Педагогический сборник. 1888. Август. Паг. 3. С. 23-32.
23
Войсковые части, расположенные в
Петербурге и его окрестностях, вначале пользовались для обстановки
своих чтений только теми картинами на стекле, которые получали
безвозмездно из Педагогического музея. Ныне многие из сих частей
успели сформировать свои коллекции и в произносимых у них солдатских
чтениях они сделались независимыми от помощи Музея (кроме текстов
чтений, представляющих, впрочем, общее достояние). Нет сомнения, что
этими частями сделан уже первый и весьма важный шаг для упрочения
чтений для солдат и что на этом успехе части не остановятся и, с
течением времени, воспроизведут у себя всю обстановку чтений,
произносимых в Музее. Чего не сможет сделать каждая часть отдельно,
то они смогут сделать сообща.
Другой доклад в комиссии музея,
касавшийся солдатских записей чтений, был внесен И. Ф. Анненским.
Им рассмотрено ограниченное число записей, о которых упоминалось в
прошлогоднем "обзоре", но которые еще не рассматривались в комиссии.
По мнению докладчика, разбор записей
может иметь двоякое значение:
"первое есть, конечно, практическое, -
т. е. добывание данных для суждения о том, что и в какой форме может
быть предлагаемо в аудиториальном чтении; второе значение менее
определенное, но несравненно более широкое,
24
есть теоретическое: записи дают богатый
материал для суждения о мысли и понятиях мало учившегося человека и,
сверх того, служат прекрасным источником для характеристики
различных особенностей языка и слога в различных углах России. Надо,
конечно, тщательно остерегаться от каких-либо определенных выводов в
этой последней области; для самого маленького вывода потребно
огромное число данных, подвергнутых тщательному анализу, детальной
классификации. Задача наша при изучении какой-нибудь полусотни
записей, выбранных случайно, наудачу, должна быть крайне сужена; мы
делаем лишь свод наблюдений, полагаем первые камни для "характерных
выводов". Два самые естественные деления наших записей - это деления
по лицам и по темам. Этим делениям мы и следуем в дальнейшем
изложении.
Ранее помещаем замечания,
касающиеся содержания и литературной стороны записей, а потом
кое-какие филологические наблюдения.
Число лиц, давших записи
- 24 нижних чина Кавалергардского Ея величества полка.
Число работ 38.
Темы были следующие:
Земная жизнь
Спасителя - 3 записи
Петр Великий - 4
А. В. Суворов - 8
Кавказский Пленник, графа Льва Толстого - 8
Чем люди живы, его же - 6
Упустишь огонь, не потушишь, его же - 6
Два старика, его же - 3
Из лиц:
1 дал - 5 записей
2 дали по 4 записи
1 дал 3
2 дали по 2
18 <дали>
по 1
<Итого:>
24 дали 38 записей.
25
Работы совершенно не
поддаются общей характеристике, хотя бы в смысле одной общей черты:
причиною является и различная степень развития и образования, и
различная среда, из которой выходил тот или другой автор записи, и
различная местность, и различные культурные чуженародные влияния.
По образованию среди
записывавших встречается:
Из гимназии 1
Из реального училища 1
Из учительской семинарии 1
Из Феллинского уездного училища 1*
Один учился в окружном училище; большая
часть в сельской школе; иные вовсе не отмечают, где учились, или
пишут: "на родине"; есть и самоучки.
Книжная речь и
литературная орфография в значительной мере, конечно, сглаживают
диалектические особенности; но влияние языков культурных - немецкого
и польского сказывается заметно и на более образованных авторах
записей.
Примеры будут указаны
ниже.
По отношению к теме можно
указать на два различных типа сочинений.
У малограмотных связующим
элементом в записи являются картины: к ним приспособляется рассказ,
иногда даже просто называется или кратко передается содержание
картины, как будто чтения при этом вовсе не было. Другие склонны,
наоборот, отвлекаться от картин, совсем забывать о них, как о
ненужной поддержке для памяти, - таковы более образованные. Один
(Рагозин), напр., чуть ли не на целой странице говорит о Кавказе,
выходя за пределы и картины, и Толстовского рассказа; у всех более
образованных является наклонность к связному, порой довольно
строго-прагматическому рассказу.
