Сокращения

Обновление: 15.09.2024

Вс. А. Рождественский

страница автора

'Никто и ничей' (памяти Анненского) JPG // Жизнь искусства. 1919. ? 315. 11 декабря. Без подписи.
Источник: СПб государственная Театральная библиотека, http://lib.sptl.spb.ru/ru/nodes/1037-zhizn-iskusstva-1919
Страницы жизни фрагменты
<Из альбома М. М. Шкапской (1924-1925 гг.)> фрагмент записи
Н. С. Гумилёв (из запасов памяти) фрагменты
Письмо О. А. Федотовой Вс. А. Рождественскому 28 марта 1969 г.

Страницы жизни

фрагменты книги

Источник текста: Вс. Рождественский. Страницы жизни. Из литературных воспоминаний. Изд. 2-е, доп. М.: "Современник", 1974 (б-ка "О времени и о себе").
Первое издание: Всеволод Рождественский. Страницы жизни. Из литературных воспоминаний.  М.-Л., "Советский писатель", 1962.

Фрагменты опубликованы также в сборнике: Иннокентий Анненский глазами современников / К 300-летию Царского Села: [Сборник / сост., подг. текста Л. Г. Кихней, Г. Н. Шелогуровой, М. А. Выграненко; вступит. ст. Л. Г. Кихней, Г. Н. Шелогуровой; коммент. Л. Г. Кихней, Г. Н. Шелогуровой, М. А. Выграненко] - СПб.: ООО "Издательство "Росток", 2011. С. 225-230.

На фото 1927 г.: М. А. Волошин и В. А. Рождественский в кабинете Волошина в Коктебеле. Из семейного архива семьи Рождественских (Усов Д.С. 'Мы сведены почти на нет:'. Т.1. Стихи. Переводы. Статьи / Сост., вступ. статья, подгот. текста, коммент. Т. Ф. Нешумовой. М.: Эллис Лак, 2011. Вклейка).

При чтении и ссылках (цитатах) на воспоминания Вс. Рождественского надо учитывать мнение А. Ахматовой: он - в перечне записи от 2 июня 1965 г.: "Кем нельзя пользоваться как источником".
Записная книжка ? 22: РГАЛИ. Ф. 13. Оп. 1. Ед. хр. 115. Л. 1. - Записные книжки Анны Ахматовой (1958-1966) / составление и подготовка текста К.Н. Суворовой; вступ. ст. Э.Г. Герштейн; научн. консультирование, вводные заметки к зап. книжкам, указатели В.А. Черных. Москва - Torino, РГАЛИ и Giulio Einaudi editore, 1996. С. 727.

  Из главы "Город моего детства":

8

В этом маленьком городке, утопавшем в зелени, учительствовал Иннокентий Анненский, еще гимназисткой писала свои первые стихи Анна Горенко - впоследствии Анна Ахматова, в годы первой мировой войны отбывал военную службу санитаром городского госпиталя Сергей Есенин.

14

Вот здесь, в этих аллеях, боскетах, озерах, и жила, пугливо прячась от непосвященных глаз, вторая душа города, нашедшая вечную юность в строках Пушкина, Тютчева, Иннокентия Анненского, в неувядающей славе исторических воспоминаний.

17

Парки жили весной и летом, вторгаясь запахами деревни и леса в пыльную, монотонную городскую жизнь. Глубокой осенью они пустели, осыпая последние свои листья, и просвечивали безнадежно холодной синевой. Уже редко-редко попадались прохожие, гниющие кленовые листья плавали в мутной воде каменных чаш и овальных бассейнов. Крепким отстоем поздней рябины и терпким запахом сырых опавших листьев наполнен был холодеющий, отяжелевший воздух. В настороженной тишине разносился стук молотков, захлебывающийся свист пилы. Это заколачивали в стоячие деревянные гробы зябнущие мраморные тела Диан и Ниобей. По ледяной, стылой прозрачности прудов, оставляя две расходящиеся треугольником борозды, скользили почти квадратные, густо просмоленные лодки. Гребец с длинным веслообразным черпаком, похожий на молчаливого Харона, старательно загребал из озерных глубин охапки бледно-зеленых длиннокосых водорослей.

Лишь иногда одинокий прохожий, в мягкой шляпе, в пальто с поднятым воротником, медленно шел вдоль уже оскудевших каскадов. Желтый лист лежит на его рукаве, в ногах шуршат охапки сухой листвы, усеявшей дорожки. Он останавливается у статуи безносой, когда-то прекрасной богини и снимает шляпу. У него высокий красивый лоб, откинутые назад седеющие волосы, добрые близорукие глаза. Старомодный белый галстук повязан на его шее, плечи учительского сюртука чуть подняты кверху. Он стоит и слушает, как падают листья.

...и в доцветании аллей
Дрожат зигзаги листопада.*

Это Иннокентий Федорович Анненский, знаток и переводчик античной поэзии, поэт, чьей музой было одиночество осенних парков и безнадежное увядание когда-то веселой солнечной листвы.

* "Листы". СиТ 90. С. 58.

Из главы "Ранние годы":

21

Отец мой занимал казенную квартиру в белом трехэтажном здании классической гимназии^*. С нею соседствовала огромная директорская веранда, она выходила в сад, где бежали узкие, желтеющие песком дорожки и дремали клумбы с необычайно яркими, пряными цветами, которые так любил их хозяин, И. Ф. Анненский. С самого раннего детства я помню его высокую суховатую фигуру, чинную и корректную даже в домашней обстановке. Сколько раз наблюдал я за ним, играя в оловянные солдатики на подоконнике нашей столовой. Неторопливо раскачиваясь в плетеной качалке, он узкими тонкими пальцами с какой-то брезгливой осторожностью перебирал страницы журнала или, опираясь на трость, долго следил за танцующим полетом лиловой бабочки над ярко распахнутой чашей георгина или мохнатой астры. Но я не знал тогда, как и большинство окружающих его в служебной жизни людей, что он поэт.

Я и подозревать не мог, какое место займет он в моей жизни в пору юношеских увлечений поэзией. Для меня, мальчика, он был только директором, самым важным лицом в гимназии, которого почтительно приветствовали и которого боялись.

Все это существовало рядом со мною как повседневный царскосельский быт и только впоследствии стало литературным и биографическим фактом. Не пряный осенний воздух позднего символизма питал мои легкие, а свежесть пушкинских лип в Екатерининском парке и буйное цветение дачной сирени.

* О семье Рождественских см. также прим. к письму О. А. Федотовой Вс. А. Рождественскому от 28 марта 1969 г.

