Сокращения

Открытие: 05.04.2016

Обновление: 15.09.2024

Ю. К. Герасимов 
Драматургия символизма

фрагменты главы из книги

Источник текста и примечаний: История русской драматургии: Вторая половина XIX - начало XX века: до 1917 г. / АН СССР; ИРЛИ (ПД). Л.: Наука, 1987. С. 559-563, 592, 596-598. Из четырнадцатой главы

Об авторе см. ниже.

559

Поиски теоретических основ для символистской драмы были многообразными, сама же она рождалась медленно и трудно. Потребность в репертуаре для своего ещё не созданного театра была настолько велика, что не замеченной не оставалась ни одна из символистских пьес. <...>

Однако в ранней драматургии символизма существовало и такое явление, которое несмотря нa подлинную оригинальность и несомненные литературные достоинства, в момент возникновения не получило признания. В самом начале 1900-х годов, когда Meрежковский еще надеялся переводами и постановками античных трагиков способствовать воскрешению мистериального искусства, вышли в свет две трагедии в стихах И. Анненского - 'Меланиппа-философ' (1901) и 'Царь Иксион' (1902). Анненский не одобрял создания в богостроительных целях 'суррогатов веры' или 'игрушек чужих вер'. В мифах он ценил 'простор для самого широкого идеализма' и находил в них 'силуэты тех героических, поднимающих душу образов и ситуаций, и те благородно-мажорные ноты, которых не хватает современным темам'¹⁶. Трагедии малоизвестного 46-летнего филолога-классика были едва замечены символистами. На ученые 'античные' трагедии, не связанные явным образом с запросами современности, не откликнулась и демократическая критика. А между тем две первые трагедии Анненского составляли половину его 'еврипидовской' тетралогии - одного из наиболее значительных явлений в символистской драматургии. Осуществив огромный труд по переводу и художественному анализу произведений Еврипида, он также 'воссоздал' три его несохранившиеся трагедии. Но это была не реставрация и даже не стилизация, а более сложное творческое соприкосновение, позволившее Анненскому сочетать свои умонастроения с мировой культурной традицией. Обработка античных мифов была достаточно

¹⁶ Анненский И. Античная трагедия. В кн.: Театр Еврипида. СПб., [1906]. Т. 1. С. 47.

560

распространенной среди французских драматургов последней трети XIX в. Умевший ценить лучших из них, Анненский, однако, отмечал, что в их драмах, оснащённых подчас сложной психологической разработкой характеров, лишь излагается история мифа,  тогда как жизнь мифу дает новое его понимание. Анненский писал в статье об одном из своих 'дорогих учителей' - 'Леконт де Лиль и его "Эринии"'¹⁷: ' '...для трагедии, хотя б и современной, мало в качестве ее пружин свободного действия страстей и чтоб тайна жизни сводилась ею к сложности душевного механизма. B ней должен быть или императив, или нравственный вопрос'¹⁸. Анненский признавал в Еврипиде первого в мире поэта по умению вызывать сострадание¹⁹, ставить высшие этические вопросы. Другим великим 'трагиком',  сострадавшим людям, для Анненского стал Достоевский. С этими авторитетами в основном и соотносил драматург свою концепцию трагического и свои представления о человеке.

Уже в трагедии 'Меланиппа-философ' Анненский следовал античной традиции лишь в той норе, в какой ее форма обеспечивала художественно органичную (на его восприятие) жизнь мифа. Рок и боги в трагедии действуют номинально. Трагическое существует в самой жизни, в человеческих заблуждениях и аффектах. Безвинность Меланиппы - важная особенность трагедии, позволившая драматургу усилить ее нравственное звучание, лирическую выразительность и соотнести миф с духовным опытом современного человека. В трагедии есть 'ужас и сострадание' (по Аристотелю), но ужас вызывается не деяниями героини, a властью догм и поступками облеченных властью духовных слепцов. Все сострадание поэтому отдается героине. Меланиппа стойко переносит страдание не из покорности. У нее достает мужества жить без 'обманов' и 'надежд', сознанием правды, c ощущением в себе бога - 'чистого разума'. Свой удел она принимает как избранничество: 'Ты // Не угасай во мне, эфир, и жребий // Свой не сменю на счастье темных душ'. Серьезным новшеством Анненского было коренное изменение функции хора, который у него поддерживает интересы индивидуума и, вторя лирике героини, придаёт этой лирике общезначимость. Анненский, таким образом, заметно усилил лирическое начало в трагедии за несколько лет до того, как создание лирической драмы стало эстетической проблемой и практической задачей русского символизма.