Первый вопрос, который
подлежит нашему обсуждению при разборе записей, это на сколько и в
какой форме усвоено прочитанное?
Здесь надо сделать
оговорку. Процесс писания и особенно
* Феллинское уездное
училище - трёхклассное училище в городе Феллине (сегодня Вильянди)
Лифляндской губернии (сегодня в Эстонии). Преобразовано в 1886 году
в трёхклассное городское училище.
26
27
Фрагмент этой страницы
по: Поринец Ю. Ю.
Методическое наследие И. Ф. Анненского. С. 163‒164.
PDF
8,5 MB
Интересно проследить, как
иногда сквозь безграничную наивную форму изложения пробивается
понимание весьма тонкое и далеко не поверхностное. Самое трудное для
понимания в рассказе Толстого есть, конечно, усвоение мысли о
бесконечной справедливости и благости Божией, которые будто бы
нарушаются поступком с родильницей и Ангелом.
Вот что дает нам по этому
поводу наша запись:
"В
третий раз когда пришла женщина, а с ней две девочки, я улыбнулся на
то что, я когда был послан, вынуть из их матери душу но она упросила
меня, что как они могут возрос без матерей. Но вот когда узнал я их
что самые они и есть я улыбнулся".
Тут нет ни слова о
прощении грехов, о немедленном возврате к ангельскому состоянию, как
у других: эта улыбка есть признание собственной близорукости,
осудивший Всеблагого Бога, и вместе радость за живущих, спасенных
детей.
28
Отношения Бога к
ослушавшемуся ангелу объясняются то словом "наказал",
то "обидел".
Из картин всего лучше
удается изображение рассердившейся Матрены. Жидков пишет:
"Рассердилась
Матрена на Семена да как хватит его за рукав и давай его тресть и
говорить ты милостивый ты и меня то раздел сам осталься в моей
фуфайки а кафтан свой одал".
У Козлакина:
"Нажрался
говорила она да еще какого то бродягу привел Где ты взял его,
говорила она. И еще всвой ковтан одел последнюю одежу износишь
холсты которые я принесла собой ты пропил и одежу мою почти износил
Подай сюда Мужык сымайте с себя одежу".
В той же записи есть еще
изображение, прекрасное по своей простоте:
"Тот
(ангел)
взгленул на женчину и
улыбнулся, и лицо его просветлело и он стал есть".
(Эта последняя черта, которой нет у Толстого, придает много
естественности всей картине).
Задумчивость Михайлы
изображается различно:
"...когда
из жалилась то этот человек улыбнулся а все время был невесел и Ни
говорил нискем толко и говорил что миня Бог обидил..."
(Данилов).
"За
все время как живет Михайла у Семена усмехнулься еще третий раз он
был человек скромной"
(Жидков).
Третий говорит, что он
был "пасморной".
Перейдём к рассказу "Упустил
огонь - не потушишь".
На первом плане стоят
здесь записи "образованных".
Рассказ ученика
Динабургского реального училища написан не только грамотно, но,
пожалуй, даже литературно. Изображаемый мир, впрочем, совершенно
чужд автору. Эпичность рассказа совершенно нарушена:
..."обещался
на дольшее время исполнять данные отцем советы".
"Едва старик покончил
последние слова, как зевнулся, потянулся и умер".
"Иванова жена начала уличать
Гаврилу в краже лошадей, обнаружившейся неудачей".
29
В общем рассказ
бесцветен. Ни одного лица, ни одной попытки обрисовать душевное
состояние. В языке плеоназмы книжного характера:
"между
ними был мир, спокойствие и дружба".
Толстовское "по-соседски" совершенно не передается этими
выражениями.
Другой хороший грамотей
(кончивший курс в Виленской учительской семинарии), совершенно также
как первый дает запись бесцветную: тут и "небольшая
деревня", и "один
прекрасный день",
и такие выражения как "ласково
их опять приветствовала давно забытая дружба мир и спокойствие".