Из главы "У истоков слова":

87-92

Мирно и сонно текла жизнь в Царском Селе. Но это было чисто внешнее, обманчивое впечатление. Интеллигентская, в частности учительская, среда жила интересами, далекими от мещанской обывательщины. В нелегких условиях того времени она вела интенсивную культурную работу, .хотя и постоянно стесняемую близостью императорской резиденции и неусыпным полицейский надзором. Традиции пушкинского свободолюбия неугасимо продолжали жить в этой среде и придавали особый характер духовной жизни города, внешне, казалось бы, повторявшего обычный облик многих других уездных городов. Ярким событием его дореволюционной жизни было торжественное открытие памятника юноше Пушкину в лицейском саду. Примечательно было уже и то, что поставлен был этот памятник не на казенные деньги, а на средства, собранные по общественной подписке. Директор классической гимназии И. Ф. Анненский воспринял это событие как истинный праздник, как именины родного города. 29 мая 1899 года он произнес на гимназическом торжественном акте речь 'Пушкин и Царское Село' (ставшую впоследствии одной из блестящих страниц пушкиноведения той эпохи). Он же был одним из тех, кто при обсуждении проектов будущего памятника решительно отстоял скульптуру Баха, многим казавшуюся слишком простои и неинтересной, и сам выбрал цитату дли постамента:

Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни повело,
Все те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.

Сын И. Ф. Анненского, его биограф, поэт Валентин Кривич, рассказал мне много лет спустя, как волновался его отец накануне открытия памятника. Ночью он проснулся в холодном поту. Ему показалось, что одна из цитат приведена неточно и каменщики выбили на постаменте не 'весной при кликах лебединых', а 'весной при криках лебединых'. Он соскочил с постели и в пятом часу утра побежал к баховской скульптуре, уже установленной на место, но еще скрытой от взоров публики серым полотнищем. По счастью, тревога оказалась напрасной. Днем на официальном торжестве он рассказал о своих ночных волнениях какому-то казенному 'пушкинисту' профессорского звания.

- Стоило ли волноваться, Иннокентий Федорович! - с улыбкой проронил профессор. - 'При кликах' или 'при криках' - какая разница?

- Разница большая-с! - возразил Иннокентии Федорович. - Ровно сто лет: восемнадцатый и девятнадцатый век!

Тут же произошел еще один курьезный случай. Один из великих князей, обозревая новый памятник, хотя и нашел его 'весьма удовлетворительным', но выразил неудовольствие тем, что бронзовая фигура Пушкина выглядит слишком черной и потому мрачноватой. 'Не покрасить ли ее в более веселый цвет?'

- Ваше высочество, - мягко, но настойчиво вмешался Иннокентий Федорович. - Не забудем, что Пушкин был происхождения арапского. А что касается веселого цвета, то не лучше ли выкрасить скамейки в сквере?

Князь не мог не улыбнуться, свита почтительно рассмеялась, а лицеист Пушкин был спасен от вечного позора.

Автор памятника, скульптор Р. Р. Бах, подошел после к Анненскому и молча пожал ему руку.

Но так относились к памятнику Пушкину немногие в нашем городе. Я же бронзового задумчивого юношу полюбил еще с детства. Около него проходили все мои ребяческие игры, здесь же в солнечные майские дни, налитые ароматом сирени, я готовился к своим выпускным экзаменам, хотя и кончал гимназию уже в Петербурге.

Незабываемое время! Трепещущая тень елизаветинских лип скользила по страницам тригонометрии или латинского словаря. Попискивающие птички прыгали у моих ног по светлому гравию дорожек. Облака светло курчавились над белеющим зданием Лицея, спрятанным в густой веселой зелени. Когда в глазах у меня начинало рябить от цифр и формул и туповатая боль стягивала сгорбленную спину, я выпрямлялся и, отложив учебники, с тайным наслаждением раскрывал 'Руслана и Людмилу'. А легкая блуждающая улыбка на бронзовых губах юноши, моего ровесника, была добрым предвещанием того неисчислимого богатства, которым одарил он меня на всю жизнь.

Три первых ученических года в царскосельской гимназии прошли почти незаметно. В памяти остались только просторные, необычайно чистые коридоры со скользким плиточным полом и классы, пронизанные пыльными солнечными лучами. Печать скуки и благопристойности лежала на всем. Неукоснительное соблюдение гимназического этикета, безгрешная чистота тетрадей и 'шарканье ножкой' угнетали душу. Особенно мучительным казалось обязательное воскресное стояние в церкви. Ровными шеренгами, строго по классам и по ранжиру, пребывали мы в состоянии, близком к каталепсии, около полутора часов.

И. Ф. Анненский, неуклонно присутствовавший на службах по своему положению директора, стоял на особом, отведенном для него месте - впереди всех - и был очень красив в эти минуты. Стройно затянутый в узкий форменный сюртук с золотыми пуговицами, в высоком, мешающем ему поворачивать голову старомодном галстуке-шарфе, он держался прямо и несколько надменно, слегка вынося вперед руку, в которой ровным, неколеблющимся пламенем сияла тонкая восковая свечка. Приметно седоватая прядь, отвалившаяся от гладко зачесанных назад волос, с небрежным изяществом падала на его высокий открытый лоб. Легкая небрежность прически была ему свойственна так же, как и подчеркнутая строгость одежды. И быть может, только эта не положенная уставом прядь выдавала в суховатом директоре своевольного и свободного поэта, которого никто и не подозревал в нем в те официальные времена. Первая книга стихов Иннокентия Анненского вышла под нарочито скромным, неприметным названием 'Тихие песни' с загадочным, лукавым псевдонимом 'Ник. Т-о' (Никто - 'утис' по-гречески - так назвал себя Одиссей, желавший скрыть свое подлинное имя от страшного Циклопа). И действительно, поэзия и директорство в сознании всех тогдашних 'трезвых' людей были понятиями несовместимыми. Единственное, что мог себе официально позволить Иннокентий Федорович, - это стихотворные переводы трагедий Эврипида, да и то потому, что всем был известен как исключительный знаток античной литературы. Эти переводы печатались отдельными брошюрами в типографии министерства народного просвещения. Автор охотно раздавал оттиски своим сослуживцам, и в скромной библиотеке моего отца долго сохранялись две-три тоненькие серые книжки с учтивыми, хотя и суховатыми посвящениями, набросанными необычайно изящным и тонким почерком.

Директор любил пышные и торжественные зрелища. Обычный утренний обход классов превращался в строгий обряд. От ученических поклонов он требовал чуть ли не балетной красивости, а на ежегодных гимназических балах первый открывал вальс, ни на секунду не теряя при этом собственного достоинства. Но особенно приятно ему было устраивать традиционные спектакли для выпускного класса. Так, в нашем рекреационном зале были им поставлены 'Кориолан' и трагедия Эврипида 'Рэс' в собственном переводе. С замиранием сердца следил я за репетициями, происходившими почти всегда на моих глазах. Меня приводили в восхищение и строгие хитоны греческих мудрецов, и сверкающие латы римских военачальников, и велеречивые монологи мифологических героев. Театр впервые в жизни предстал передо мною в строгости классических очертаний на котурнах, в масках подлинного античного обихода, за точным соблюдением которого зорко следил сам вдохновитель этих постановок. И мой слух так привык к медленному, торжественному течению трагедийной речи, что впоследствии, когда довелось увидеть 'Женитьбу', она мне показалась чуть ли не профанацией сценических подмостков.