Опасность дедраматизации, котрую несла с собой лирика, была сразу же учтена Анненским. Во второй трагедии, 'Царь Иксион', он подчинил лирику хоров и 'музыкальных антрактов' сквозному действию. Тем самым он отверг опыт 'неподвижной драмы' М. Метерлинка, который возводил её к античной траге-

¹⁷ Поэт и драматург Л. де Лиль осуществил полный перевод Еврипида.
¹⁸ Анненский И. КО. С. 433.
¹⁹ Анненский И. Миф об Оресте у Эсхила, Софокла и Еврипида. СПб., 1900. С. 39.

561

дии²⁰. Анненский по-своему пересказал миф о преступном и надменном нечестивце Иксионе. Первый сюжет мифа - вероломное убийство тестя Иксионом - анненский опускает и начинает трагедию с прощения Зевсом измученного полубезумного скитальца. Автору важно не только умалить вину Иксиона (убитый им - алчный старик), но и вообще освободить его от 'юридической' ответственности за прошлое преступление, совершённое накануне его трагического восхождения. Полное прощение Иксиона Зевсом выражало в мифологической форме идею Анненского о том, что 'преступление есть нечто, лежащее вне самого человека, который его совершил'²¹. Посредством этой идеи происходило подключение к еврипидовскому миру трагедии некоторых проблем и мотивов из романов Достоевского, прежде всего из 'Преступления и наказания'. утративший царство и все связи с людьми, прощённый Иксион предстаёт человеком вольным, свободным от обязательств даже перед самим Кронидом. Красота свободы преобразила Иксиона, но нравственное чувство читателя не позволяет забыть, что свобода эта обретена героем путём преступлений. И свою отделённость от людей Иксион избыть не стремится, а закрепляет, останавливая свой, предоставленный Зевсом выбор не на 'забвении', а на 'бессмертии'. Не имеющее благой цели (для Анненского - альтруистической) усиление личности (титанизм) становится источником его великих мук. Новое, центральное для трагедии преступление, которое совершает Иксион, - его дерзкая любовь к Гере, жене Зевса. Типичный для античного мифа случай нечестивого превышения человеком дозволенного (hybris) получает у Анненского не морализаторское, а гуманистическое освещение. Иксиона страшит удел остаться 'игрушечным божком' в сонме богов, и он готовится к бунту. Первоначально он с 'надрывом' 'подпольного человека' мечтает 'хозяину за ласки заплатить' совращением его 'подруги'. Нравственной чистоты у Иксиона нет. Но и такой 'грешный' богоборец нравственно побеждает олимпийцев, поддерживающих мировую иерархию с помощью мёртвых догм, силы и обмана. Иксион не только 'зарился' на Геру - он посмел полюбить её страстно, безоглядно²². Индивидуалист-'сверхчеловек' реализовал свою свободу в этой несбыточной любви, в готовности принять за неё страшную кару. Униженный и преданный самой Герой, которая подстроила ему ночное свидание со своим призрачным подобием, и навлёкший на себя жестокую мстительность Зевса, героический страдалец Иксион сохраняет высокое человеческое достоинство. Трагедия кончается скорбными и осуждающими богов словами хора: 'Человека мучат'.

Стоящие обособленно 'Меланиппа-философ' и 'Царь Иксион' не оказали заметного воздействия на становление символистской

²⁰ Отказ от 'статуарной красоты' прозвучал и в статье Анненского 'Античная трагедия' (1902).
²¹ Анненский И. КО. С. 192.
²² Мотив святотатственного инцеста (Гера - мать людей) остался в подтексте трагедии.

562

драмы. Лишь Вяч. Иванов в 'Тантале' и незаконченной трагедии 'Ниобея' предстаёт их внимательным читателем. Он также прибегает к свободному толкованию мифа, поставленному на службу современной проблематике, резко усиливает лирическую функцию хора, вводит принцип сопряжённой опоры на античную мысль и на Достоевского. Заметным стимулом для Иванова было и отталкивание от Анненского, внешние следы чего видны, например, в полемической трактовке мифа об Иксионе (в трагедии 'Тантал').