В самых патетических местах у автора не проявляется никакой энергии
в изображении: "вставший
Иван вторично догнал Гавриила на дворе но и здесь Гавриил его
победил оглушая его сильным ударом по голове. Очнувшись Иван пошел
домой, но почти весь его двор был объят огнем, так что нельзя было
потушить. Он сожалел...".
Словом, оба образованных
автора являются совершенно равнодушными к предмету своего рассказа.
Спустимся ниже. Рябов (из
средних грамотеев) дает очень коротенькую запись, написанную проще и
живее. Здесь есть новый элемент: объясняется начало ссор - молодые
хозяйки во дворе.
То же надо заметить и о
записи Данилова: он хорошо отметил противуположность двух поколений
в хозяйских дворах. Определения у него сжаты, характерны:
"Сора
их сначала произошла изо курьих яиц".
Очевидно, описывать
подробности этих ежедневных деревенских сцен представляется ему
лишним. "Иван он был старику
сначала не послушлив а также занимался болше все судится"
- этими словами Иван отнесен метко к новому типу в русской деревне.
В конце у него новая, не
подмеченная другими черта:
"а
сосед Иван из жалился на его который всему был сначала виновник так
что впоследствии стали жить друзьями, потому что Иван не сказал кто
его поджог".
Запись, сделанная должно
быть эстонцем, получившем немецкое воспитание в Феллине, И.
Плакстингом очень об-
30
стоятельна. Рассказ
живее, чем в первых двух записях, но обстановка рассказа,
по-видимому, совершенно чужда автору: "Иди!
тебя отец просит к себе, он умирает"
... "стала ругать
неприличными словами"
... "помирились бы при
водочке и чае".
Интересна наклонность
грамотеев объяснять, почему Иван не исполнил сразу отцовского
совета. Один пишет -
смелости не
хватало, другой - времени,
третий - твердости.
Самой плохой с внешней
стороны является запись самоучки Селезнева. Рассказ здесь не
докончен: очевидно самый процесс письма давался с трудом, - самые
буквы какие-то вымученные, но зато какое понимание обстановки
действия и какой интерес к рассказу.
Селезнев запомнил
буквально, какое хозяйство было у Ивана: "три
лотаде и жеребенок две коровы споттелком петнацет овец А хлеба даже
и занова хватала Авсом и подате платили и все нужды справляли".
Дальше рисуются настоящие
соседские
отношения; что ни слово - то картина, что ни картина - то жизнь:
"у
ково чево нехватало друг у друга Адин другому помагали у ково колесо
поломаитси попросить давали Адин другому хлеба не хватаит прийдет
Баба вон ступаи в закрм насыпь сколка тебе нада и т. д."
А этот разговор, который
трудно дешифрировать, но который идет совершенно в параллель
Толстовскому:
"не
снесла наша хохлатая курица нет матушка у нас свое давно несутся нет
матушка мы чужим не любим жить дак не любити я слыхала она там
кудахтала" ...
А вот приговор над жизнью
Ивана и Гаврилы:
"Стех
пор пошла (у) них развратная жизнь".
Под конец автор закругляет рассказ довольно искусно связывая
переданную половину с темой:
"вот
и пошла (у) них врожда дошла до
болшаво так что упустишь огонь не утушишь".
Рассказ "Два старика"
передан в трех малограмотных записях. Несовершенство этих записей
должно быть, конечно, хоть отчасти, отнесено к сложности самого
рассказа, его длин-
31
ноте и вообще малой
пригодности для народной аудитории. Заварачев (рязанец и, вероятно,
самоучка) напоминает своим рассказом Селезнева. Озаглавил свое
сочинение он "Выдумка" и, вероятно, в собственном сознании это
давало ему право несколько пофантазировать. Разные мелочи обихода
автора очень интересуют: "даваий
лаптеий покупать анучи потри пары по дви пары аборкав маченцев".