В гимназии с третьего класса начиналось кропотливое и довольно нудное изучение латыни. Немало страдал я над грамматикой Санчурского, с трудом постигая казуистические прелести латинской стилистики, но, должен сознаться, мерное и плавное звучание античной фразы увлекало меня за собой, как неудержимый ток величественной реки, и часто, закрыв глаза и раскачиваясь, я повторял с чувством, близким к наслаждению, длинные периоды из Цезаря или Тита Ливия, едва угадывая их общий смысл. А в старших классах, уже в Петербурге, когда я достаточно овладел языком, для меня открылся новый мир в 'Одах' Горация, элегиях Тибулла и мифологических преданиях Овидия Назона. Я настолько увлекся римскими поэтами, что немало перевел историй из Овидиевых 'Метаморфоз' и 'Посланий'. Они впервые дали мне почувствовать прелесть сжатой и точной поэтической фразы, открыв еще одну дорогу к неувядающей стилистической свежести Пушкина, к его латинской ясности и простоте. Овидий стал сильным противоядием от глубоко сидевшей во мне 'надсоновщины'. Он же, как и поэты пушкинской традиции, предохранил меня от соблазнительных туманностей символизма. Но об этом речь впереди.

Всё это говорю я здесь для того, чтобы благодарно помянуть мою детскую 'латынь', а вместе с нею и необычайного моего директора.

Но в царскосельской гимназии я прошел только половину учебного курса. В нашей семье произошли важные перемены, заставившие отца переехать в Петербург.

Все это было связано с реакцией после поражения революции 1905 года. Бурные события в столице нашли горячий отклик в прогрессивных кругах царскосельской интеллигенции и учащейся молодежи. В период полицейских репрессий царскосельская гимназия оказалась на плохом счету у начальства. Ее директору припомнили и демонстрации учащихся старших классов, и проводимые ими 'химические обструкции', и вообще 'вольные разговоры'. Появился доносительский фельетон нововременского журналиста Меньшикова.

И. Ф. Анненский проявил немалое гражданское мужество, пытаясь заступиться за 'крамольное юношество'. По свидетельству одного из прогрессивных педагогов гимназии, В. И. Орлова, он сказал министру народного просвещения: 'Молодежь прекрасна во всех благородных порывах и возвышенных движениях своей души'. Это повлекло за собой снятие И. Ф. Анненского с поста директора гимназии и перевод на должность окружного инспектора, что по сути дела являлось прямой служебной карой, так как лишало его, выдающегося педагога, возможности преподавать, отрывало от любимого дела. (Эти факты любезно сообщены мне А. В. Орловым)*.

* Фраза в скобках присутствовала только в первом издании книги.

На его место назначили сурового и бездушного исполнителя начальственной воли, известного реакционера, прямого черносотенца, с выразительной фамилией Мор. В результате преследований и доносов этого невежественного мракобеса принуждены были покинуть гимназию передовые, любимые молодежью преподаватели И. М. Травчетов, В. И. Орлов и другие. Пришлось расстаться с гимназией и моему отцу.

<...>

Классическая гимназия старой России, естественно, сосредоточивала все свои дисциплины вокруг изучения древних языков и истории искусств Греции и Рима. Это было ее сильным местом. Здесь она находила и вдохновенных мастеров своего дела, людей, наделенных обширными и глубокими знаниями. Таким был И. Ф. Анненский в Царском Селе, такими же могли считаться и наши латинисты.

<Из альбома М. М. Шкапской (1924-1925 гг.)>

фрагмент записи

Мария Михайловна Шкапская (1891-1952) - поэтесса и журналистка. Автор поэмы 'Mater Dolorosa' (1921), одноимённой с ранним стихотворением И. Ф. Анненского, которое называется "Из поэмы 'Mater Dolorosa'".

<...> у сына Иннокентия Анненского, тоже поэта - Валентина Кривича - есть девочка*, на которую отец возлагает большие надежды в поэтическом отношении. Живут они в Царском. Пришел как-то к ним Сологуб, - заинтересовался - что за девочка тут бегает. "А это, Федор Кузьмич, моя дочка". - "Дочка? Вот как хорошо. Пойди-ка сюда, девочка". Стал ее разглядывать, расспрашивать, потом покровительственно заключил: "Ну, что ж, девочка, расти большая, учись, будешь, как твой дедушка..." И когда Кривич уже приготовился услышать "большим русским поэтом", - неожиданно и невозмутимо закончил: "попечителем учебного округа". Кривич ему до сих пор простить не может. (Рассказал Всеволод Рождественский)

* Речь идёт о Е. В. Анненской (1922-1975), см. генеалогическую схему. См. о Е. А. и Е. В. Анненских также в воспоминаниях С. А. Беляевой.

ПК, прим. 259, с. 141-142 (в собрании - прим. 53 к воспоминаниям В. Кривича).
Автограф: ЦГАЛИ, ф. 2182, оп. 1, ед. хр. 140, л. 58а.

Н. С. Гумилёв (из запасов памяти)

фрагменты

402

Гумилёв заканчивает своё среднее образование <...> в гимназии, где директором был известный филолог и поэт Ин. Ф. Анненский.

<...>

Возвратясь вскоре на родину <1908 г.>, он всецело отдаётся занятиям литературой, живёт в Царском Селе, часто посещает Ин. Ф. Анненского, оказавшего на него в это

403

время большое влияние. Когда Ин. Анненский скоропостижно скончался (в 1909 г. от разрыва сердца на подъезде Царскосельского вокзала, возвращаясь из Петербурга после чтения лекции на Высших женских курсах), Гумилёв воспринял его смерть не только как горькую личную утрату. В некрологе он писал: "Пришло время сказать, что не только Россия, но и вся Европа потеряла одного из больших поэтов".

406

<...>

Колю мои старшие брат и сестра видели повседневно. Я же по мальчишескому возрасту мало им интересовался. Так же, впрочем, как и нашим директором Иннокентием Фёдоровичем Анненским, жившем этажом выше. Знакомство с ним, и то - в рамках школьного обихода, пришло несколько позднее, когда и мне суждено было надеть форму Царскосельской Николаевской гимназии.

<...>

407

Коля Гумилев <...> много читал, много знал, увлекался историческими и географическими сочинениями, любил говорить о современной поэзии и сам писал стихи. В последнем классе гимназии ему удалось напечатать в местной типографии небольшой стихотворный сборник, гордо названный "Путь конквистадоров". Со страхом и трепетом он поднес его своему директору Ин. Анненскому. И получил от него "Тихие песни"* с таким ответным четверостишием:

Меж нами сумрак ночи длинной,
Но этот сумрак не корю,
И мой закат холодно-дынный
С отрадой смотрит на зарю.