Утвердить своё достоинство в трагическом мире может у Анненского не только героическая личность. В трагедии 'Лаодамия' (1902, опубликована в 1906) юная жена царя Иолая (Протесилая), ушедшего в поход на Трою с брачного пира, мечтательна и нежна. Встреча Лаодамии с тенью погибшего мужа, вымолившего у богов свидание с женой, - центральная сцена трагедии. Для богов возвращение тени Протесилая на брачное ложе - 'жестокая игра'. Драматизм людских судеб занимает и тешит 'упадочных' олимпийцев, потерявших вкус к простым наслаждениям. Анненский не преследовал богоборческих целей - его волновал трагический удел человека в мире, лишённом этических основ, и влекла нравственная красота героя, не покоряющегося такому миропорядку. Возможности мистической разработки мифа о 'фессалийской Леноре'²³ Анненского не занимали. В исступлённых взываниях героини к Дионису не следует усматривать его дань теории 'дионисизма', привлекавшей многих символистов, - Анненский относился к ней скептически. Преданно и деятельно любящая Лаодамия ещё надеется вырвать у судьбы её жертву и молит бога мёртвых Диониса-Загрея воскресить Протесилая, искусную восковую статую которого она лелеет на своём ложе.

Как и в других трагедиях Анненского, в 'Лаодамии' много горечи и безутешности. Лишённая права на мечту, героиня бросается в костёр вслед за статуей мужа, которую предал огню отец Лаодамии сухой догматик Акаст. Гибель героини трудно назвать победой, но ей отдаётся сострадание. Хор и корифей в трагедии не выступают носителями объективной и надличной истины. Они во всём сочувствуют Лаодамии, им передан авторский комментарий (усиленный введением 'музыкальных антрактов'), выражающий сокровенные движения героини в форме лирических стихотворений. По точному наблюдению исследователя, 'герои трагедии Анненского очень сдержанны в своих речах, для которых характерны полутона, отнюдь не восклицания (они так же сдержанны, как и лирическое "я" поэта в его стихотворениях)'²⁴. Необычный жанровый подзаголовок 'Лаодамии' - 'лирическая трагедия' - отражал самую суть устремлений драматурга, с наибольшей силой запечатлевшихся в его последней драме 'Фамира-кифарэд' (1913).

²³ И. Анненский имеет в виду известную балладу Г. Бюргера 'Ленора' о мёртвом женихе. См. СиТ 59. С. 443.
²⁴ Фёдоров А. В. Поэтическое творчество Иннокентия Анненского. В кн.: СиТ 59. С. 40.

563

Модернизация античной трагедии и мифа, лиризация драмы были общесимволистскими установками. Примечательно, что вокруг 'Лаодамии' возник даже своего рода 'конкурс': тот же миф был по-разному трактован Ф. Сологубом в трагедии 'Дар мудрых пчёл' (1907) и В. Брюсовым в трагедии 'Протесилай умерший' (1913)²⁵. За пределы жанра классической трагедии 'лирическая трагедия' Анненского всё же не выходила, о чём свидетельствует наличие в ней нравственных критериев, реальных (не мнимых) конфликтов, порождающих действия, и индивидуальных характеров. Иной, нежели у 'теургов', была и лирика, призванная выразить противоречия современного сознания, а не мистические переживания, не причастность отдельного "я" к таинствам мирового бытия.

<...>

592

К 1910-м годам литературно-эстетические позиции символизма заметно ослабли. Утопичность создания мистериального театра стала очевидной даже для самых упорных его приверженцев. Однако и мифологическая трагедия, связанная с античной, и неомифологическая продолжали разрабатываться символистами. Брюсов, попрекавший Анненского за отход в 'Лаодамии' от форм античной трагедии (рифмованный стих, вольности построения, анахронизмы и др.)⁸⁴, опубликовал в 1913 г. трагедию 'Протесилай умерший'. Внешнее следование античному канону сочеталось в ней с моментами модернистской трактовки сюжета и образа Лаодамии. Так, тень Протесилая вызвана из Аида колдуньей. Сцена встречи героини с тенью супруга имеет некрофильский акцент. Но брюсов наделил Лаодамию не только страстным, но и самозабвенно, до героизма преданным сердцем. Смена чувств и градация её состояний, тонко разработанные автором (более в логическом, чем в психологическом плане), значительно оживляют и 'очеловечивают' эту выстроенную искусными, но холодными руками трагедию. Если Анненский с каждой трагедией отходил от античной поэтики и проблематики ради выражения драматизма души современного человека, то Брюсов после 'Земли' и экспериментальной 'психодрамы' 'Путник' (1911; она состоит из одного монолога героини, обращенного к молчащему Путнику) отступил к античной трагедии в её классическом виде.

⁸⁴ См.: Аврелий. О книгах. - Весы, 1906, ? 6, с. 64.