Некоторые цифры он придумывает:
"Яфим
купил 3 1/2 фунта заплатил по 17 коп."
Поступок Елисея рисуется
замечательно просто, совершенно соответственно Толстовскому замыслу;
Елисей очевидно и сам хорошенько не отдавал себе отчета, как это
вышло и зачем он остался.
"Яфим
праснулси видит что Лесея нет ну бог сим я один поиду"
...
... "а
старушка отвичает прокорми нас дедушка он осталси кормить купил он
им лошадь купил косу поехал на покос накасил сена убрал иво при ехал
домой привезал у ворот".
Положение его в доме
определяется характерно как фактического хозяина; номинальный хозяин
отходит на второй план:
"Старухин
муш выходит кему отвязвоит лошадь выпрегаит, выпрег лошадь пложил
беремо сена пошли вызбу".
Под конец все спутано.
Кое-как еще добрался Заварачев до того места рассказа, как Елисей
украдкой ушел от хохлов. Но дальше у него вышло, что Ефим, который 5
1/2 недель шел до хохлов, в 9 дней, затем, дошел до Иерусалима.
Выходит дальше, что
"Лесей
(зачем-то) просит у Яфима
рупь дених", а
потом едва можно уловить, как
"он
делать нечева надать итить домой, помолилси и потом домой проехал
моро и зашел в деревню".
Кроме этой записи есть
еще две, совсем плохие, едва ли не дубликат, по крайней мере, и
почерк, и орфография, и непонимание текста, и самые фразы почти
одинаковы:
"Ходил
в Соленой городок на представления смотрылы там
32
показували что на картине двух
стариков Даниил
(?) и Тарасии
(Ефим Тарасыч, Тарасыч, у Толстого)".
Дальше говорится, что
никто ничего не давал, "а
пришли до хохлов хохлы накормили и дали всумкы пирожкив".
"Кавказский пленник"
рассказан в нескольких очень порядочных записях.
Данилов и Рябов излагают
по картинам сжато. Первый хорошо озаглавил: "о кавказских
пленниках".
Рассказ Рябова хотя
краток, но передает решительно все важнейшие моменты; бытовые черты,
вероятно, приняты к сведению, но в отчет не улеглись. Интересен
вывод из рассказа:
"Итак,
путешествия Жилина и Костылина кончилось. Жилин отличался свойм
знайм и ловкостью и бодростью и неунынием на всег(д)а
знал свое дело. Акостылин
был слабый по всему и трусостью".
Одна из записей (Зарембского)
оставляет рассказ недоконченным (автору было очевидно трудно
писать); вышло, будто Жилин с Костылиным сделали через два дня яму и
ушли. Но в общем с рассказом справляются, благодаря живой и
драматизированной форме изложения.
Интересны некоторые
неточности, вносимые в рассказ излагателями.
"В
аул ездили казаки, татары"
(Колокомин).
Жилин пишет фальшивый
адрес, чтобы "не обижать
мать".
"Он
хотел завлечь эту девочку
(другой - приманывать, - она
ему удружила)".
"Попался
в руки старых своих басурман".
"Мечты
Жилина были другии он уже теперь ждал смерти".
Попытки самостоятельных
описаний природы выходят неудачны:
"Месяц
с зарей стал своими лучами освещать небесный склон".
Запись, которая, судя по
почерку, написана Плакстингом, но помечена Гончуковым, отличается
чуждым Толстовскому изложению оттенком сантиментальности:
33
"Нина
(Дина) приносила ему лепешек и плакала и пожалела его".
"Жилин
простился с ней, она заплакала",
"Жилин смутился, узнает
своего товарища Костылина".
Бедный офицер Жилин
оказывается едущим "на своем
любимом коне".
Выделяется из прочих
совершенно литературная запись Сергея Рогожина (из бывших учеников
гимназии в Москве).
Рассказ Толстого его не
удовлетворяет, он прагматизирует на его эпической канве, не всегда
удачно, впрочем.