* А. Ф. Марков опубликовал эту надпись, которая сделана на "Книге отражений". В ней первая строка: "Меж нами сумрак жизни длинной...".

Сын Ин. Анненского, Валентин Иннокентьевич, писавший и печатавший впоследствии стихи под псевдонимом "Валентин Кривич", рассказывал мне в ту пору, когда он подготовлял издание посмертного сборника своего отца, при каких не совсем обычных обстоятельствах произошло это подношение. Гумилев, бывший дежурным по классу, перед уроком латинского языка вложил свою книжечку в классный журнал, принесенный из учительской, и положил на кафедру. С замиранием сердца ждал он появления директора. Вошел Ин<нокентий> Фед<орович> и, утвердясь на кафедре, раскрыл журнал. Всегда сдержанный и даже несколько чопорный, он не показал ни малейшей тени удивления. Урок шел обычным порядком. Гумилев в тревоге ждал, что будет дальше. Но ничего не случилось. Прогремел звонок, возвещающий "большую перемену", и Анненский покинул класс с журналом в руках. Кончилась перемена, Гумилев отправился в учительскую за журналом уже для другого преподавателя. И, идя обратно по длинному коридору, обнаружил директорский подарок.

408

По тем временам ни ученику, ни директору вступать в интимную беседу не полагалось - слишком большое расстояние разделяло их "в ведомственном отношении". Кстати, и самому Иннокентию Федоровичу заявлять о себе как о поэте в директорском звании было бы неловко. Свой единственный прижизненный стихотворный сборник был издан им также в местной частной типографии под псевдонимом и с нарочито скромным, неприметным наименованием "Тихие песни". Но в самом псевдониме таилось некоторое ироническое лукавство, понятное лишь читателю, знакомому с античной мифологией. На обложке, как имя автора, стояло: "Ник. Т-о". В слитном чтении получалось "Никто" - перевод древнегреческого слова "Утис". А таким именем назвал себя на вопрос страшного Циклопа хитрый и предусмотрительный Одиссей. Когда опьяневшему Циклопу пленники его пещеры всадили раскаленный кол в единственный глаз и чудище вопило от боли, извергая проклятья, сбежавшиеся сородичи-циклопы спрашивали: "Кто тебя обидел?", хозяин пещеры кричал в ответ: "Никто", страшный "Никто". И поверг всех в полное недоумение. А греки тем временем уже успели добежать до своих ладей и благополучно отчалить от опасного острова. Так рассказано в "Одиссее". Ин. Анненский воспользовался этим мифом, очевидно, потому, что не рассчитывал на добрый прием своих "декадентских стихов" в среде ведомственных циклопов Министерства Народного Просвещения. Он предпочел скрыться за ироническим псевдонимом. Официально как поэт он мог выступать только в качестве переводчика трагедий Эврипида, которые время от времени выпускал отдельными брошюрами с издательской маркой Министерства и почти под видом учебного пособия. Все его замечательное поэтическое наследие увидело свет уже после его смерти (за исключением "Тихих песен").

О. А. Федотова

Письмо О. А. Федотовой Вс. А. Рождественскому 28 марта 1969 г.

Источник текста: А. В. Лавров, Р. Д. Тименчик. Иннокентий Анненский в неизданных воспоминаниях // ПК, с. 77-78; 132-133.
Незначительная корректировка примечаний выполнена мною в соответствии с размещением.

Ольга Александровна Федотова (урожд. Рождественская, в первом браке Пискарева; 1885-1978) - старшая сестра Вс. А. Рождественского. Училась в Царскосельской Мариинской женской гимназии. После революции работала в различных детских учреждениях воспитателем. В последние годы жила в г. Пушкине, где и скончалась 6 марта 1978 г.; похоронена там же на Казанском кладбище.
О. А. Федотова была гимназической подругой Инны Горенко, сестры А. А. Ахматовой, хорошо знала их семью. Сохранились дневники О. А. Федотовой гимназической поры, а также мемуарные записи более поздних лет, записи о юности, о царскосельской литературной среде предреволюционной поры. (Сведения об О. А. Федотовой, а также о П. А. Рождественском и А. А. Павлове предоставлены нам М. В. Рождественской). Письмо О. А. Федотовой к Вс. А. Рождественскому хранится в его архиве в ИРЛИ (ф. 370).

1920-е гг. (?)
Историко-литературный музей г. Пушкина
Источник

Бровкина Т. Ю. Преподаватели Императорской Николаевской Царскосельской гимназии (1870-1918). СПб.: Страта, 2020:

29

"Мы не знаем, чем закончилась история с первым браком Ивана, <И. И. Пискарева, сына первого директора Николаевской  гимназии И. И. Пискарева> но спустя несколько лет его супругой станет дочь гимназического батюшки Ольга Александровна Рождественская (1894-1978). У Ивана с Ольгой была значительная разница в возрасте - 16 лет. На уже

30

упомянутых фотографиях, хранящихся в фонде ЦГАКФФД, в Хомяково, в том числе запечатлена и "О.А. Пискарева (сестра В.А. Рождественского) с сыном"⁴³. Из описания фотографий следует, что у Ивана и Ольги был как минимум один совместный ребенок - "сын Иваша" (Иван Иванович Пискарев 3-й)⁴⁴. Что стало с ним и его отцом после 1914 г., мы не знаем. Ольга Пискарева вышла замуж еще раз и стала Федотовой".

⁴³ ЦГАКФФД <Центральный государственный архив кинофотофонодокументов Санкт-Петербурга>. Б. 1446. 1914-1916 гг.
⁴⁴ Там же. Б. 1432. Группа родственников и друзей В.А. Рождественского в квартире д. ? 48 по Георгиевской ул.: сестра поэта Л. Пискарева (?), сын И.И. Пискарева - Иваша Пискарев, В.А. Рождественский, сестра поэта О.А. Пискарева, племянник А.М. Горького - Борис Юрковский, товарищ В.А. Рождественского - Исидор Головня, отчим В.А. Рождественского - Л.С. Мациевский, горничная, И.И. Пискарев.

77

<...> Были у меня литературные гости, о которых мы говорили.¹⁶⁸ Посидели они у меня целый вечер, который прошел в оживленной беседе, но я до сих пор толком не знаю - с кем имела дело! Разговор был об И. Ф. Анненском, но, конечно, не как о поэте, а как о человеке, которого я часто видела в разной обстановке, при разных обстоятельствах, ведь все мои гимназические годы прошли под одной крышей с семейством Анненских.¹⁶⁹

Моя девичья комната и еще две комнаты нашей квартиры находились под громадным балконом Анненских, балкон тянулся во весь этаж. Сохранилась у меня фотография, на которой еще цела эта пристройка, сейчас ее уже нет, от нашей квартиры остались только 4 окна на Малую ул., а моя комната, комната Платона¹⁷⁰ и твоя детская уничтожены во время войны, окнами они выходили в 'директорский' сад (возможно, что они снесены еще до войны).

