрытого самолюбования, хоть и признавался демонстративно в своей любви к "покойному другу и сподвижнику". "Читатель все хорошее, что найдет в переводе, поставит в счет И. Ф., а не мне" - кокетство какое-то, если почитать комментарии и примечания. Приведя в качестве "слабых" стихи со "смычком", Ф. Ф. написал, что посоветовал бы Анненскому от них отказаться. И дальше честный и важный вывод: "Но так как я знаю наверное, что он бы меня не послушался, то я и не счел себя вправе изменить его перевод". Конечно, не послушался, если бы был жив. Тому подтверждение - строки из "Третьего музыкального антракта" "Лаодамии" (написана в 1902 г., когда был опубликован и "Ипполит"), говорящие о неслучайности смычка:

Черен смычок твой, о Феб Аполлон,
Скрипка зачем золотая?

Вот и не надо было этого делать после его смерти. Перенести свои изменения в примечания. Или сделать отдельный, параллельный перевод.