"Жилин
получив такое серьезное письмо матери призадумался и долго не давал
себе ответа, но наконец решил, выхлопотал себе отпуск и забрав свои
пожитки отправился в путь, назначив небольшую охрану из своих солдат".
"В
плену его повели в сакле, где, по его предположению, должен был
состояться приговор".
В конце крупная
неточность: "Жилин теперь
уже не взял Костылина, а убежал один".
Обращаясь к записям
содержания фактического, докладчик выразил сожаление, что он не имел
под рукою тех чтений, на основании которых записи были сделаны.
Чтение о
Суворове,
по-видимому, имело в основании Полевого, Милютина, может быть,
Петрушевского, но из сравнения между худшими и лучшими записями
трудно все-таки определить, что именно опущено первыми или добавлено
от себя авторами вторых.
Начнем с краткого и, как
всегда, ясного и содержательного отчета унтер-офицера Рябова. Он
передает содержание картин без связи их между собой. Менее всех
понятной показалась записывавшему седьмая картина. Он выразился о
ней так:
"Седьмая картина
изображала Миланский собор с обоих сторон" - и только. При чем этот
Миланский собор - осталось, по-видимому, непонятным не одному
Рябову. Больше всего поразила автора, кажется, картина пятая:
"изображала
похоронный поезд Суворова и как Государь
* Имеются в виду
труды: Полевой Н. А. История князя италийского, графа
Суворова-Рымникского, Генералиссимуса Российских войск (1843); Милютин Д. А.
Суворов как полководец // Отечественные записки. 1839. ? 4;
Петрушевский А. Ф. Генералиссимус князь Суворов (СПб., 1884;
извлечение из этого 3-х томного труда для
народного чтения - 'Рассказы про Суворова' (1885)).
34
35
36
о картинах: автор
видимо лучше овладел предметом рассказа, потому что позволяет себе
сходить с фактической почвы и принимается часто рассуждать и
предполагать.
"В
сердцах русских кипела радость, как будто бы в новорожденном
предчувствовали того, который современем не жалея себя прославит и
поставит на путь всю Россию, как будто бы в нем предчувствовали
будущего могучего Императора Петра Великого. - "Да и вечно Россия не
забудет этого дня!"
Во второй половине работы
автор, наоборот, за обилием фактического материала становится почти
конспективным. В конце сочинения объяснен символический характер
памятника Петра Великого.
В приписке автор выражает
сожаление по поводу того, что до начала чтения и по окончании его
полковые песенники пропели несколько песен, как, "Что ты душка, ты
красотка", и пр., но ни одной о Петре Великом, как напр., песню
"Было дело под Полтавой". Очень обстоятельно, вполне грамотно и
литературно, а вместе с тем очень серьезно излагает чтение прилежный
слушатель Юхневич; это человек, видимо, довольно много знающий и
читающий. В сочинении последовательно излагаются характернейшие
черты детства Петра, ученье и потешные; потом идет флот, Голландия,
основание Петербурга, Полтавская битва, мир со Шведами и наконец
смерть Петра. Бессодержательных фраз нет вовсе.
Несколько слов о записях
по чтению о земной жизни
Спасителя.
Самоучка Ключников
представил трогательную и старательную запись, давшуюся ему очевидно
с большим трудом. Он стремится как можно точнее передать
евангельские слова:
"где
родится иисус христос мы видели звезду его на востоке и пришли
поклоница Ему"
-
"оче
прославь сына твоего да и сын твои прославит тебя".
Каиафу он переделал в
Иафа, а Пилат у него называется
Пила.
Рябов, как обыкновенно,
передает конспективно, кратко и довольно аккуратно:
37
"Предание
Господня в саду Евсиманском". "Осуждение
Господня на кресное страдание" и т. д.
Юхневич пишет об "уничижении
Господа нашего Иисуса Христа"
очень подробно и литературно.
"Материю
и местом рождения Бог избрал не знатную даму и не богатые чертоги, а
бедную Праведную девушку, жившую в пещере города Вифлеема".
Можно отметить еще
следующие места:
"Чтобы
возбудить в воинах сожаление
(Пилат) велел сечь Иисуса".