Я, конечно, помню хорошо Ин<нокентия> Федоровича Ан<ненского> - как сейчас вижу его высокую, стройную фигуру, в темном, строгом костюме с 'особенным галстуком', его красивую посадку головы с откинутыми назад волосами и с прядью волос на лбу. Мне тогда казалось, что манеры его были 'деланными' (как мы тогда говорили), а вид немного надменный, но после я поняла, что все эти качества внешние были связаны естественно с его особенным внутренним миром.

Вспомнила я и рассказы гимназистов (товарищей Платона и Алешиных¹⁷¹), рассказы интересные об И. Ф. А<нненском> как о директоре. Сама я часто его видела на гимназических спектаклях, в которых он принимал большое участие. Помню, гимназисты ставили 'Ревизора' и 'Кориолана' (на греческом яз.).¹⁷² Анненский сидел всегда в первом ряду, иногда вставал, уходил за кулисы и сам давал 'артистам' указания. Рассказала я, как он однажды пригласил маму¹⁷³ к себе на квартиру послушать его перевод 'Ифигения в Тавриде'.¹⁷⁴ Чтение было обставлено очень торжественно - присутствовали только его близкие знакомые. Сильное впечатление осталось у меня от прогулки на пароходе в Петергоф, организовал ее И. Ф. А<нненский> - для гимназистов, педагогов и их семейств. Был отдельный пароход, оркестр, ресторан и много цветов. Молодежь собралась на палубе, мне было лет 15, все мы вели себя шумно, иногда появлялся 'директор', молча останавливался среди нас и долго смотрел на море, делая вид, что не замечает нас.* Часто, гуляя в парке, я и Алеша 'нарывались' на директора, и никогда я не встречала его в компании, всегда один.

* К. И. Финкельштейн цитирует на своём сайте "Сведения  об Императорской Николаевской Царскосельской гимназии в Царском Селе. 1896-1897 уч. год." (Спб, 1897) и пишет:
"25 мая 1897 года директор, преподаватели и служащие гимназии с семьями, а также все ученики совершили морскую прогулку в Кронштадт. На пароходе "Котлин" все общество "под звуки народного гимна, исполненного приглашенным военным оркестром, при громадном стечении публики на набережной, направилось в Кронштадт морским каналом".  На обратном пути "Котлин" подошел к Петергофской пристани, "где все общество отправилось осматривать дворцы, парки и фонтаны".

Ходили слухи, что 'директор' пишет стихи, но не печатает. Некоторые относились к этому с интересом, считая его человеком одаренным, необыкновенным, а другие относились иронически: напр<имер>, говорили, что директор пишет 'декадентские' стихи, понятные только ему одному, - и декламировали: 'Нет не надо сердцу алых...'¹⁷⁵ и т. д. Говорили, что он 'томится в современных формах прекрасного' - и т. д. Рассказала я и о сплетнях, которые ходили по городу, - касающих<ся> его отношений к Екатерине М. Клеменс.¹⁷⁶ Я ее помню хорошо, т<ак> к<ак> одно время брала у нее уроки франц<узского> яз-ка>. Надо было подтянуться перед экзаменом. Красивая, очень смуглая, мы ее звали 'римлянка'; занималась я в ее библиотеке, меня поражало обилие книг, должно быть семья была очень культурная, хотя я была только в одной комнате (библиотеке). Е. М. вышла замуж за учителя русск<ого> яз<ыка> Мухина, который потом стал директором одной из петербургских гимназий.¹⁷⁷ Много воспоминаний сохранилось у меня о семействе Анненских, но я, в разговоре с литературоведом, упоминала только о характерном, имеющем какое-то значение для биографии, и отвечала на его вопросы, он многое записал, интересовался Ин<нокентием> Фед<оровичем> и как директором, понравилось, что Ин<нокентий> Фед<орович> обращал внимание на манеры и опрятность одежды у пансионеров (по рассказам Алеши), прощал шалости, но не прощал оборванные пуговицы, пятна на костюмах и грязные ногти. Рассказала, как И. Ф. Анненский пригласил из Мариинского театра балетмейстера Чистякова - давать уроки танцев пансионерам и детям педагогов.¹⁷⁸

78

По понедельникам в гимназическом актовом зале шли уроки танцев - вместе с гимназистами брали уроки танцев и 5 девочек, дочерей педагогов, в том числе и я. Две зимы я ходила на уроки, было очень интересно. Сам директор появлялся в зале и следил за порядком. Играл оркестр, вообще все дело обставлено очень парадно.

Один paз, и только один раз, я видела И. Ф. Анненского веселым, смеющимся и очень простым человеком - это когда он пригласил в сад 'Петрушку'. Пришли в сад бродячие артисты с куклами, расставили ширмы у моего окна, и я видела, как Ин<нокентий> Фед<орович> сидел с мальчиком (племянником Хмара-Барщевским)¹⁷⁹ и оба от души смеялись.¹⁸⁰

Дину Валентиновну (жену И. Ф.) я знала лучше и ближе. Она часто приходила к нам, и за чайным столом мы вели общий разговор. Я уже была в последних классах гимназии. Моим 'гостям' я описала ее наружность, и довольно подробно, т<ак> к<ак> вид у нее был не совсем обычный: очень старая, вся реставрированная, но со следами бывшей красоты. Она с большим уважением относилась к мужу, говорила, что 'Кеня' гениальный человек, что много пишет, но его литературные труды нельзя печатать, т<ак> к<ак> они нашей эпохе непонятны, что он, 'Кеня', живет 'целым веком' вперед.¹⁸¹

Упомянула я Валентина (Кривича), вспомнила его студентом, женился он на моей подруге, вместе с которой я кончала гимназию, - на Наташе Штейн,¹⁸² вскоре они разошлись, и Наташа вышла замуж за Хмара-Барщевского (того мальчика, с которым Ин<нокентий> Фед<орович> смотрел Петрушку). Он значительно моложе Наташи.

Примечания:

132

¹⁶⁸ В. Э. Вацуро и французская исследовательница творчества Анненского Армель Гупи (Armelle Goupy), автор работы 'L'art de traduire seLon Annenskij' (Revue des etudes slaves, Paris, 1968, t. 46, pp. 39-53) и других исследований об Анненском.

¹⁶⁹ Семья отца мемуаристки протоиерея, кандидата богословия Александра Васильевича Рождественского проживала, как и семья Анненского, в казенной квартире в здании Царскосельской гимназии (на углу Малой ул. и Набережной); А. В. Рождественский был законоучителем православного исповедания в гимназии с 1878 по 1907 г. Ср.: Всеволод Рождественский. Страницы жизни. Из литературных воспоминаний. М.-Л. 1962, с. 21-23, 40-42.
См подробнее сетевой ресурс Кирилла Финкельштейна Царскосельская Императорская Николаевская гимназия.

¹⁷⁰ Рождественский Платон Александрович (1883-1911?) - старший брат О. А. Федотовой, был студентом Военно-медицинской академии.