596

В отличие от В. Иванова И. Анненский относился скептически к модернизации древнегреческой религии, а публичное богоискательство и богостроительство резко осуждал. В одном из писем 1909 г. он возмущался собраниями Религиозно-философского общества: 'Искать бога - Фонтанка, 83. Срывать аплодисменты на боге... на совести. Искать бога по пятницам... Какой цинизм!'⁹³. Статью того же года 'О современном лиризме' И. Аннен-

⁹³ Анненский И. КО. С. 485.

597

ский, метя в эпигонов 'дионисического' искусства, но задевая и его теоретика - Вяч. Иванова, начинал насмешливым заявлением: 'Жасминовые тирсы наших первых менад примахались быстро'94. К тому времени Анненским уже была написана оказавшаяся последней 'антидионисическая' трагедия 'Фамира-кифарэд' (1906 г., вышла в свет в 1913 г., после смерти автора). В этом произведении Анненский значительно усилил осовременивание мифа (в трактовке, сюжете) и лирическое его освоение, что было характерно уже для 'Лаодамии'. Всё это сопровождалось изменением связей драматурга с античной трагедией. Он признава, что от классического театра 'ушёл далеко', а в мифе о музыканте, дерзнувшем состязаться с музами, сохранил лишь 'остов сказки'⁹⁵.

'Фамира-кифарэд' - драма потаённо-исповедальная. В ней запечатлены скорбные мысли Анненского о трагическом жизненном уделе художника, самоотверженно жаждущего совершенной красоты, познавшего 'муку идеала'. Музыкант и поэт Фамира 'сух и горд' и, никого не любя, чуждается людей. Всё житейское и человеческое отвергнуто им ради постижения высшей гармонии. Однако образ Фамиры только в экспозиции является своеобразным варианта индивидуалиста Иксиона. Откровение красоты (для него играла Евтерпа) преобразило надменного кифарэда. Познав, что есть искусство, не достижимое для смертных, он прекратил состязание и безропотно принял наказание богов.

В пору работы над драмой Анненский освободился от своего увлечения 'эготизмом', ощутил ограниченность индивидуализма⁹⁶. Но поэт не принял 'дионисизма' - ни как мировоззренческой мифологемы, ни как пути преодоления индивидуализма. Растворение личности в иррациональном коллективном действе освобождало её от нравственных идеалов. Анненскому же казались ближе благородное самоотвержение альтруизма, вера в действенность сострадания, верность гуманистическим идеалам, т. е. этические ценности, признававшиеся народничеством⁹⁷. 'Дионисизм' в 'вакхической драме' 'Фамира-кифарэд' предстаёт как стихия, не просветлённая высоким разумом и нравственно нечистая, губительная для художника. Мать Фамиры нимфа Аргиопэ, совсем не по-матерински влюбившаяся в сына, возмутила его творческий покой, вовлекла в состязание с музой, предварительно вымолив у Зевса поражение кифарэда, ибо, побеждённый, он останется с ней. Трагедия, отдающая предпочтение Аполлону (культ разума, утончённая, но рациональная психология, отсутствие мистики), а не Дионису, и не порывавшая с принципами аристотелев-

⁹⁴ Там же, с. 328.
⁹⁵ СиТ 59, с. 511.
⁹⁶ См. письмо к Е. М. Мухиной от 5 июня 1905 г.: КО, с. 459.
⁹⁷ На это обратила внимание И. В. Корецкая, см. её статью 'Импрессионизм в поэзии и эстетике символизма' в кн.: Литературно-эстетические концепции в России конца XIX - начала XX в. М., 1975. С. 228 и др.

598

ской драмы (главное - наличие объективированных самостоятельных характеров), подверглась пристрастной критике Вяч. Иванова⁹⁸. Отдав должное мастерству поэта, он представил антидионисическую направленность трагедии как её недостаток. Неполноценным казался ему и катарсис: герой остаётся запертым 'в себе самом'. Отсутствие персонажей-масок делает трагедию, заявлял Иванов, 'неантичной'. Он причислял Анненского к 'уходящим', к декадентско-индивидуалистическому искусству. Сходные мысли высказал и В. Брюсов. Хотя, 'Фамира-кифарэд', считал он, 'гораздо выше' 'Лаодамии', нарушений жанровых канонов там не меньше⁹⁹.

Новизну драматургии Анненского, искусство причудливого соединения античности с современностью острее ощутили критики, менее связанные с символистской традицией (Арс. Альвинг, Ю. Соболев и др.). Н. Пунин высказал интересную, хотя и парадоксально звучащую догадку о том, что Анненский-драматург 'опередил и свою школу, и своих современников, и даже, если хотите, самого себя'¹⁰⁰. Впрочем, самое проницательное слово об Анненском произнёс всё же Вяч. Иванов: 'Именно жалость, как неизменная стихия все лирики и всего жизнечувствия, делает этого полуфранцуза и полуэллина времен упадка глубоко русским поэтом'¹⁰¹.