В заключении: "Таким образом
этот истинный бог, Господь наш Иисус Христос, Искупитель рода
человеческого, был принят на земле".
Вообще эта запись
Юхневича, как и другие его работы, выделяются из прочих
содержательностью и прекрасным слогом, при полной грамотности
изложения.
Несколько бедных
замечаний по языку
записей.
Вот данные лексические:
В двух записях совершенно
не на месте и без определенного значения стоит слово
происхождение.
"Суворов
родился в 1729 году происхождение".
Слово "изображено"
малограмотными употребляется про что-нибудь более или менее важное
(напр. про подвиги Суворова, про Петропавловскую крепость); про обед
Суворова говорится просто "показана
была картина".
Интересно слово
неунынье,
в смысле бодрость.
Выражения областные:
потерепка
(у Толстого -
трескотня), седешник
(шкворень), трок
(польское trok; русское нар.
торока),
крадочью
(украдкой).
Осмысление слов:
скитайцем
вместо скитальцем;
околодки
(колодки); Туркевстай
вм. Туртукай (у двоих).
В работах литературного
характера есть порой неуменье поставить данную форму или употребить
данный префикс, что совершенно искажает смысл:
Пучок соломы
прижигать
(вм. поджигать); вздыхающая
змея; совратили
в сторону (вм. своротили).
Относительно звуковых
явлений заметим следующее:
38
Оригинальный прием
малограмотных в обозначении неясных (безударных) гласных:
е
и и
без ударения и после гласной заменяются
й:
хозяйн,
отвечайт,
думайт,
зайграли,
догоняйт,
знайм.
Иногда у малограмотных
гласные безударные вовсе не пишутся:
повротил,
гварить,
приказвоют...
Начальный гласный
подвергается иногда иотации, даже в иностранных словах:
Япостолов,
Елтаря...
В одной малограмотной
записи (рязанца) непонятным образом, но довольно последовательно, не
смягчаются гласные: бровны,
пойдом,
лох,
просуть...
Весьма обыкновенным
является ь
вм. обще-русск. ъ
на конце: заработаить,
заисть,
начнуть...
В одной записи (Жидков) последовательно смягчается
л
(личный недостаток в произношении?):
остановилься,
роздумалься,
усмехнулься...
Впрочем, есть и в других записях та же особенность:
подумаль,
началь
(у Зарембского).
Южане постоянно мешают
ы
и и,
отдавая предпочтение второму звуку:
било,
визбе...
После
ж
и ш
часто ы
вм. и:
жыво,
Жылин,
спрашывать...
Вокализация согласных
в
и л
очень обыкновенна: узял,
увойду,
ста(у)ставать
(Рябов), пойма
(у).
Интересен случай
ассимиляции (прогрессивная, полная, консонантивная):
ок кого
-
от кого.
Комичный орфографический
компромисс:
письмо:
Фабрики
выговор -
Хфабрики
<в
обоих случаях>
Фвабрики
(Данилов)
Интересное явление - это
замена и
с ударением посредством е
(вообще замечается в западно-русских говорах):
учетель,
возрателса,
научется
(Мошков).
Из синтаксических явлений
можно отметить стремление обращать личные обороты в безличные:
"Было
показано народы, грузины";
"выгорело половина деревни,
особенно замечательно был п ереход";
"было изображено на картине
памятник Петру"...
Отсутствие согласования
без отношения к осмыслению, под влиянием скорее общего русского
стремления дать формам
39
женского рода
предпочтение пред формами двух других родов:
"вся
семейства",
"такую письмо".
Согласование по смыслу: "прислуга
надевал", "музиика
играли"...
Под влиянием немецкой
речи можно отметить такое напр. явление на письме: наклонность
удлиннять гласные повторением:
прииди,
Гавриил,
почтий
(Иог. Плакстинг); в оборотах: Ивана жена (Iohanns
Frau); см. также упоминавшееся выше смешение видов, в словах
-
Голанд вм. Голландия...
[О солдатских записях
народных чтений 1888-89 r.]