¹⁷¹ Павлов Алексей Алексеевич - товарищ Платона Рождественского по гимназии, жених О. А. Рождественской. Скончался от туберкулеза легких 3 июля 1903 г. в санатории Ароза в Швейцарии. Сохранились некоторые записи А. А. Павлова о семье Рождественских и его письма из Арозы к О. А. Рождественской.

¹⁷² Явная неточность: трагедию Шекспира 'Кориолан' исполнять на греческом языке не могли. Ср. свидетельство Вс. А. Рождественского об Анненском: '<...> особенно приятно ему было устраивать традиционные спектакли для выпускного класса. Так, в нашем рекреационном зале были им поставлены "Кориолан" и трагедия Эврипида "Рэс" в собственном переводе' (Всеволод Рождественский. Указ. соч., с. 99 см. выше "Страницы жизни"). Сведений о постановке 'Ревизора' мы не имеем, однако известно, что 25 ноября 1897 г. гимназистами Николаевской гимназии была представлена в зале Городовой ратуши 'Женитьба' Гоголя (Краткий отчет об имп. Николаевской царскосельской гимназии за последние XV лет ее существования (1896-1911 гг.). СПб., 1912, с. 75).

¹⁷³ Рождественская Aннa Александровна (урожд. Казанская), ум. в 1942 г.

¹⁷⁴ Видимо, в данном случае допущена неточность и речь идет об 'Ифигении в Авлиде' Еврипида (в переводе Анненского - 'Ифигения - жертва'), переведенной им в 1890-е годы и впервые опубликованной в 'Журнале Министерства народного просвещения' в 1898 г. (ч. 316, март. отд. V, с. 97-147; апрель, отд. V, с. 1-27). 'Ифигения в Тавриде' (у Анненского - 'Ифигения - жрица') была последней переведенной им трагедией Еврипида; перевод впервые опубликован в кн.: Театр Еврипида. Перевод со введениями и послесловиями И. Ф. Анненского под редакцией и с комментарием Ф. Ф. Зелинского. Т. III. М., изд. М. и С. Сабашниковых, 1921, с. 167-249. Зелинский ошибался, см. на странице трагедии. Так что воспоминания Федотовой в этом отношении, вполне возможно, верны.

¹⁷⁵ Неточная цитата из стихотворения Анненского 'Параллели' (1901) (СиТ 59, с. 93).

¹⁷⁶ Мухина Екатерина Максимовна, урожд. Клеменц.

¹⁷⁷ Мухин Аркадий Андреевич (1867-1942).

133

¹⁷⁸ Чистяков Александр Дмитриевич (род. в 1831 г.) - артист балета императорских театров, преподаватель танцев в средних учебных заведениях. Преподавал танцы в Николаевской гимназии с 1899 г. В 1900 г. его сменил профессор хореографии М. Н. Баласанов. Умер после 1910 г., источник.

¹⁷⁹ В. П. Хмара-Барщевский.

¹⁸⁰ Ср. заметку А. А. Ахматовой о народных представлениях в Царском Селе: "90-ые годы. Уконинские рабочие (фабрика обоев) на святках приходили к нам и разыгрывали "Царь Максимиллиан и непокорный сын Адольф"' (ГПБ. ф. 1073). Эта тема нашла свое преломление в 'Трилистнике балаганном' Анненского (СиТ 59, стр. 140-142).

¹⁸¹ Ср. с признаниями Анненского, приводимыми в статье о нем А. А. Бурнакина 'Мученик красоты': '"Я знаю, что моя мысль принадлежит будущему, и для него берегу мысль", - говаривал он. Вот почему он был пещерником, вот почему мы не видели его на литературных вечерах ('электричества надо, надо - глаз подведенных и платьев в облипку', - шутил И. Ф.)' (Искра, 1909, ? 3, 14 декабря, с. 8).

¹⁸² Фон Штейн Наталья Владимировна (в первом браке Анненская). Ср. воспоминания В. С. Срезневской: 'Валентин женился на Наташе Штейн <...> Молодые жили отдельно внизу - но внутренняя лестница вела в квартиру Дины Валентиновны и Иннокентия Федоровича, где молодые обедали и куда к вечернему чаю приводили своих гостей'.
См подробнее о помещениях сетевой ресурс К. Финкельштейна Царскосельская Императорская Николаевская гимназия.

<Из воспоминаний>

Источник текста: Межерицкая С. И. Ф. Анненский в воспоминаниях О. А. Федотовой (новые материалы из личного архива Вс. А. Рождественского).
// Материалы 2015; Русские поэты XX века: материалы и исследования: Иннокентий Анненский (1855-1909) / Отв. ред. Г. В. Петрова. М.: "Азбуковник", 2022. С. 329-335. Цифровая копия

329

Ольга Александровна Федотова, урожденная Рождественская (1985-1978) была вторым ребенком в семье А. В. Рождественского, законоучителя Императорской Николаевской Царскосельской гимназии и настоятеля гимназической домовой церкви Рождества Пресвятой Богородицы, и А. А. Рождественской (урожденной Казанской). С 1878 по 1906 годы семья жила в казенной квартире при Николаевской гимназии, располагавшейся в том же здании, а во втором этаже, прямо над квартирой Рождественских, находилась квартира директора гимназии - И. Ф. Анненского, который в течение 10 лет руководил этим учебным заведением (1896-1906). Помимо Ольги, в семье было еще двое детей - старший сын, Платон, закончивший ту же гимназию, и Всеволод, будущий поэт, успевший проучиться в ней несколько лет до переезда всей семьи в Петербург, на новое место службы А. В. Рождественского. Ввиду тесного соседства семей Рождественских и Анненских юная Ольга часто видела Анненского при самых разных обстоятельствах его жизни. Кроме того, мать Ольги, Анна Александровна, дружила с женой Анненского - Надеждой (Диной) Валентиновной, которая часто заходила в гости к Рождественским. Один раз А. А. Казанская даже присутствовала на литературном вечере у Анненского, на котором поэт в тесном кругу избранных слушателей читал свой перевод одной из трагедий Еврипида.

Об этих годах жизни семьи Рождественских в Царском Селе О. А. Федотова составила впоследствии довольно подробные мемуары - главным образом, в дневниках, которые писались ею в 1942-1945 годах в тяжелых условиях эвакуации, в селе Нарым Томской области.¹ 'Я пишу эти воспоминания, - читаем мы в ее дневнике, - в Красном уголке, приткнувшись на подоконнике, т. к. в нашей комнате очень темно и нет настольной лампы.