Смелые опыты Анненского над трагедией, в которой он прихотливо сочетал античность с современностью, снижал патетику, вводил лирику, иронию, элементы психологизма (с мимикой вместо маски), имели целью не разрушить трагедию, а, освобождая её от условно-архаического балласта, сохранить как живую ценность, сопряжённую по многим линиям с современностью.

Принцип этот оказался для русской и советской драматургии плодотворным.

⁹⁸ См.: Иванов Вяч. О поэзии Иннокентия Анненского. - В кн. Иванов Вяч. Борозды и межи. М., 1916, с. 291-311.
⁹⁹ Русская мысль, 1913, ? 7, с. 266.
¹⁰⁰ Пунин Н. Н. Проблема жизни в поэзии И. Анненского. - Аполлон, 1914, ? 10, с. 47-50.
¹⁰¹ Иванов Вяч. О поэзии Иннокентия Анненского. С. 295.

О Н. Н. Пунине и А. А. Мухине

Источник текста: Ю. К. Герасимов об А. А. Мухине / Подгот. текста, вступит. заметка и коммент. О. Е. Рубинчик // Иннокентий Анненский (1855-1909): жизнь - творчество - эпоха. Мат-лы науч. конф. Санкт-Петербург, 12-14 октября 2015 г. / Сост. Г. В. Петрова. М.: Азбуковник, 2016. С. 116-121.
А также: Русские поэты XX века: материалы и исследования: Иннокентий Анненский (1855-1909) / Отв. ред. Г. В. Петрова. М.: "Азбуковник", 2022. С. 357-363. Цифровая копия

Передано в собрание О. Е. Рубинчик.

357

Юрий Константинович Герасимов (1923-2003)¹ - специалист по русской литературе конца XIX - начала ХХ в. и по истории русского театра.
В 1941 г. Юрий Константинович закончил школу ? 2 (ранее существовавшую под ? 204), где литературу в старших классах преподавал А. А. Мухин, и был зачислен как отличник на филологический факультет университета. Всю войну провел в Заполярье, последние два года - в передовых частях. Осенью 1945 г. восстановился в университете. В январе 1948 г. был арестован, обвинен в антисоветской деятельности в составе студенческой группы и по решению ОСО приговорен к 10 годам лагерей строгого режима². Сначала работал на шахтах в Инте. 1952 (?) - 1954 гг. провел в Абези, в лагере для нетрудоспособных (инвалидов, стариков), где содержались в заключении многие деятели культуры; оказался там потому, что еще во время ареста заболел малярией. Встретился в этом лагере с царскосельским учеником Мухина, - известным искусствоведом Николаем Николаевичем Пуниным (1888-1953)³. Вместе с другим заключенным, искусствоведом и поэтом Виктором Михайловичем Василенко (1905-1991), похоронил Пунина в абезьской земле, 'заменив двух литовцев в похоронной бригаде - заменив могильщиков'⁴. Работал электриком в мордовских лагерях. Был освобожден в 1956 г., позднее реабилитирован. В 1960 г. окончил университет. Ю. К. Герасимов - кандидат филологических наук, доктор искусствоведения, с 1979 по 2003 гг. научный сотрудник Пушкинского Дома, заведующий Группой по изданию сочинений А. А. Блока⁵.

14 апреля 1995 г. в Музее Анны Ахматовой в Фонтанном Доме состоялся вечер, посвященный Пунину⁶. В числе выступавших с воспоминаниями был и Ю. К. Герасимов. Его рассказ об их лагерном

358

общении был записан на магнитофон⁷. В данной публикации приведен фрагмент записи, касающийся знакомства с Пуниным и упоминаний о Мухине и Анненском - в разговорах, происходивших близ Воркуты, 'на самом полярном круге'.

*     *     *

:Найти земляка, да еще питерца, было делом непростым <:> я узнал, что находится в лагере Николай Николаевич Пунин. Я набрался смелости и через несколько дней пришел в соседний отсек гигантского барака из бывшего гаража-эллинга, это гигантский барак, который вмещал около тысячи человек. Я <:> представился, сказал, что имел удовольствие слушать несколько раз его лекции в университете <:> что слава о нем как о блестящем лекторе <:> была, и не один я, ходили с других факультетов, я - с филологического <...> на него это не произвело никакого впечатления, и он отнесся ко мне <...> довольно сухо. <:> Мы с ним потом сыграли в шахматы, это еще ухудшило наши отношения, потому что я имел бестактность выиграть у Николая Николаевича. Он, вероятно, играл когда-то очень хорошо, но в это время: <:> Он сохранил полностью трезвость, ясность и четкость своего ума, потребность в умственной работе, потребность в общении, лекционную какую-то <:>, профессорство - это в нем было, но уже заметны были моменты разрушения человеческой природы печальные, которые от тюремного в основном, конечно, пребывания, со времен следствия, вероятно, шли. Был сильный тик лица, оно подергивалось <:> он как бы подмигивал часто⁸, вообще внешность <:> была такая, как у человека, пережившего какую-то огромную катастрофу, хотя державшегося: никакой паники у него не было и отчаяния не было <...> Он следил за собой, был очень чисто одет - это было непросто в лагере <:> Хотя там всегда <:> давали все старое людям, у него все было как-то подштопано, воротничок меховой был пришит к бушлату, валенки с галошами были, это было очень практично, удобно, а большинство стариков ходило в таких чунях: раздирают колеса автомобильные, покрышки и <:> проволокой шьют большие лапти, и потом выдается <:> носок до колена для тепла или портянки <:>, и в этой обуви немыслимой, но все-таки довольно теплой щеголяли все - и министры

359

из стран Прибалтики, и некоторые другие крупные [фигуры] <:>. А Николай Николаевич ходил с палочкой, и мы его с любовью называли <:> 'версальский щеголь' <:> Старался держаться очень как-то прямо, не сдавшимся человеком⁹.

<:> Через несколько дней я пришел в очередной раз. Была пурга. На работы (я, как молодой человек, был в рабочей бригаде, по обслуживанию) мы выходили из зоны, и по вечерам я мог ходить в другие бараки, хотя это было опасно, нарушение режима, но все-таки мы ходили. И я как-то зашел опять к Николаю Николаевичу. <:> Беглый разговор, может быть, за партией шахмат. Шла речь о литературе, о начале века, он хорошо ее знал, эту литературу, это литература его молодости и зрелости даже. Он знал всех символистов <:> футуристов, конечно, многое знал наизусть. И это было очень <:> познавательно, потому что книг-то было мало, и в ходу там были такие как бы альбомчики: стихи записывали. <:> Это не только мое было свойство, многие это делали, кто интересовался, - люди помоложе, у которых еще была страсть к обучению. А я был арестован студентом третьего курса, <:> я входил, так сказать, в интерес филологического литературоведения - и вот на ходу оборван... У меня осталось желание учиться, что-то познавать, и при всяком удобном и не очень удобном случае я пытался изучать языки¹⁰, <:> общался <...> Все, что можно было читать, - там очень была скудная библиотека - обычно на руках. И вот <:> самодельные альбомы, которые быстро погибали, потому что при ночных обысках их очень часто отнимали, ничего держать при себе было нельзя, но все равно мы записывали, потому что главное потом переходило в память, и масса стихотворений осталась в памяти. <:> Николай Николаевич тоже с удовольствием слушал, когда я ему читал что-нибудь, поскольку это шло от эмигрантов. Эмигрантские стихи были нам неизвестны, малоизвестны, в том числе стихотворения <:> Ходасевича <:> Николай Николаевич был арестован [в 1949 году] - значит, с багажом сорок девятого года, то есть, можно сказать, довоенное знание русской поэзии начала века, а эмигранты принесли с собой - там были интеллигенты, авторы монархических газет, <:> достаточно образованные, и они помнили кое-что. И вот этот общий фонд знания стихов, и другие знания тоже как-то находили употребление,

360

и общение было - конвекция, так сказать, идей была, конечно. И Николай Николаевич с интересом слушал, Ходасевича слушал, у меня было в альбоме, и я уже помнил наизусть многие стихотворения. И в связи с одним из стихотворений зашла речь о Бальмонте. Он говорит: 'Я Бальмонта не люблю, но вот одно из стихотворений мне нравится. У него есть <:> пронзительно русское стихотворение - 'Безглагольность''.

Есть в русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаённой печали,
Безвыходность горя, безгласность, безбрежность,
Холодная высь, уходящие дали.