330

Соседки по комнате - две сумасшедшие, с ними не столковаться - угрожают кулаками и палкой, приходится приноравливаться к ним, а в других комнатах еще хуже. А маленькие комнаты все предназначены для семейных или же за особые заслуги:'. Эти мемуары Ольга Александровна начала писать в те суровые годы с единственной целью - передать воспоминания своего детства и юности любимому младшему брату, к тому времени уже известному поэту Всеволоду Рождественскому, к которому Ольга Александровна на протяжении всей жизни сохраняла горячую привязанность. Первая тетрадь ее дневника начинается такими словами: '1942-1945 г. Нарым, местечко Верте-Кос. Пишу свои воспоминания для брата Вс. Рождественского. Попробую рассказать ему о первых годах его детства и о тех событиях, которые не могли сохраниться в его памяти. Думаю, что этот материал пригодиться <так.> ему для его автобиографической повести,² которую он пишет, будучи на Ленинградском фронте, под обстрелами, рискуя каждую минуту своей жизнью. Может быть, судьба сохранит его, и мои записи дойдут по назначению'.³

Судьба самой О. А. Федотовой оказалась не менее драматичной, чем судьба ее брата, Вс. А. Рождественского, на всю жизнь сохранившего восхищение поэтическим гением Анненского.⁴ Ольга Александровна закончила Мариинскую Царскосельскую гимназию, в которой она училась вместе с сестрами Горенко - Инной и Анной, первая из которых была ее близкой подругой. Часто бывая в то время в их доме, Ольга Александровна сохранила в своей памяти не менее ценные сведения о юной А. А. Ахматовой и начале ее романа с Н. С. Гумилевым.⁵ Вскоре по окончании гимназии Ольга Александровна поступила на Высшие женские Бестужевские курсы в Петербурге, где в то время преподавали такие выдающиеся ученые-филологи, как Ф. Ф. Зелинский, М. И. Ростовцев, Л. В. Щерба, И. А. Бодуэн де Куртенэ и др. В 1920‑е годы, она, спасаясь от голода, как и многие беженцы из Москвы и Ленинграда, уехала в глубинку - на родину своей матери, в с. Туртень Тульской области, где стала преподавать историю культуры в школе. Некоторое время она заведовала Отделом народного образования в г. Ефремово (там же, в Тульской области). А, кроме того, в находившемся неподалеку имении Лермонтовых - Кропотово, принадлежавшем до революции В. В. Лермонтову (родственнику поэта

331

по отцовской линии) и к указанному времени давно заброшенному, - ей удалось организовать 'детский дошкольный дом' (детский сад). В своих дневниках Ольга Александровна живо передает свои впечатления от приходящего в разрушение господского дома, в котором ей довелось прожить целую неделю и даже спать в комнате, некогда служившей кабинетом отцу М. Ю. Лермонтова - Юрию Петровичу Лермонтову. Позднее Ольга Александровна вернулась в Ленинград, где оставалась до самой войны. Первую блокадную зиму 1941-1942 годов она провела в осажденном городе, потеряв за это время мать, мужа и отчима (после смерти А. В. Рождественского А. А. Казанская повторно вышла замуж). В 1942 году, как уже упоминалось, она была эвакуирована в Томскую область, и вернулась в Ленинград сразу после освобождения города. Поле войны Ольга Александровна заведовала детской районной библиотекой и всегда с большим интересом следила за творчеством своего брата, Вс. А. Рождественского. В 1948 году она передала ему свои дневники военного времени, которые до смерти поэта хранились в его личном архиве.

Предлагаемый к публикации отрывок из дневников О. А. Федотовой содержит, как говорилось выше, ее воспоминания о своей юности, проведенной в Царском Селе в близком соседстве с семьей Анненского. Некоторые воспоминания О. А. Федотовой об Анненском уже публиковались ранее А. В. Лавровым и Р. Д. Тименчиком⁶ - это ее письмо к Вс. А. Рождественскому, датированное 28 марта 1969 года. Однако письмо было написано ею намного позднее упомянутых выше дневников и в значительной мере на их основе, что указывает на его вторичность по отношению к мемуарам военного времени. Кроме того, воспоминания, содержащиеся в письме к Вс. А. Рождественскому, оказываются отчасти неполными по сравнению с теми, которые приводятся в ее дневниках, отчасти же посвящены совсем другим историческим деталям и эпизодам. Таким образом, предлагаемый вниманию читателей отрывок из дневников О. А. Федотовой, с одной стороны, более рельефно очерчивает уже знакомые нам по ее письму обстоятельства жизни Анненского, а с другой - как в случае с пассажем о Е. М. Мухиной - проливает некоторый свет на отдельные, до сих пор мало известные стороны его личной жизни.

332

*     *     *

<:> Мы переехали на другую квартиру по тому же коридору, но окна выходили не на бульвар, на Малую улицу.⁷ Палисад ник из акаций закрывал вид на дорогу, и только из столовой можно было наблюдать жизнь улицы. Она была широкая и малолюдная. Окна моей девичьей комнаты выходили в сад директора Иннокентия Анненского. Над комнатой был балкон, на котором часто сидел поэт, мечтал и томился 'в современных формах прекрасного'. Тогда И. Анненский не был известен как поэт, но мы, молодежь, знали, что он что-то пишет. Впервые нам открыла эти 'тайны' его жена Дина Валентиновна, которая любила заходить к нам и поговорить с мамой на отвлеченные темы. Помню, как она однажды за чаем сообщила таинственным голосом, что скоро о 'Кене' все заговорят, он будет известным человеком, и что сейчас его никто не понимает, что он 'выше своей эпохи'. Эту фразу я запомнила и поделилась своим впечатлением с Алешей.⁸

Дина Валентиновна была не совсем обыкновенная женщина - когда-то красавица, превратившаяся в молодящуюся старушку, накрашенную до смешного.⁹
'Размалеванная', - так говорили гимназисты. Она была старше Иннокентия Анненского на 20 лет. Сын ее от первого мужа был ровесником поэту. Разница лет и старость угнетали ее, она ревновала мужа,10 который был 'богат внешностью',¹¹ про изводил впечатление интересного, загадочного человека. Одно время он стал часто появляться в парке, на улице, на вокзале с одной красивой, умной дамой Е. К. (Клеменс-Мухина).¹² Гимназисты по этому поводу острили и иногда очень нехорошо. Думаю, что отношения между Ин. Анненским и Е. К. были сложнее и серьезнее, т. к. вскоре разразилась драма: Дина Валентиновна отравилась. Весть об этом разнеслась по всему городу, но драма окончилась благополучно.

Я хорошо знала Е. К. (Клеменс), т. к. одно время брала у нее уроки французского языка. Мне нравилась ее квартира (муж Е. К. был преподаватель в гимназии - Мухин). Ковры, диваны и много, много книг. На стенах - старинные портреты, на столах - живые цветы и разбросанные журналы. Ничего мишурного, ничего лишнего. Сама Е. К. поражала своей оригинальной внешностью: смуглая, с римским профилем и большими темными глазами, она напоминала

333

женщину античного мира. Высокая, стройная, с плавными движениями, она невольно останавливала на себе внимание не только мужчин, но и женщин. Голос у нее был неприятный - низкий и хриплый, это скорее портило ее.