И так далее. 'Вот это, - я говорю, - Николай Николаевич, я могу вам прочесть'. Он удивился: советский студент, послевоенный, Бальмонта читает! Я прочел. Он: 'Откуда вы это знаете?' Я говорю... Я учился в так называемой Бекетовской гимназии - это была школа при университете, там, где сейчас на филфаке помещение называется 'школа' <:>, хотя многие не знают, почему <:>. До войны там была единая средняя трудовая школа, 204-я, и учителем литературы в старших классах был <:> Аркадий Андреевич Мухин. Я рассказал Николаю Николаевичу, что Аркадий Андреевич у нас [преподавал]. Он был старый человек уже... По моим представлениям школьным, ему чуть не восемьдесят, но очень был крепкий высокий старик, с могучей рукой, хваткой. Когда он брал шалуна за плечо, тот просто... Это было страшно. Аркадий Андреевич уже ничего, видимо, не боялся, у него был авторитет огромный, поэтому он преподавал совершенно по-другому. И он нас заставлял учить и Брюсова, и Бальмонта, и Блока, и многих других поэтов, в старших только классах. И когда я рассказал замолчавшему Николаю Николаевичу о Мухине, он был просто поражен, поскольку он Мухина прекрасно знал. Это царскосельский преподаватель, который еще принимал экзамен у Гумилева. Я был потрясен тем, что, оказывается, у меня с Гумилевым был общий учитель литературы. Такое открытие меня, конечно, ошеломило. А Николай Николаевич был уверен, что Мухин или погиб в свое время, или был арестован, или просто мог умереть своей смертью уже много раз. И то, что перед войной

361

Мухин был еще жив, это Николая Николаевича... Ну, как-то он даже себя <...> корил за это <:>: надо было его навестить <:> Сожаление, по крайней мере, у него было¹¹. Мухин и его жена умерли здесь во время блокады, на Васильевском острове. Никаких документов не осталось, ничего, я пытался искать.

Имя это знаменитo еще и в другом отношении, и Николай Николаевич, конечно, это знал. Я тогда знал еще значительно меньше, чем сейчас знаю: жена Мухина, Екатерина Максимовна - это пассия, такая безнадежная пассия Иннокентия Анненского¹², которой посвящен 'Кипарисовый ларец'¹³. Шкатулку с посвящением 'Кипарисового ларца' я видел, когда Аркадий Андреевич <:> меня и моего приятеля Юру Иванова, одаренного художника, погибшего во время войны, пригласил к себе. Два раза всего мы у него были. Он показывал рукописи Иннокентия Анненского, и я видел жену, Екатерину Максимовну. И все это я рассказал Николаю Николаевичу. Он [слушал] с большим интересом и, повторю, с некоторым сожалением, что не знал до войны, что [Мухин] жив - ну, затерялись, конечно, судьбы, разные судьбы...

1 Подробно о нем: Юрий Константинович Герасимов (9 сентября 1923 - 11 июня 2003) // Русская литература. 2003. ? 3.

2 О Герасимове в лагере см.: Герасимов Юрий Константинович // Реквием: судьбы. http://www.requiem.spb.ru/list/person.php3?id=281&y=1;  Рубинчик О. 'Реквием' по жертвам репрессий // Русская мысль. ? 4344. 7-13 декабря 2000. С. 9.

3 Н. Н. Пунин - выпускник Николаевской гимназии 1907 г. О Пунине-гимназисте, в частности, о нем как о лидере 'гимназического сопротивления', инициаторе 'химической обструкции' в 1905 г., в период директорства Анненского, см.: Финкельштейн К. И. Императорская Николаевская Царскосельская гимназия. Ученики. СПб., 2009. С. 210-212. Прямым учеником Анненского Пунин не был, но позднее стал почитателем его творчества, написал о нем статью. Не раз поминал Анненского в дневнике и письмах. См. (ниже): Пунин Н. Н. Проблема жизни в поэзии И. Ф. Анненского // Аполлон. 1914. ? 10; Пунин Н. Н. <Из мемуарных записей> в публ.: Лавров А. В., Тименчик Р. Д. Иннокентий Анненский в неизданных воспоминаниях // ПК (оба материала перепечатаны в изд.: Иннокентий Анненский глазами современников. СПб., 2011); Пунин Н. Н. Мир светел любовью. Дневники. Письма. М., 2000. Устные воспоминания Пунина об Анненском см. в изд.: Ванеев А. А. Два года в Абези. Брюссель, 1990.
4 Из магнитофонной записи воспоминаний (см. примеч. 7).

5 За помощь в подготовке справки о Ю. К. Герасимове благодарю его вдову Валентину Васильевну Крамскую и дочь Екатерину Юрьевну Герасимову. За содействие в работе моя искренняя благодарность также Г. В. Петровой.

362

6 Мемориальная часть музея расположена в квартире Пунина, где с середины 1920-х гг. по 1952 г. жила Ахматова, до сентября 1938 г. состоявшая с ним в неофициальном браке.

7 Запись и ее расшифровка хранятся в музее; один из экземпляров расшифровки находится в домашнем архиве автора этого комментария. Расшифровка выполнена К. Н. Кочкиной.

8 По словам внучки Пунина А. Г. Каминской, тик у него начался в 1898 г., после смерти матери. Тогда же он начал сильно заикаться, но заикание еще в гимназические годы преодолел: выходил на балкон и произносил речь с камушками во рту, так что впоследствии никогда не заикался. А. Г. Каминская знает об этом по рассказам своей матери И. Н. Пуниной, таковы семейные легенды (сообщено автору комментария в телефонном разговоре 14 ноября 2015 г.).

9 Ю. К. Герасимов объяснял 'щегольство' Пунина в другой части рассказа: ':Родным Николая Николаевича не в чем себя упрекнуть. Он получал довольно много и регулярно посылки. Посылки - это его, конечно, поддерживало <:>, потому что питание было очень плохое <:> Кто не получал посылок, было трудно просто выжить, начиналась цинга, пеллагра, выпадали зубы, и прочие прелести подобного рода. Николай Николаевич - благодаря тому, что у него был чай, к чаю всегда что-то было - еще имел и какие-то услуги, у него было нечто вроде денщика из эмигрантов, [денщик] помогал ему, приносил ему... Николай Николаевич почти не ходил в столовую, ему приносили в котелке, что нужно было, а часть он отдавал - скажем, баланду он отдавал. Он пил чай и съедал на второе кашу какую-нибудь <:> Так что в отношении быта он был довольно благоустроен, насколько это можно было в тех жутких все-таки условиях. <:> Большинство лежало вповалку на нарах без всякой перегородки <:> У Николая Николаевича было отделенное небольшим проходом, как бы индивидуальное местечко. За это он, конечно, кому-то платил - <:> салом, сигаретами, табачком, чем-нибудь, чайком, может быть. Пачкой чая иногда платили, но это, конечно, стоило того, чтобы жить отдельно, чтобы тебя ночью [сосед] не толкал коленом и так далее.

10 Древнегреческому языку в лагере Ю. К. Герасимова учил известный религиозный философ Лев Платонович Карсавин (1882-1952). Юрием Константиновичем написаны мемуарные этюды о Пунине и Карсавине (не опубликованы). Упоминания о Ю. К. Герасимове в связи с Карсавиным см. в: Хоружий С. С. Русский философ в Литве: A Case Study // Русский мiръ. Пространство и время русской культуры. Альманах. СПб., 2008. ? 1; Владимир Шаронов. 'Он всегда был русским:'. История установления места захоронения Льва Платоновича Карсавина // The Ergo Journal. Русская философия и культура. 20 июля 2014. www.ergojournal.ru/?p=1941

11 Ср. запись П. Н. Лукницкого, навещавшего Мухиных в 1925 г., чтобы расспросить их о Гумилеве и об Анненском: 'Пришел к АА. Пунин был дома <:> мы позвали его слушать интересующие его воспоминания Мухина. <:> Читал, а они слушали с большим интересом. <:> Пунин выразил желание пойти к Мухиным как-нибудь и расспросить их об Анненском, но АА отсоветовала ему, сказав, что мне они, пожалуй, лучше и больше расскажут' (Лукницкий П. Н. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой. Т. 1. , с. 286. Запись от 1 декабря 1925 г.).

363

12 Считать Е. М. Мухину 'безнадежной пассией' Анненского едва ли справедливо. Обоюдную глубину их отношений показывает характер его писем к ней и опубликованное А. И. Червяковым письмо самой Екатерины Максимовны - одной из 'жен-мироносиц' поэта, как называл ее В. Кривич (Бегичева О. С. Биографическая заметка о Ин. Фед. Анненском и Н. П. Бегичевой // Иннокентий Анненский глазами современников, с. 152; письмо Мухиной Анненскому см. в изд.: Анненский И. Ф. Письма: В 2 т. СПб., 2007. Т. I. С. 362).

13 Мухиной посвящено несколько произведений Анненского, сборник же 'Кипарисовый ларец' такого посвящения не имеет. Возможно, посвящение было на том рукописном варианте 'Кипарисового ларца', который, судя по свидетельству Ю. К. Герасимова, хранился у Мухиных и до нас не дошел, как и часть писем Анненского Екатерине Максимовне.

вверх

Сокращения