Молодежь не понимала Иннокентия Федоровича - он многих отталкивал своим надменным 'накрахмаленным' видом. Подойти к нему просто, как к человеку, удавалось немногим. Близкие к нему люди отзывались о нем иначе. Помню, однажды он пригласил маму к себе на литературный вечер. В очень 'тесном' кругу близких друзей он читал свой новый перевод 'Ифигении в Тавриде'.¹³ Этот вечер произвел сильное впечатление на маму. Перевод - прекрасный, читал он очень хорошо, кроме того, мама была тронута его вниманием к себе. Гимназисты не любили его - ни как директора, ни как человека. Помню, как-то собрались у меня в комнате пансионеры, товарищи Алеши и Платона. Из окна нам было видно, как по дорожкам сада медленно, величественно прогуливался Иннокентий Федорович. Кто-то из гимназистов встал в 'позу' и иронически продекламировал, подражая Иннокентию Федоровичу Анненскому:

Нет, не надо сердцу алых,
Сердцу дайте роз поблеклых,
Гиацинтов небывалых,
Лилий, вянущих на стеклах.¹⁴

<:> Алеша и Платон готовились к выпускным экзаменам. Все мы стояли на пороге <новой> жизни и жадно глядели в загадочное будущее. Улицы нашего городка стали казаться нам слишком узкими, :в парке уже исхожены были все дорожки, а мраморные богини давно наскучили своей неподвижностью. Только 'Девушка с разбитым кувшином'¹⁵ все также манила к себе, все также горячие губы тянулись утолить жажду студеной водой:

Здесь навеки меня отразили пруды
И горчит на морозе рябина,
Оттого, что я выпил когда-то воды
Из разбитого девой кувшина.¹⁶
Всеволод Рождественский

334

<:> Алеша и я часто уходили или, как мы выражались, 'удирали' в Павловск на музыку. Как памятна дорожка 'дубками', Павловский парк и, наконец, вокзал! Мы не замечали нарядной, чопорной толпы, нам не было никакого дела до того мира, который окружал нас. Музыка, одна музыка и наши любящие сердца - вот чем мы жили в этом огромном Курзале. Я любила, когда исполняли Andante Cantabile Чайковского или 'Сомнение' Глинки. <:> Гимназистам-пансионерам не разрешалось бывать на музыке в Павловске,¹⁷ поэтому нам приходилось прятаться от 'начальства', и все-таки <мы> часто нарывались на: Ин. Анненского, и нас отправляли домой.

1 Дневники О. А. Федотовой хранятся в настоящее время в семье дочерей поэта Вс. А. Рождественского - Т. В. и М. В. Рождественских, любезно предоставивших эти материалы автору статьи.

2 Речь идет о литературных мемуарах Вс. А. Рождественского, опубликованных позднее в следующем издании: Рождественский Всеволод. Страницы жизни. Из литературных воспоминаний. М.; Л., 1962.

3 Тетрадь с этими записями Вс. А. Рождественский получил уже после войны, когда О. А. Федотова вернулась из эвакуации в Ленинград.

4 Воспоминания Вс. А. Рождественского об Анненском опубликованы: Рождественский Всеволод. Указ. соч. Кроме того, Анненский упоминается во многих стихотворениях Вс. А. Рождественского, некоторые из которых специально посвящены поэту: 'Иннокентий Анненский' (1916), 'Иннокентий Анненский (Две тени)' (1976), 'Памяти Ин. Анненского' (1980), а также 'Надпись на книге 'Тихие песни' Ин. Анненского' (1924).

5 См. об этом: Рождественский Всеволод. Н. С. Гумилев (Из запасов памяти) // Николай Гумилев. Исследования. Материалы. Библиография. Л., 1994. С. 401-426.

6 См.: ПК. С. 61-68.

7 Речь идет предположительно об осени 1899 г.

8 Павлов Алексей - товарищ и однокашник Платона Рождественского по Николаевской Царскосельской гимназии, жених Ольги Рождественской, скончавшийся от туберкулеза в 1903 г. в одном из санаториев Швейцарии.

9 Воспоминания О. А. Федотовой о Д. В. Анненской находят параллели с описанием жены Иннокентия Федоровича, данном Б. В. Варнеке в его очерке 'И. Ф. Анненский' (см.: Иннокентий Анненский глазами современников. СПб, 2011. С. 166-174).

10 Повод для этого давали, как известно, особые доверительные взаимоотношения Анненского с некоторыми женщинами из его ближайшего окружения - О. П. Хмара-Барщевской, Е. М. Мухиной и А. В. Бородиной, с которыми он также состоял в переписке и которым посвящал свои стихотворения (см.: Подольская И. И. Из неопубликованных писем Иннокентия Анненского // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. 1972. Т. 31. Вып. 5. С. 462-469; 1973. Т. 32. Вып. 1. С. 49-57; Анненский И. Ф. Письма. Т. I-II. СПб., 2007-2009).

11 Судя по всему, в кавычки взяты слова самой Д. В. Анненской.

335

12 Мухина Екатерина Максимовна, урожденная Клеменц (1871-1942?) - преподавательница французского языка (в частности, в Царскосельском училище М. А. Никитиной), жена А. А. Мухина, с 1891 по 1906 г. преподававшего русский, латинский и греческий языки, а также логику в Николаевской Царскосельской гимназии.

13 Как верно отмечали в упоминавшейся выше публикации А. В. Лавров и Р. Д. Тименчик, здесь О. А. Рождественской допущена ошибка - речь могла идти только о трагедии Еврипида 'Ифигения в Авлиде' (в переводе Анненского: 'Ифигения - жертва'), впервые опубликованной в 'Журнале Министерства народного просвещения' в 1898 г. (Март. С. 97-147; Апрель. С. 1-27). Трагедия же 'Ифигения в Тавриде' (в переводе Анненского: 'Ифигения - жрица') была переведена значительно позднее и впервые увидела свет лишь в 3-м томе 'Театра Еврипида', изданного в 1921 г. под редакцией и с комментарием Ф. Ф. Зелинского (С. 167-249).

14 Неточно процитированное четверостишье из стихотворения Анненского 'Параллели' ('Тихие песни'):

Но не надо сердцу алых, -
Сердце просит роз поблеклых,
Гиацинтов небывалых,
Лилий, плачущих на стеклах.

15 Имеется в виду фонтан 'Молочница' в Екатерининском парке Царского Села, называемый также 'Царскосельская статуя'.

16 Четверостишье из стихотворения Вс. Рождественского 'Если не пил ты в детстве студеной воды:' (между 1925 и 1928 гг.).

17 В соответствии с правилами поведения учеников, действовавшими в Николаевской Царскосельской гимназии, любые развлекательные мероприятия (спектакли, концерты, общественные собрания и т. п.) гимназистам разрешалось посещать только в сопровождении взрослых - 'родителей, совершеннолетних родственников или лиц, которым ученики поручены от родителей'.

Сокращения